редакция получила письма
ветеранов,  направленные против музыкальных программ телевидения и  радио,
подборку, думаю, можно напечатать".
     Тихомиров сразу же  меня  поддержал,  пообещал организовать письма не
только из России,  но и  из Таджикистана,  Грузии и Литвы:  "Надо соблюсти
декорум,  главное перекрыть кислород паршивым западникам,  с  республиками
вопрос решим,  в конце концов, у них есть национальное вещание, пусть себе
играют на бандурах".
     Публикацию подборки писем читателей я пробил;  хотя пришлось дать три
письма и в поддержку рок-музыки,  причем выступили  не  какие-то  юнцы,  а
делегат съезда комсомола, космонавт и профессор-биолог... Зато в поддержку
хорового пения высказались ветеран, студент и учитель.
     После этого два раза мы  встречались с  Тихомировым с  глазу на глаз,
планируя кампанию газеты против нетрудовых доходов. Мы понимали друг друга
с полуслова, а порою и просто обмениваясь взглядами...
     Сегодня  он  неожиданно позвонил на  работу:  "Подъезжайте на  десять
минут в кафе-мороженое на улицу Горького".
     Встретившись,  я  понял,  что  он  очень  торопится;  говорил поэтому
рублено, хотя, как всегда, корректно:
     - Я  уже  осведомлен  о  том,  что  вы  начинаете  персональное  дело
Варравина.  Исполать  вам.  Но  совершенно необходимо срочно  организовать
выступление газеты по делу Горенкова.  Статья должна быть взвешенной:  "Ни
один хозяйственник не гарантирован от ошибок и  злоупотреблений.  Горенков
не был злостным расхитителем, просто он не подготовлен к такому уровню, на
который его выдвинул Каримов или же  те,  кто поддерживает Каримова.  Если
кто  и  виноват,  то  именно Каримов,  не  проявивший максимума внимания к
растущему работнику.  Надо выдвинуть предложение о  немедленном пересмотре
дела Горенкова"...  Да,  да,  именно так... Но все - в пастельных тонах...
Горенков повинен в гусарстве, халатности, но не в злоумышлении, - это даст
ему  свободу...  Гуманизм,  прежде всего гуманизм,  Женя...  И  непременно
расскажите  о   недобросовестности  молодого  репортера,   пытавшегося  на
трагедии человека сделать себе имя:  такого рода поведение в  нашей прессе
недопустимо.
     Я  предложил переговорить с Эдмондом Осининым;  пишет он зло,  резко,
если возьмется - разнесет в щепы.
     - А уговорите?  -  спросил Тихомиров.  -  Он не является героем моего
романа, признаюсь: слишком мылист, выскальзывает из ладоней.
     - У  меня  есть  возможности  подействовать,   -   ответил  я.  -  Он
прислушивается к мнениям, постараюсь организовать.
     Я  сказал так  не  зря:  еще работая в  горкоме,  мне пришлось дважды
встречаться с  Осининым  в  кабинете первого  секретаря на  совещаниях для
узкого  круга;   его  пригласили,   потому  что  замолвил  слово  один  из
литературных патриархов,  над сыном которого он  в  свое время шефствовал;
выступил он там лихо,  ударил по бюрократии и  перестраховке,  опираясь на
брежневскую "Целину";  книгу трактовал как пламенный призыв к  инициативе,
рассматривал некоторые главы и фразы неожиданно,  достаточно смело, именно
тогда первый заметил:  "Вот  как  надо выступать,  товарищи!  Я  посоветую
Лапину активнее использовать Эдмонда Лукьяновича на  телевидении,  там  не
хватает писательского слова".
     Помощники сообщили об этой реплике первого кому надо, и Осинина после
этого легко приняли в Союз писателей.  Точно зная, на кого следует ставить
- ласковый теленок двух маток сосет, - он предложил свои услуги патриархам
в  качестве  литературного  функционера;  в  газете  стал обозревателем по
вопросам культуры;  подготовил том избранных очерков,  но поданы они  были
словно новая форма прозы; как и полагается, задействовал связи, после чего
появились десятки рецензий:  "Свежее слово в литературе". Однако при этом,
мне кажется,  в глубине души Осинин понимал, что никакой он не писатель, и
поэтому все время охотился за острыми темами,  чтобы завоевать читателя не
мастерством, а сенсацией - на это все падки.
     ...Я  пришел к нему в кабинет лишь после того,  как были организованы
два  звонка от  нужных людей,  сказал,  как  меня  покорила его  последняя
телевизионная программа,  "вы  теперь  выступаете не  только  как  большой
писатель,  но как политический деятель с  собственной линией";  он обожал,
когда его хвалили,  об этом мне нашептали в редакции; Осинин похлопал меня
по  плечу:   "Старикашка,   это  все  суета,   главное  -  впереди...  Ну,
рассказывай, что у тебя? Времени - в обрез".
     - Эдмонд Лукьянович,  полагаю,  вы  поймете меня верно:  я  бы хотел,
чтобы этот  разговор остался между нами...  Речь  пойдет о  судьбе невинно
осужденного человека -  с  одной стороны,  а  с другой -  о будущем нашего
товарища, Вани Варравина.
     Поскольку на  каждого мало-мальски заметного человека я  начал  вести
досье - родословная, связи, компрометирующие материалы, моральный облик, -
я  знал,  что  Осинин далеко не  простое явление:  всю  жизнь  он  искал и
налаживал  связи  с   влиятельными,   глубоко  патриотическими  силами  на
литературном фронте,  хотя  выступал порою  с  материалами,  которые  явно
грешили новационными перекосами.  Была даже зафиксирована фраза, сказанная
в кругу его близких:  "Интересно,  кто из писателей,  кроме меня,  решится
поставить   вопрос   о   таинственном  роке,   тяготеющем  над   Россией?!
Действительно,  начиная с  Петра Великого против всех прогрессивных реформ
поднималась  неподвижная,   но   могучая  оппозиция:   "Пусть  все   будет
по-старому, любое новшество неугодно и вредит нашим традициям..."
     Поэтому я сказал о Варравине так,  чтобы это понравилось Осинину, ибо
позиционно,  глубоко таясь,  он все же чем-то близок Ивану.  Конечно, люди
его ориентации лишены того,  что объединяет нас; у них нет крутой общности
- один за всех и все за одного, - пусть даже этот один в чем-то и не прав.
Интеллигенты-леваки  разобщены,   каждый  тянет  одеяло  на  себя,  борьба
амбиций,  этим-то и следует пользоваться,  покуда не поздно.  Если бы дело
Горенкова описал кто из наших,  - один коленкор. А когда выступит их же, в
общем-то,  чужой нам,  -  дело приобретет другой оттенок,  да и  в будущем
возможны варианты... Воистину, идея "разделяй и властвуй" не так уж плоха,
хоть и пришла от католичества, давно предавшего идеи церкви.
     Не зря я тщательно изучил досье на Осинина.  В его ранних публикациях
времен "оттепели" нашел цитаты Ленина, которые он привел в своем материале
о  самоуправстве одного из начальников леспромхозов в  Башкирии:  "Башкиры
имеют недоверие к  великороссам,  потому что великороссы более культурны и
использовали свою  культурность,  чтобы  башкир  грабить.  Поэтому в  этих
глухих местах имя великороссов для башкир значит "угнетатель", "мошенник".
Надо с  этим считаться,  надо с  этим бороться.  Но ведь это -  длительная
вещь.  Ведь это никаким декретом не устранишь.  В этом деле мы должны быть
очень осторожны.  Осторожность особенно нужна со стороны такой нации,  как
великорусская,  которая вызвала во всех других нациях бешеную ненависть, и
только теперь мы  это научились исправлять,  да и  то плохо.  У  нас есть,
например,  в  Комиссариате просвещения или около него коммунисты,  которые
говорят:  "Едина школа,  поэтому не  смейте учить на  другом языке,  кроме
русского. По-моему, такой коммунист - это великорусский шовинист".
     Я, честно сказать, не поверил своим глазам, пошел в справочный отдел,
там подтвердили:  действительно,  Ленин сказал это в  докладе о  партийной
программе... Март девятнадцатого, восьмой съезд РКП (б).
     Я  знал,  что сейчас Осинин активно налаживает блок с  теми,  от кого
зависит присуждение ему  премии;  готов  на  все,  чтобы  его  загибы были
забыты.  Поэтому я  и  помог ему,  сказав,  что  люди,  подобные Каримову,
компрометируют братскую  дружбу  народов,  подставляют  под  удар  русских
специалистов в затаенной попытке торпедировать перестройку.  "Я понимаю, -
добавил я,  -  что тема эта весьма деликатная,  но кто,  кроме вас, сможет
поднять ее?  Ведь  у  всех  на  памяти,  как  вы,  именно вы,  мужественно
выступили в  защиту замечательных башкирских тружеников,  попавших в  беду
из-за нашего самодура...  Мы смело критикуем своих, но ведь это не значит,
что  все другие огорожены от  критики!  Если равенство,  так уж  во  всем,
иначе-то и рождается дисбаланс!  Если что и объединяет людей,  то лишь наш
великий и могучий язык..."
     Осинин  в  задумчивости отошел  к  книжному шкафу,  достал  ленинский
сборник "О культурной революции" и,  заученно открыв страницу,  заложенную
красной картоночкой, зачитал:
     - "...Мы  думаем,  что великий и  могучий русский язык не нуждается в
том, чтобы кто бы то ни было должен изучать его из-под палки... Те, кто по
условиям своей жизни и работы нуждаются в знании русского языка,  научатся
ему и без палки.  А принудительность (палка) приведет только к одному: она
затруднит великому и  могучему русскому языку доступ в другие национальные
группы,  а главное - обострит вражду, создаст миллион новых трений, усилит
раздражение, взаимонепонимание и т. д. ...Кому это нужно? Русскому народу,
русской демократии -  это не нужно..." Вот так-то, Женя... Что же касается
Каримова,  то,  судя по  вашему рассказу,  он  руководствуется не  столько
националистическими мотивами,  сколько пытается дестабилизировать ситуацию
в  автономной  республике,   саботировать  новое...  Или  вы  мне  не  все
договорили? Выскабливайтесь, мой друг! Если уж честность - то избыточная.
     Я ответил, что дополнительной информацией не располагаю, я именно так
понял Варравина,  а  у  меня нет  никаких оснований ему  не  доверять,  но
поскольку в ближайшее обозримое будущее ему нельзя публиковаться в газете,
мы не вправе пассивно ждать, пока Горенков помрет в колонии.
     Я  внимательно изучал лицо Осинина,  когда он просматривал материалы,
которые  я  ему  приготовил:  Тихомиров организовал письма  в  редакцию не
только из Загряжска;  работа была сделана быстро и профессионально; примат
количества очевиден, пока-то еще разберутся с качеством! Против массы - не
попрешь,  а  в  наше  время  организовать  массу  проще  простого:  десять
телефонных звонков - вот тебе и двести писем, реагируйте!
     Я понимал, что Осинин не может не ухватить крючок: всякое выступление
в защиту зазря обиженного человека работает на репутацию,  закладывается в
читательскую  память,   повышает  авторитет,   свидетельствуя  о  смелости
писателя: "Смотрите-ка, во имя правды и справедливости не побоялся жахнуть
по Председателю Совета Министров!"  От такого материала отказаться трудно,
несмотря на  то,  что  вопрос журналистской корпоративности,  как я  успел
убедиться, в среде газетчиков чрезвычайно щепетилен...
     - Ну, хорошо, - задумчиво сказал Осинин, - а что, если вам поговорить
с Ваней Варравиным? Отношения ведь у вас добрые?
     - В высшей мере...
     - Я думаю,  он поймет:  в нынешней ситуации промедление действительно
смерти подобно.  Вопрос однозначен:  либо он думает о  своей журналистской
карьере, либо о принципе... Когда разбор его персонального дела?
     - Это зависит от многих причин,  -  ответил я,  не сводя глаз с  лица
Осинина.   -  Можно  оттянуть  собрание,  создать  комиссию,  поручить  ей
разобраться во всей этой грязи...  А можно обсудить хоть завтра - тяп-ляп,
"не дадим своего в обиду", сторонников у него хватает...
     - Это верно,  -  согласился Осинин,  рассеянно добавив: - Вы и я тоже
его сторонники, разве не так?
     - Конечно, так, - ответил я, поняв, куда клонит Осинин.
     Он ждал,  что я помогу ему и дальше; нет, решил я, хватит, решай сам.
Осинин снова похлопал меня по плечу, вздохнув:
     - Ах,  Женчик, Женчик... Хитрован вы мой дорогой... Скажите главному,
что  я  отказался писать этот материал...  Если даст указание -  что ж,  я
солдат, привык выполнять приказы.
     Тогда-то  я  и  достал из кармана нашу козырную карту -  коллективное
письмо,  адресованное ему,  Эдмонду Осинину: "Кто, как не Вы, скажет слово
правды  по  поводу  происходящего в  строительных организациях Загряжска?!
Кто, как не Вы, станет в защиту справедливости?! Репортер Варравин даже не
удосужился  побеседовать  с  простым  народом,  он  собирал  информацию  в
начальственных кабинетах..."
     - Вот, - сказал я. - Посмотрите это, Эдмонд Лукьянович.
     Осинин прочитал письмо стремительно; я видел, как он хотел просчитать
количество подписей, но понимал, что я замечу это, глаза выдадут.
     - Почему не показали сразу? - спросил он.
     - Потому что не считал возможным давить...


     Через  три  часа  я   положил  на  стол  главного  гранки  материала,
написанного Осининым;  назывался  он,  как  все  его  материалы,  хлестко:
"Письма беды".
     - Где Варравин? - спросил главный, рассеянно проглядев текст.
     - Плохо себя чувствует... Взял бюллетень...
     - Сердце?
     - Я не могу к нему дозвониться, никто не поднимает трубку.
     - Но он не в больнице?
     - Нет, наши видели его сегодня в городе.
     - Покажите материал заместителям, - сказал главный.
     - Нужна ваша виза.
     Главный искренне удивился:
     - Зачем?  Опасно  мыслить категориями застойного периода,  Евгений...
Вы,  как редактор отдела,  вправе принимать решения,  я  никогда не  мешаю
инициативе.
     Утром Варравин позвонил мне;  я  понял,  что он уже прочитал газету с
"Письмами", поэтому спросил как можно мягче:
     - Где ты пропадаешь, Ваня? Мы ж волнуемся за тебя...
     Он покашлял в  трубку,  потом вздохнул и,  закуривая (я это не только
услышал, но даже увидел явственно), сказал:
     - Ты не просто сука,  Кашляев... Ты глупая сука... Не думай, что ваша
взяла... А на досуге поразмышляй вот о чем: из-за таких, как ты, нас могут
запрезирать...  Понимаешь?  Гадливо презирать...  А  от  этого  приходится
отмываться десятилетиями...  Я ж понял тебя,  Кашляев, я знаю, с кем ты...
Или вы все психи, или вы в заговоре против народа.
     ...А через час он прислал главному копию телеграммы, которую отправил
в ЦК по делу Горенкова и Каримова.
     Я  человек не  робкого десятка,  но  когда увидел фамилии Тихомирова,
Русанова,   Кузинцова,   свою,   тело   сделалось   неестественно  легким,
неподвластным мне  до  того,  что  я  не  мог протянуть руку к  телефону -
набрать единственно нужный мне сейчас номер...



     XXVI                                                 Я, Иван Варравин
     _____________________________________________________________________

     Наверное,   каждый  переживал  ощущение  нереальности  происходящего,
некоей отдельности мыслей от плоти,  безутешной ярости протеста... Так, во
всяком случае,  у  меня было во  время похорон Высоцкого;  точно так же  я
воспринял смерть Андрея Миронова:  "Это же  невозможно";  все мое естество
отторгало то, что я видел собственными глазами...
     ...Так было и сейчас,  в клубе, куда я пришел на диспут неформального
объединения  "Старина",   -  после  статьи  Осинина  терять  нечего,  надо
принимать открытый бой, время ожидания кончено.
     Поначалу,  вслушиваясь в слова выступавших, я не очень-то верил себе,
мне казалось, что все это сон, нелепица; "сионистские масоны взорвали храм
Христа   Спасителя",   "на   Западе  спланировано  массовое  проникновение
чужеродных элементов  в  нашу  культуру",  "масоны  руководят искусством",
"русскую нацию -  самую трезвую в мире - спаивают темные силы по указаниям
ЦРУ!". Увы, это была явственная реальность...
     Другой оратор яростно размахивал кулаками:
     - Спад  в  нашей  экономике  -  следствие  работы  сионистов-масонов,
проникших в высшие органы власти!
     В зале загудели:
     - Доказательства! Факты!
     - Если вы намерены совершить подлость,  -  не унимался оратор,  -  вы
прежде всего добьетесь авторитета!  Гитлер начал с того,  что укрепил свой
авторитет!  Кто из вас видел хронику, как Гитлера встречал народ? Он много
сделал для немцев!
     В  зале  заулюлюкали;  оратор  между  тем  продолжал  кричать,  низко
склонившись к микрофону:
     - В Советском Союзе существует законспирированная, хорошо оформленная
сионистская организация!  Сионисты захватили масонство,  и  оно  служит их
целям  мирового господства!  Один  из  руководителей масонской организации
новосибирский академик с русской фамилией, а по правде он Гофман. Приходит
домой, надевает ермолку, эдакую еврейскую шапочку, еврейский халат, стелет
коврик  и  молится  еврейскому  богу!   А  занимает  высокое  положение  в
государственных  и  партийных  органах!  Что  происходит  в  Новосибирском
Академгородке?!  Там  царствуют  масоны!  Один  из  них  также  с  русской
фамилией,  но он же еврей и масон. Это докажут следственные органы! У него
в коттедже две колонны красного дерева -  обязательный атрибут масонов! То
же у одной известной дамы, члена-корреспондента академии.
     Кто-то из темноты - голос молодой, ломкий, смешливый - выкрикнул:
     - Тоже еврейка?
     - Да.  Но правды ради скажу:  масоном является ее муж, она вроде бы к
этому отношения не имеет!
     Я вообще перестал верить происходящему, когда третий оратор прокричал
в зал:
     - У  русских людей отрывали кусок ото  рта и  отдавали его другим!  И
если сейчас в Грузии повсюду прекрасные дороги, электричество, а у жителей
дома как полные чаши,  то в северных коренных русских областях нет хороших
дорог, в селах живут одни полунищие старики...
     Сидевший в первых рядах седоголовый мужчина в военной форме без погон
- видимо, отставник - пробасил:
     - Значит, грузины тоже сионисты и масоны?!
     Оратор, однако, не слышал никого, кроме себя:
     - Имя Гитлера связывают с убийством четырех - шести миллионов евреев.
Если  считать,  что  на  совести евреев  сто  пятьдесят миллионов убитых и
неродившихся русских,  то  это  немного...  Было пущено в  ход  испытанное
орудие -  медицина:  стали  странно умирать люди.  И  если  смерть "мелкой
сошки"  и  сейчас расследуется небрежно еврейскими врачами,  то,  понятно,
смерть Жданова и Щербакова повлекла за собой "дело врачей"...  Неизвестно,
откроется ли  когда причина смерти самого Сталина.  Во  всяком случае,  он
умер за  неделю до  официального объявления даты его  смерти,  и  именно в
течение   этой   недели   "дело   врачей"   было   прекращено,   а   врачи
оправданы... Бдительность  и  еще  раз  бдительность!  Тысячу  лет   назад
иудей-полукровка  князь  Владимир,  засланный  на  Русь еврейским кагалом,
разрушил нашу языческую веру,  надругавшись  над  нашим  великим  арийским
народом,  и  силой  навязал  нам  христианство!  А в семнадцатом году были
разрушены христианские церкви!  Так сколько можно глумиться над  культурой
нации?!
     Какой-то   защитный  механизм  отторжения  позволил  мне  переключить
сознание,  заставить его не воспринимать кликушество; я мучительно думал о
том,  как  надо выступить.  Я  понимал,  что  полемизировать с  абсурдом -
бесполезно; нельзя выдвигать контрдоводы против каждой произнесенной здесь
фразы:   тех,   кто  их  произносит,  -  не  переубедишь;  с  Гитлером  не
дискутировали, но сражались. Черт с ними, с этими больными мракобесами, но
ведь в зале сидят молодые люди и слушают все это,  а они не готовы к тому,
чтобы отделять злаки от плевел,  а во вступительном слове доцент Тихомиров
возглашал,  что "лишь в условиях демократической открытости можно говорить
о   самом  больном,   только  это  поможет  нации  излечиться  от  недуга,
навязанного сионистско-масонским проникновением...". О них сейчас надлежит
думать, об одногодках, к ним надо апеллировать, к кому же еще?!
     Но я вновь врубился в происходящее, как только услыхал Тихомирова:
     - Слова просит ветеран войны и труда Бласенков Виталий Викентьевич...
     Я  сразу  же  вспомнил  донесения  отца,  фамилию  "пропагандиста РОА
Бласенкова Виталия  Викентьевича",  чье-то  подчеркивание этого  абзаца  в