действительно был  заинтересован в  толковом заместителе,
перетащил его в  первопрестольную,  дал самый боевой участок...  А сколько
лет министру? Каково его положение в Совмине? Что пишет о нем пресса? Это,
так  сказать,  основоположения.  Без  понимания  этого  фундамента  ты  не
разберешься с  тем,  отчего Чурин отдал на закланье человека,  вытащившего
отрасль из  прорыва,  того,  кому надо присваивать Героя,  а  не в  карцер
купорить... А может, этот самый Горенков ему не отдал...
     - Нет,  -  я  даже отодвинулся от Маркаряна.  -  Нет,  такого быть не
может!
     - Все  может  быть,  Ваня.  Все.  Запомни,  пока  государство  платит
работнику не  процент от  той  прибыли,  что  он  принес  обществу,  а  за
занимаемый стул,  может быть все.  Заместитель министра -  бедный человек,
Ваня,  он  получает не более пятисот рублей,  столько же,  сколько хороший
сталевар или шахтер...  А за дубленку жене ему надо отдать,  как и всем, -
тысячу...  Может,  Горенков этот самый не  пригласил товарища Чурина стать
соавтором изобретения,  всяко  может  быть,  не  ярись,  не  надо,  слушай
старика... Еще вот что... Горенков был единственным в отрасли? Или еще кто
проводил такой же эксперимент?
     - Единственный, - ответил я. - И с ним эксперимент закончился.
     Маркарян удовлетворенно кивнул и заказал себе еще один кофе:
     - Очень важная информация,  Ваня. Ответь мне в таком случае: кому мог
угрожать успех его эксперимента?
     - Рустем Исламович Каримов прямо говорит: "Бюрократии..."
     - Каримов? Это Предсовмина?
     - Да.
     Маркарян недовольно поморщился,  отс„рбал серыми,  нездоровыми губами
курильщика пену с кофе и заметил:
     - Не надо дозировать информацию, Ваня. Мне неинтересно фантазировать.
Надо выдавать полный залп, все, что у тебя есть. Тогда будем на равных.
     - Каримов  считает,   что  сейчас  выстроился  коррумпированный  блок
бюрократов;  министерства не  намерены  без  боя  сдавать  позиции,  любая
инициатива должна быть ими рассмотрена и утверждена.
     - Вот что,  Ваня...  Ты не ходи к Кузинцову...  Или если уж идти,  то
по-хитрому:  "Пишу  статью  о  вашем  шефе,  человек отвечает за  огромный
участок народного хозяйства,  строительство -  наш  прорыв,  что  думает о
будущем тот, от кого зависит реформа и перестройка..."
     - Хочу жить не по лжи, Геворк Аршакович...
     - А  я,  выходит,  только и  мечтаю существовать как  Змей  Горыныч?!
Почему вы, молодые, так горазды на обиды?
     - Я же правду сказал...
     - Думаешь,  твоя  правда не  может  обидеть собеседника?  Не  обижает
только  абстрактная правда.  А  она  отстаивается по  прошествии  времени,
единственно истинный критерий правды  -  годы,  Ваня...  Кто  сказал,  что
журналистика бескровна?  Я  сломан оттого,  что начинал в ту эпоху,  когда
ценилась эластичность совести.  Я  был  полон идей,  как и  ты,  ярился на
бардак,  тупость,  страх,  а  сделать ничего не мог...  И нечего валить на
цензуру -  внутри каждого сидел цензор,  это самое страшное...  А  сейчас,
когда настало то время,  о  котором все мечтали,  я оказался пустым,  меня
выжгло изнутри...  Ваше поколение еще не  до  конца сломано,  ты в  газете
шесть лет,  из  них  два  года упало на  гласность,  вам  потомки памятник
воздвигнут в  центре столицы:  "Правде -  от  благодарных сограждан"...  А
мы...  Удобрение, коровяк. Я бы не смог себя переступить, я бы не пошел на
комбинацию во имя правды...  Ты -  можешь.  Пока что - во всяком случае...
Попробуй переть на Чурина, но, думаю, тебя к нему не пустят. Тогда хитри с
Кузинцовым.  И -  набирай информацию, Иван, дои его... А я постараюсь тебе
помочь через  друзей...  Нас  начнут гнать  метлою года  через три,  когда
сровняется шестьдесят,  и,  кстати,  правильно будут делать,  но  пока  мы
готовы служить вам, вроде бы как замаливать собственные грехи.
     Назавтра секретарь сказала, что товарищ Чурин эти два дня будет занят
на научной конференции, затем он выезжает на Украину, так что лучше бы мне
позвонить в конце следующей недели.
     - А товарищ Кузинцов остается в столице?  -  спросил я.  -  Или будет
сопровождать шефа?
     - На Украину он,  конечно, полетит с Арсением Кирилловичем, а эти два
дня Федор Фомич на хозяйстве, можете связаться, дам прямой телефон.
     ...Кабинет Кузинцова был маленький,  но  обжитой:  деревянные панели,
дубовые  подоконники,  изящный столик  с  кофейником,  интересные книги  в
стеллажах (не те,  что торчат в иных начальственных шкафах, - обязательные
тома  избранных  произведений,  справочники,  несколько  альбомов  и  уйма
нечитаных брошюр) - Достоевский,  Гоголь, Шолохов, Сергеев-Ценский, томики
всемирной литературы,  поэзия Смелякова, Рубцова, Ахматовой, фотоальбомы о
памятниках архитектуры Смоленска, Пскова и Новгорода.
     И сам Кузинцов тоже был обжитым,  кряжистым, доброжелательным. Только
мне  показалось странным,  что помощник заместителя министра носил волосы,
словно хиппи,  до плеч,  и то и дело оглаживал бородку и усы, - я привык к
тому, что аппаратчики тщательно подстрижены, подчеркнуто скромны в одежде,
ничего выделяющегося, устойчивый стереотип одинаковости.
     - Нуте-ка,   давайте,  давайте,  -  окающе  рассыпая  быстрые  слова,
приветливо начал Кузинцов, - помогу, чем могу, преклоняюсь перед пишущими,
сам грешил в  молодости,  было дело!  Постараюсь ответить на ваши вопросы,
товарищ Варравин...
     - Какой я пишущий, - я начал неторопливо прилаживаться к собеседнику.
- Я репортерящий... И вопрос у меня крутой: что мешает перестройке в вашей
отрасли?
     - Эх,  милый мой человек, да вам блокнота не хватит записать все наши
беды!  Бюрократия,  страх мыслить по-новому, неумение быть инициативным...
Это  -  главное.  Но  есть и  объективные причины...  Дрянная оснащенность
промышленности,  перебои в поставках, нехватка цемента, пролетов, шифера -
а как без этого строить?
     - Про то,  что плохо, сейчас знают все... Какова программа? Где выход
из прорыва?
     - Простите за стереотип,  но выход я,  как и  все,  вижу в  повышении
сознательности,  каждодневной  воспитательной работе,  разъяснении  смысла
перестройки, ну и, конечно, в рычагах материального стимулирования...
     - А   что   важнее?   Повышение   сознательности   или   материальное
стимулирование?
     Кузинцов как-то странно покрутил головою, потом, кашлянув, заметил:
     - Эти понятия нерасторжимы. Перекос в одно из двух направлений чреват
неуправляемыми последствиями...
     - А как же бытие, которое определяет сознание?
     - Надо быть тщательным в формулировках...  Не просто бытие, но именно
общественное определяет уровень  сознания...  Следовательно,  общественное
бытие включает в себя и сознательность.
     - Ну,  а если резче:  "человек есть то,  что он ест"? Как быть с этим
постулатом?
     - Сразу видно, что со мною беседует сторонник "деловых людей".
     Сказал он это с несколько сострадательным сожалением, которое таило в
себе затаенную снисходительность.
     - С  вами  беседует марксист,  -  ответил я.  -  Если все  ставить на
сознательность,  уповать на  идеальное в  человеке,  -  тогда пришло время
заключить конкордат с Ватиканом и Загорском, там испокон веку материальное
считалось суетным, только идея, духовность... Но ведь сытые свободные люди
на баррикады не выходят, только голодные.
     - И Сусанин,  и Каратаев были крепостными,  то есть, по вашей логике,
голодными и бесправными,  однако же шли на баррикаду,  но только не против
отчизны, а за нее.
     - Экстремальность ситуации,  борьба  с  иноземными захватчиками -  не
довод  в  споре...  Разин и  Пугачев,  кстати,  придерживались иной  точки
зрения...  Да и  теорию пораженчества в  войне империалистов не кто-нибудь
выдвинул, а Ленин...
     - Ах, молодежь, ах, спорщики, - Кузинцов мягко улыбнулся, - куда уж с
нашим склерозом за  вами угнаться,  сразу осадите!  Не  подумайте,  что  я
противник  материального стимулирования...  Обеими  руками  -  "за".  Могу
познакомить с приказами, только что подписанными товарищем Чуриным: смелее
премировать передовиков,  не бояться увеличивать заработки рабочим.  Но вы
же знаете,  какая рутина противостоит нам - особенно на местах. Люди живут
прежними стереотипами,  боятся,  как бы  кто не разбогател...  Такой уклад
мышления в один день не поломаешь.
     - А сколько дней кладете на то, чтобы этот уклад поломать?
     - Я боюсь слова "ломать",  товарищ Варравин, - ответил Кузинцов после
долгой паузы.  -  Вы ведь не застали ломок.  А я пережил. Упаси вас бог от
крутых ломок, лес не рубят, а щепки летят...
     - Ваша заработная плата зависит от успеха отрасли?
     - Да  никак!  Ежеквартальную премию служащим кое-как  натягиваем,  но
прямой  связи  нет,  этот  вопрос в  процессе исследования...  Может,  вас
интересуют конкретные эпизоды? Я готов помочь в меру сил, какие-то имена -
передовики,  отстающие,  ворюги,  анализ их деятельности, - мы внимательно
следим за происходящим в отрасли.
     - Меня интересует дело инженера Горенкова...
     - Кого,   кого?   -  лоб  Кузинцова  свело  морщинами.  -  Горенкова?
Помогите-ка, что-то вертится в голове, а вспомнить не могу.
     - Был у вас такой начальник треста в Загряжске...
     - Ах,  это который сидит?!  Оборотистый хозяин, но, знаете ли, хапуга
высшей марки, прямо-таки бизнесмен из Нью-Йорка, акула...
     - А почему его поддерживал ваш шеф?
     - Да никогда он его не поддерживал,  - отрезал Кузинцов. - Его другой
человек поддерживал.
     - Можете назвать имя этого человека?
     - Обидно,   конечно,   но  -   назову.  Кузинцов,  Федор  Фомич,  его
поддерживал, ваш покорный слуга, говоря иначе. Я его и назвал кандидатом в
начальники треста, я и приказ на него писал...
     - А товарищ Чурин?
     - Видите ли, я ведь здесь работаю двадцать три года, здесь защитился,
как-никак доктор, чем высоко горд, здесь прошла половина моей сознательной
жизни, так что мне в коллективе верят.
     - Значит,  ваш босс подписал приказ о  назначении,  не встретившись с
Горенковым?
     - А - зачем? Я же встречался. Мне - простите за то, что повторяюсь, -
коллегия  министерства верит...  В  техническом отделе  его  принимали,  в
кадрах тоже.  Я  с  ним  два дня просидел над плановыми заданиями,  вывели
общую стратегию,  обговорили узловые вопросы,  но  кто  мог знать,  что он
начнет диктаторское самовольство?
     - Вы  дали  санкцию на  начало  эксперимента по  самофинансированию и
самоокупаемости?
     - Преступник всегда ищет,  на  кого бы сложить грех.  Да и  потом,  я
лишен такого рода полномочий...
     - А кто мог дать ему такое разрешение?
     Кузинцов пожал плечами:
     - Министр, коллегия, Чурин, наконец... Но ведь Горенков был утвержден
опросным порядком, приказ пустили по кругу...
     - То есть товарищ Чурин таких санкций ему не давал?
     Кузинцов отрицательно покачал головой:
     - Нет. К Чурину идут через меня, я был бы в курсе.
     - Значит, кто-то из двух врет, - сказал я.
     - Горенков или я? Вас так надо понимать?
     - Горенкову веры нет,  он осужден,  - сказал я. - Либо врете вы, либо
Каримов  из  Совмина  республики.   Он  утверждает,   что  Чурин  принимал
Горенкова, высоко хвалил и говорил с ним об эксперименте...



     VIII                                             Кузинцов Федор Фомич
     _____________________________________________________________________

     "Неужели началось,  а? - подумал он. - Да, видимо. Ну и что? Никто не
гарантирован от судебных ошибок.  Я  не наследил ни в малости -  Горенкова
посадили в результате ревизии местных контролеров".
     ...Ужас  надвигающихся перемен Кузинцов понял  первым,  когда  еще  в
министерстве  никто  не  почувствовал  того  зловещего,  неприемлемого для
служилых людей,  что было сокрыто в  понятиях "перестройка",  "хозрасчет",
"демократия", "гласность".
     Он кожей ощутил, что эти - казалось бы, пропагандистские - термины на
самом деле  означают для  него конец прекрасной полосы жизни,  спокойной и
надежной, когда все было выверено и заранее предопределено.
     Любой визит министра союзной республики, приезжавшего два раза в год,
чтобы пробивать фонды и корректировки к плану,  сопровождался подарками, -
кто хрустальную вазу вручит, кто ящик с вином, кто набор копченостей. Ни о
какой взятке и  речи не  было,  просто у  нас  исстари принято приезжать в
первопрестольную с  гостинцем,  кто  ж  иначе посмеет завалиться в  гости,
разве нехристи одни, юркота. Замминистры из республик приезжали чаще, раза
по  три,  а  то  и  четыре,  -  тоже не с  пустыми руками,  не говоря уж о
начальниках главков и  трестов.  Вопрос о  санаториях в  Прибалтике или на
Кавказе для верных друзей и нужных контактов решался по телефонному звонку
в  республиканские министерства;  в  свою  очередь нужные люди в  долгу не
оставались:  будь  то  медицина,  ширпотреб,  парное  мясо,  соленая рыба,
крабики  там   всякие,   содействие  детям  приятелей  при  поступлении  в
институты,   устройство  своих  людей  в  загранкомандировки.  Причем  все
делалось чисто дружески, никаких там тебе такс, люди сами знают, что у нас
в цене,  чувством благодарности народ,  слава богу,  не обделен, с молоком
матери всосал: не отблагодарить благодетеля - грех! Зимние сапожки или там
какой  завалящий  японский  двухкассетник  в  любом  загранкооперативе для
специалистов стоят сущую ерунду - отстали, ох отстали, чего греха таить, -
а здесь нужны большие сотни,  а откуда их взять,  если отмусоливают двести
рублей в месяц, будь ты хоть семи пядей во лбу.
     ...Кузинцов успел защитить докторскую за месяц до того,  как в  науке
началась реформа: спасибо Чурину, тот организовал в ВАК письма строителей,
поди не прислушайся к  мнению рабочего класса,  тем более диссертация была
посвящена управленческой реформе;  впрочем,  написал  он  ее  двадцать лет
назад,  после провозглашения Косыгиным Щекинского эксперимента,  но  когда
эксперимент задушили -  не тот человек провозгласил,  -  пришлось положить
работу в стол.  Публиковал статьи и обзоры,  набирал научный капитал, чаще
всего выступал в  областной прессе,  в  тех регионах,  где разворачивались
особенно грандиозные проекты.  Потом, наблюдая за тем, как в стране начало
шириться патриотическое движение по сохранению старины и  уважительности к
народной  памяти  -  особенно  во  время  подготовки  площадок  под  новые
комплексы,   -   почувствовал:  вот  оно!  Надо  срочно  переориентировать
диссертацию, дописать главу о необходимости координации строительных работ
с историками, археологами, творческими союзами.
     Будучи по природе своей холодным логиком, Кузинцов прежде всего думал
о будущем, вопросы, связанные с тем, что ушло, его не волновали, однако он
точно просчитал,  что  блок  с  носителями идеи  уважительного отношения к
отечественной истории  выгоден  ему;  идею  поддерживают  крупные  ученые,
художники,  писатели, общественные деятели, такие люди нужны, в бизнесе не
сведущи, доверчивы, - за ними как за каменной стеной.
     Начал присматриваться к тем, кто стал во главе неформального общества
по  охране памяти "Старина";  остановился на доценте Тихомирове -  человек
достаточно странный; истеричен, но цепок и поворотлив; к тому же - трибун,
умеет  зажигать молодежь;  его  поддержка -  при  благоприятной ситуации -
может   оказаться  бесценной.   Правда,   Кузинцова  несколько  беспокоила
национальная зашоренность доцента:  он  категорически отрицал  опыт  новой
архитектуры,  предложенный литовцами и  армянами,  считая нецелесообразным
перенимать его:  "Хватит,  натерпелись с Корбюзье"; болезненно воспринимал
работы   Зураба  Церетели  в   Москве:   "Есть   Грузия,   пусть   там   и
экспериментирует!"  Кузинцов понимал,  что русская интеллигенция наверняка
одернет его.  Видимо,  если  он  и  впредь не  сможет контролировать себя,
соблюдая рамки приличия,  его  рано или  поздно переизберут,  но  Кузинцов
твердо знал:  надо ковать железо,  пока горячо,  пока в  руках у  человека
сила.  Решил  покатить  пробный  шар,  чтобы  все  стало  на  свои  места:
чему-чему, а этому чиновничья жизнь научила его отменно.
     Уникальный Петровский штоф тяжелого цветного стекла и набор стаканов,
сделанных  по  спецзаказу  в  экспериментальной  мастерской  министерства,
Тихомиров принял легко,  с  детским восхищением:  "Хоть и  не  люблю этого
монарха,  но  отношу себя к  числу тех,  кто не  вычеркивает персоналии из
отечественной истории...  Полагаю  необходимым пропагандировать не  только
радищевское  путешествие,   но  и  встречное,   пушкинское,  из  Москвы  в
Петербург... Да и Пуришкевича должно судить не только по его речам в Думе,
но  и  по тому,  что он сделал во имя России вместе с  Юсуповым и  великим
князем Дмитрием,  убрав Распутина...  А уж коль скоро Герцен у нас в таком
почете, то отчего замалчиваем Хомякова с Аксаковым? Однобокая информация -
штука  опасная,  негоже преклоняться только перед  домашними гегельянцами!
Своих мыслителей,  слава богу,  немало,  есть чем гордиться, и надобно еще
поглядеть, кто на кого больше влиял - мы на Европу или она на нас".
     Прочитав  дописанную Кузинцовым главу,  Тихомиров  предложил включить
несколько строк о  деятельности секретаря МГК Лазаря Моисеевича Кагановича
("Он  же  "Мойсеевич",  наши  тоже  встречаются "Моисеевичи",  обязательно
поставьте  "й",  это  необходимое уточнение -  человек,  лишенный  чувства
почвы,  хасид").  Кузинцов заметил,  что  в  таком случае надо писать и  о
Сталине с  Молотовым,  которые возглавляли ЦК и  правительство.  Тихомиров
отмахнулся:  "Они были игрушками в его руках, к тому же Молотов женился на
Полине Соломоновне,  сами  понимаете,  куда идет ветвь".  Кузинцов включил
несколько намекающих цитат из  выступлений ряда историков архитектуры;  на
открытую конфронтацию не решился - неизвестно еще, куда пойдет дело.
     Когда  Тихомиров обмолвился,  что  негде  дописать заказанную статью,
дома  шумно,  приехали родственники,  Кузинцов сразу  же  определил его  в
Прибалтику, в тихий дом отдыха; система связей с нужными людьми продолжала
функционировать, хотя пришлось попросить у доцента официальное ходатайство
на  бланке -  раньше такие пустяки решались телефонным звонком,  ничего не
попишешь,  дань времени;  все устроится,  пару лет пройдет, пыль уляжется,
вернемся на  круги своя,  только б  сейчас удержаться,  только б  не  дать
порваться цепи, один за всех, все за одного, иначе нельзя...
     Через месяц Тихомиров сказал,  что его помощник,  отменный специалист
по  русской керамике и  фарфору Савенков,  лишен  сколько-нибудь серьезной
производственной базы:  "А  ведь на  нем  лежит огромная ответственность -
восстановить утраченные орнаменты, секреты рисунка, все то, что составляло
гордость наших мастеров".  Кузинцов сразу же  предложил замкнуть Савенкова
на  экспериментальную  мастерскую  Гуревича  в   Москве,   творят  чудеса,
прекрасная техника, только-только закупили в ФРГ.
     Тихомиров покачал головой: "Доверчивая вы душа, Федор Фомич! Да разве
можно отдавать восстановление нашего фарфора Гуревичу?  Нет уж, лучше мы в
Сибирь подадимся,  есть  люди,  которые поддержат нас  и  словом и  делом;
национальным искусством должен  заниматься свой  человек...  Нет,  нет,  я
лишен предрассудков, пусть себе Гуревич работает, но не надо ему входить в
наше предприятие,  пусть занимается современностью,  если вы убеждены, что
он делает это честно и во благо обществу".
     Кузинцов ответил тогда,  что есть база в  Поволжье;  стоить,  правда,
будет   значительно  дороже:   и   транспортные  расходы,   и   размещение
специалистов,  и  согласование пройдет  труднее  -  местные власти  весьма
ревнивы  к  столичным  вторжениям,   -   придется  походить  по  коридорам
администрации.
     Тихомиров только рассмеялся: "Никаких хождений не будет, скажите, кто
должен подписать бумагу и  на чье имя...  Кст