ак и всем тем, кто стоял за ними: он признал Советы, он  открыл
в Москве посольство, он сел за  один  стол  со  Сталиным,  он  признал  за
большевиками право на равноправное участие в делах послевоенного мира,  он
мешает людям большого бизнеса предпринять необходимые шаги для того, чтобы
сохранить Германию для Запада, он позволяет  себе  апеллировать  к  народу
через головы тех, кто - по-настоящему -  за  этот  народ  отвечает,  через
голову Уолл-стрита и Далласа, Бостона  и  Огайо;  президента  занесло,  он
поверил в миф, а это недопустимо для политика; сказочник  имеет  право  на
то, чтобы рассказать свою добрую сказку и уйти; если он  медлит,  не  надо
мешать тем, кто намерен показать ему на дверь.
     ...Гувер вызвал своего помощника и сказал:
     - Малыш, меня тревожит то, что наш президент  по-прежнему  игнорирует
вопросы личной безопасности.  Да, Гитлеру крышка, но перед концом он может
пойти на все.  Я боюсь за нашего президента. Поэтому, малыш, не  сочти  за
труд сегодня же внимательно  посмотреть  уголовные  дела  о  расследовании
обстоятельств гибели Линкольна и  Гардинга:  уроки  прошлого  должны  быть
предостережением на будущее...


     "Берлин.  Юстасу. Нас интересует  информация  о  том,  в  какой  мере
серьезны контакты Шелленберга с графом Бернадотом.  Тот ли  это  Бернадот,
который являлся руководителем Красного Креста? Сообщил ли вам  Шелленберг,
с кем связан Бернадот на Западе, к кому конкретно  просят  его  обратиться
нацисты? Не может ли вообще все это быть дезинформацией?  Ц е н т р".


     "Берлин.  Юстасу. Может ли быть дезинформацией со стороны Шелленберга
упоминание имени экс-президента Швейцарии доктора Музи? Идет ли речь о нем
или о его сыновьях? С кем встречался Музи из гитлеровцев? Известны ли  ему
подлинные имена его контрагентов?  Ц е н т р".



ФАКТОР СЛУЧАЙНОСТИ
__________________________________________________________________________

     Секретная информация,  пришедшая  Борману  из  Линца,  от  гауляйтера
Верхней Австрии Айгрубера, насторожила его чрезвычайно.
     ...Все  в  рейхе  (понятно,  среди  тех,  кто  обладал  доступом    к
информации) считали, что люди  СС,  разгромив  генеральский  путч,  смогли
подчинить себе армию и, таким образом, сделались  летом  сорок  четвертого
года наиболее могущественной силой империи.
     Такого рода мнение было правильным; именно поэтому Борман  предпринял
все для того, чтобы выровнять баланс сил, сгруппированных  вокруг  фюрера.
Для этого он, использовав Геббельса, поддержал мощную кампанию Гиммлера  в
газетах, на радио, во время грандиозных митингов  и  манифестаций:  "Слава
воинам СС, надежной опоре нации!" Геббельс не был посвящен в святая святых
плана  Бормана,  работал,   как   обычно,   во   имя   ч и с т о й   идеи;
действительно, считал он, без  сокрушительного  удара  войск  СС  генералы
могли бы на какое-то время одержать верх в Берлине.  Поэтому он принял  за
чистую монету фразу, мимоходом  брошенную  Борманом:  "Теперь  большинство
членов СС, оставшихся в тылу, следует срочно отправить на фронт, влить  их
в ряды армии, поставив на руководящие посты; вопрос моральной стойкости СС
и их высокой национал-социалистской сознательности доказан на деле -  один
батальон  Ремера  разгромил  штаб  армии  резерва  и  поставил  на  колени
берлинский гарнизон, отравленный ядом  продажной  американской  финансовой
плутократии, купившей генералов за грязные доллары".
     Гитлер подписал декрет об отправке членов СС в действующую армию...
     Таким образом, к осени сорок четвертого Гиммлер  уже  не  имел  такой
массовой  опоры  в  рейхе,  как  раньше,  ибо  большинство  офицеров   его
организации теперь гнили  в  окопах  на  Востоке  и  Западе.  Правда,  это
перемещение массовой тыловой опоры рейхсфюрера не коснулось аппарата РСХА,
но двухсоттысячный отряд "ч е р н ы х" СС, в основном гестаповцев, не  шел
ни в какое  сравнение  с  шестимиллионной  массой  "коричневых",  то  есть
рядовых членов НСДАП.
     Теперь, после того как большинство "рыцарей СС" очутились  в  двойном
подчинении - Гиммлера и армейского командования,  -  после  того  как  они
оказались в блиндаже или казарме, без права передвижения, аппарат  Бормана
сделался  единственным  костяком  рейха,  его   скелетом,    реальной    и
бесконтрольной силой страны.
     Каждую неделю Борман получал подробные отчеты от  своих  гауляйтеров.
Германия была разделена на тридцать три гауляйтунга - то есть  все  земли,
такие как Бавария, Гессен, свободный город Гамбург,  имели  свою  огромную
областную партийную машину.
     Борман не отправил на фронт ни одного  из  своих  функционеров,  а  в
аппарате НСДАП работало более девятисот тысяч  человек;  все  они  служили
ему, одному ему;  он  получал  их  ежемесячные  отчеты;  им  он  направлял
директивы, с ними  проводил  инструктажи;  именно  на  таком  инструктаже,
проведенном в Берлине в ноябре сорок  четвертого,  когда  собралось  более
тысячи местных руководителей НСДАП, Борман сказал:
     -  Теперь,  когда  на  плечи  наших  братьев  по  СС  легла   главная
ответственность за будущее рейха, которое решается  на  полях  битв,  ваша
задача, дорогие партайгеноссен, заключается в том,  чтобы  взять  на  себя
часть их работы в тылу, помогать им ежедневно и ежечасно,  скоординировать
совместную деятельность и по всем важным вопросам обращаться ко мне, чтобы
я мог обсудить наиболее срочные дела с рейхсфюрером Гиммлером.
     ...Среди функционеров были еще те,  которые  помнили  Эрнста  Рэма  и
Грегора Штрассера, знали, что без них фюрер никогда бы не пришел к власти,
ужасались тому, как страшна была судьба этих основоположников движения,  и
поэтому затаенно, тяжело  боялись  СС,  расстреливавших  многих  ветеранов
партии,  посмевших  выразить  открытое  несогласие  с  акцией  бойцов   из
"охранных отрядов", устранивших Рэма и Штрассера.
     Именно поэтому  п а с с а ж  Бормана о "помощи СС" аппаратчикам НСДАП
поняли как  сигнал  к  действию,  к  безусловному  подчинению  СС  местным
организациям партии.
     Гиммлер узнал обо  всем  этом  постфактум,  вернувшись  в  Берлин  из
поездки на восточный фронт, после того лишь, когда фюрер сказал ему:
     - Все-таки я не устаю поражаться ненавязчивой  и  корректной  доброте
Бормана.  Он не стал дожидаться вашего к нему обращения, а первым протянул
вам руку братства...  Полагаю, теперь вы не  будете  ощущать  тех  потерь,
которые нанесла организации СС передислокация ваших лучших частей на  поля
сражений...
     Гиммлеру  оставалось  только  поблагодарить  Бормана  и,   ненавидяще
улыбаясь, пожать его руку.
     С тех пор местные организации РСХА и СС должны были - хотя это  и  не
было проведено особым постановлением - передавать свои ежемесячные  отчеты
в НСДАП.
     Один из таких документов попал на глаза  гауляйтера  Верхней  Австрии
Айгрубера.  В нем глухо говорилось про то, что несколько раз в районе Альт
Аусзее, неподалеку от тех мест, где расположена вилла Кальтенбруннера  (он
обычно по субботам приезжал туда - до того,  как  сломалось  положение  на
фронтах), зафиксирована работа коротковолнового  передатчика,  выходящего,
судя по всему, на американскую разведывательную сеть в Швейцарии.
     Айгрубер запросил в местном гестапо более подробный отчет о вражеской
группе, внедренной противником в непосредственной  близости  к  резиденции
обергруппенфюрера  Кальтенбруннера,  однако  вразумительного  ответа    не
получил; удивленный, он запросил вторично. "Идет оперативная  разработка",
- ответили ему лаконично, намекая, что  подробности  могут  нанести  ущерб
расследованию.
     Айгрубер счел своим долгом поставить в известность об  этом  странном
деле Бормана, ибо область, находившаяся в его ведении, вплотную  примыкала
к Альпийскому редуту, району Берхтесгадена, где  дислоцировалась  запасная
ставка Гитлера - именно туда он должен был со дня на день  перебраться  из
Берлина, чтобы продолжать борьбу против врага; помимо этого, здесь,  между
Линцем и Зальцбургом, находились  соляные  копи  Альт  Аусзее,  куда  были
спрятаны экспонаты "музея фюрера"  на  сумму  в  девятьсот  семьдесят  три
миллиона долларов.
     ...Именно эта информация понудила Бормана вызвать Мюллера и  поручить
ему безотлагательно и досконально выяснить всю правду. "Никто не знает  об
этом хранилище, - сказал Борман, - я заверил Гитлера, что шедевры мирового
искусства никогда не попадут в руки врага: или они останутся  нашими,  или
же они будут погребены в соляных шахтах и уничтожены подземными водами".
     Мюллер запросил  с в о и х.
     Ответ пришел такой  же  невразумительный,  как  и  тот,  который  был
отправлен Айгруберу.
     Мюллер сразу же понял, что происходит это, скорее всего, потому,  что
в процессе расследования всплыло такое имя, говорить о котором в документе
или же по телефону никак невозможно.  Неужели  Кальтенбруннер  тоже  начал
игру, после того как встретился с Бернадотом?
     И Мюллер решил, что в Зальцбург можно отправлять лишь самого  верного
и ловкого человека.
     Кого? Холтофа? Верен, но глуп, наломает дров, опасно.  Айсман? С  его
принципиальностью он полезет в драку, не думая  о  последствиях.  Конечно,
идеальнее всего в этой комбинации был бы Штирлиц.  Но он в игре, он  нужен
здесь.
     Мюллер так и не решил, как поступить с этим делом, позвонил  Борману,
попросил пару дней на размышление; тот  согласился,  хотя  голос  его  был
холоден и лишен той доброжелательности, которая с недавнего времени  стала
характерна для него во время бесед с группенфюрером.


     ...Гестапо Линца и Зальцбурга было  в  растерянности  именно  по  той
причине, которую Мюллер ощутил кожей: действительно, передачи на Запад шли
чуть ли не с того самого места, где  размещался  особый  отдел  связи  СД,
подчиненный непосредственно  Кальтенбруннеру.  Следовательно,  по  законам
нацистской иерархии, местное гестапо обязано было войти с  предложением  в
отдел РСХА по  Верхней  Австрии;  тот  -  в  свою  очередь  -  должен  был
согласовать этот вопрос с Айгрубером и  обратиться,  минуя  Шелленберга  и
Мюллера, непосредственно  к  Кальтенбруннеру  за  санкцией  на  проведение
оперативной разработки его ближайших сотрудников, сидевших в Альт  Аусзее,
в роскошной вилле, примыкавшей к замку шефа  тайной  полиции,  за  высоким
дубовым забором под охраной пулеметчиков СС.
     Гестапо  Линца  и  Зальцбурга  страшилось  входить  с  такого    рода
предложением: в ярости Кальтенбруннер был неуправляем.  Его реакцию нельзя
было просчитать - в секретной службе знали, что на него  работают  в  Альт
Аусзее люди, отобранные лично им.  Потому-то так и тянулось все это дело и
никаких действий не предпринималось...


     А между тем в Альт Аусзее,  в  штате  Кальтенбруннера,  действительно
работал офицер СД, завербованный американской секретной службой в  декабре
сорок четвертого...



НЕОБХОДИМОСТЬ КАРДИНАЛЬНОГО РЕШЕНИЯ
__________________________________________________________________________

     Начальник советской разведки  дважды  перечитал  шифровку  полковника
Исаева, известного как "Штирлиц" лишь одному его помощнику, с  которым  он
начинал работу в ГПУ еще с Берзинем и Пузицким; раздраженно  отодвинул  от
себя красную папку, в которой  ему  принесли  сообщение,  и,  сняв  трубку
кремлевского телефона, спросил:
     - Что там мудрит Девятый?
     - Он не умеет мудрить, он просто сообщает все, что собрал.
     - Товарищ Сталин требует точных данных, а что  мне  ему  докладывать?
Мне сдается,  вы  не  очень-то  понимаете,  как  может  кончиться  и г р а
Девятого. А сейчас нужны точные данные.
     С этим он и поехал в Кремль.
     - Ну и что вы хотите мне  всем  этим  доказать?  -  медленно  спросил
Сталин. - Я не до конца понимаю, что передает этот ваш  человек?  Либо  он
наталкивает нас на то, чтобы  мы  предприняли  новый,  еще  более  жесткий
демарш против Рузвельта, либо намекает на необходимость нашего контакта  с
гитлеровскими бандитами.  Нельзя ли предложить вашему человеку  прибыть  в
Москву? Пусть доложит ситуацию, сложившуюся в Берлине, подробно, глядя нам
в глаза...


     Вернувшись  к  себе,  начальник  разведки  хотел    было    составить
телеграмму,  смысл  которой  сводился  к  тому,  чтобы  Исаев   постарался
вернуться домой, но, ознакомившись с его последней информацией из Берлина,
принял  решение  прямо  противоположное  изначальному:    аппарат    умеет
коррегировать данности надежнее всех параграфов и указаний.
     - Видимо, - сказал начальник разведки своему помощнику, - дни  Исаева
сочтены, но он понимал, на  что  шел,  согласившись  вернуться  в  Берлин.
Продолжим игру - как это ни жестоко.  Поскольку  кто-то  постоянно  пугает
нас, позволяя нам через Исаева узнавать о факте сепаратных  переговоров  с
союзниками, - мы испугаемся. Мы очень испугаемся... Пусть службы тщательно
продумают тексты предстоящих шифровок,  которые  мы  станем  отправлять  в
Берлин. Если Исаев поймет наш ход, он ответит так, как уже однажды было. Я
имею в виду его смелый пассаж о переводе денег на его счета...  Однако,  -
он медленно закурил, тяжело затянулся, - лучше, чтобы он не  понял...  Да,
именно так, генерал...  За всем этим делом, которое разыгрывается в Берне,
Стокгольме и Любеке, стоят жизни миллионов...
     - Готовить спецсообщение для товарища Сталина?
     Начальник  разведки  поднялся  из-за  стола,  походил  по   кабинету,
усмехнулся чему-то, одному ему понятному, и, наконец, ответил:
     - Семь бед, один ответ...
     - Пока подождем? - спросил помощник.
     - Наоборот, сделайте это по возможности быстро.


     - Ну и что это  нам  даст?  -  спросил  Сталин,  прочитав  страничку,
подготовленную  начальником  разведки.  -  Ничего  это  нам  не  даст,   а
противнику - если вами играют, а не вы ими играете - даст многое. Черчилль
вполне может раздуть дело о нашей неверности, о том,  что  мы,  а  не  они
вступаем в переговоры с Берлином...  Нет, я думаю, это  ненужная  затея...
Сообщите вашему полковнику, чтобы он возвращался на Родину, тут мы  его  и
послушаем.
     - Если в Берлине получат такую телеграмму и  он  решится  бежать,  он
погибнет.
     - Почему? - Сталин пожал  плечами.  -  Жуков  стоит  в  ста  двадцати
километрах от Берлина, вполне можно уйти.
     - Гестапо, видимо, читает наши телеграммы.  А в своих телеграммах наш
человек начал  свою  игру,  не  дожидаясь  приказания...  Он  в  положении
чрезвычайном...  Гестапо,  видимо,  хочет  использовать  его  как    канал
дезинформации... А может, и самой достоверной информации...
     - Я не умею понимать двузначные  ответы,  -  глухо  сказал  Сталин  и
тяжело закашлялся. - Или  дезинформация,  игра,  хитрость  или  безусловно
достоверная информация. Этот ваш полковник сможет дать определенный ответ:
играют нацисты либо дают достоверную информацию? Или - или?
     Начальник разведки сразу  же  понял,  что  именно  этот  раздраженный
вопрос  Сталина  позволяет  ему  добиться   того,    в    чем    Верховный
Главнокомандующий был готов - это  совершенно  очевидно  -  отказать  ему.
Поэтому он ответил сразу же:
     - Я убежден, что такого рода ответ будет от него получен.
     - И вы готовы поручиться перед Государственным Комитетом Обороны, что
это будет абсолютно точный ответ?
     Начальник разведки на какое-то мгновение споткнулся,  понимая,  какую
он берет на себя ответственность,  но,  будучи  профессионалом,  одним  из
немногих, кто остался в живых с времен  Дзержинского,  он  понимал,  какие
огромные возможности на  будущее  даст  ему  и г р а,  начатая  гестапо  и
разгаданная - в самом начале - советской разведкой.  Поэтому  он  ответил,
внимательно посмотрев в глаза Сталину:
     - Я беру на себя всю ответственность.
     - Не вы, а я, - заключил Сталин. - Мне предстоит принять политические
решения на основании ваших материалов. То, что вам забудется историей, мне
- нет.


     Сразу же после того как начальник разведки ушел, Сталин  позвонил  по
ВЧ Жукову и Рокоссовскому.  С Жуковым у него  были  сложные  отношения,  а
Рокоссовского он любил, запрещая себе, впрочем, признаваться в том, что  в
подоплеке этой любви было и чувство вины.  Попросив Рокоссовского так  же,
как и Жукова, срочно вылететь в Москву, он сказал ему:
     - Я угощу вас настоящим карским шашлыком, а то вы ныне на европейской
кухне, а она - пресная. Я всегда страдаю от ее серой безвкусности.
     Первым он принял Жукова.
     Рассказав о факте переговоров западных союзников с нацистами,  Сталин
спросил:
     -  Как  вам  кажется,  Жуков,  возможно  ли  мирное    противостояние
англо-американцев с немцами в Берлине?
     - Солдаты Эйзенхауэра и Монтгомери не смогут соединиться с нацистами,
товарищ Сталин, это противоестественно; химические реакции возможны только
среди тех реактивов, которые имеют элементы совпадаемости...
     - Черчилль,  первым  провозгласивший  крестовый  поход  против  нашей
страны в восемнадцатом, не имеет, таким образом, ничего общего с  Гитлером
- в своем отношении к Советам?
     - Я имею в виду солдат...
     - А кому солдаты подчиняются? Это хорошо, что вы  помягчели  сердцем,
но война еще не кончена... Словом, я полагаю, что сейчас решающее слово за
армией, надо войти в Берлин первыми и как можно раньше... Сможем?
     - Сможем, товарищ Сталин...
     - То есть армия сейчас должна принять главное  политическое  решение,
утвердить статус-кво,  взять  Берлин  и,  сломав  сопротивление  фашистов,
продиктовать им условия безоговорочной капитуляции...  Но все это время  с
запада будут идти англо-американцы, не встречая сопротивления, по  хорошим
трассам - Гитлер думал о войне впрок, строил автострады...
     - Черчилль знает, что вам известно о сепаратных переговорах,  товарищ
Сталин?
     Сталин не любил, когда ему задавали  столь  прямые  вопросы,  поэтому
ответил коротко:
     - Он знает то, что ему надлежит знать...  Хотите  Первомай  встретить
возле рейхстага? Если хотите, думаю, тыл сможет сделать все, чтобы  помочь
вам...  Да и миру от этого будет легче в будущем: лишь доказав свою  силу,
можно требовать достойного уважения со стороны политиков...
     Внимательно слушая Сталина, Жуков вдруг явственно увидел лицо маршала
Тухачевского,  его  продолговатые  оленьи  глаза,  когда  тот  излагал   в
Наркомате обороны свою концепцию танковых  атак  сильными  моторизованными
соединениями.  И  почти  явственно  услышал  его  голос:  "Только  доказав
фашистам нашу силу, вооружив Красную Армию совершенной научной  доктриной,
базирующейся на передовой технике середины  двадцатого  века,  мы  сделаем
войну невозможной, ибо гитлеры боятся только одного - монолитной силы,  им
противостоящей; они, словно  грифы,  слетаются  на  запах  крови:  нацисты
почувствовали Франко, они увидали разлад между коммунистами, анархистами и
центристами - вот вам удар по Испании; уважения от Гитлера  не  дождешься,
он слишком ненавидит нас, но  страх  перед  нашей  силой  сдержит  его  от
агрессии..."
     ...Сталин походил по  кабинету,  остановился  возле  окна,  задумчиво
спросил, словно бы и не ожидая ответа Жукова:
     - Любопытно бы до конца понять  логику  Гитлера  и  его  окружения...
Отчего  они  п о д д а ю т с я  армиям  западных  союзников?   Почему   не
намерены хоть пальцем пошевелить, чтобы хоть как-то стабилизировать  фронт
на Рейне? А ведь могут, вполне могут.  На что надеются, перебрасывая  свои
войска с запада на Одер? Даже если они соберут в Берлине  миллион  солдат,
неужели Гитлер всерьез полагает, что это остановит нас? А если не  Гитлер,
то кто именно считает так среди его ближайших сотрудников?  Или  это  есть
попытка задержать нас до того  момента,  пока  англо-американцы  войдут  в
Берлин первыми? Вопрос престижа, а не сговора?
     Он обернулся к Жукову, медленно обошел большой стол, на котором царил
строгий порядок - журналы "Н