ома, какое же это счастье - одиночество..."
     - Знаете, а было бы славно, долети мы с  вами  до  этой  самой  Виллы
Хенераль Бельграно без ночевки на промежуточных пунктах...
     - Не устанете?
     - Нет, я хорошо переношу полет.
     - Зато я  устану.  Нам  запрещено  лететь  на  этих  малютках  больше
восьмисот километров. Тем более ночью...
     - А что такое Асуль?
     -  Не  знаю.  Мы  сядем  на  аэродроме  нашего  друга,  он  руководит
химическими предприятиями, живет в  Байресе,  здесь  у  него  дом,  земля,
аэродром и радиостанция...  Дом очень хороший, я ночевал  там,  прекрасная
музыка, бассейн, лошади...
     - Кого-нибудь везли?
     - Даже если бы это было и так, я бы не ответил вам, сеньор Рикардо. Я
дал клятву молчания. Простите, пожалуйста.
     - Нет, нет, молодчина, Фриц...  Просто мне не терпится  оказаться  на
месте, понимаете?
     - Понимаю.  Попробуем. Если я почувствую, что могу лететь, -  полечу.
Только надо запросить центр, позволят ли мне  продолжать  путешествие  без
отдыха.
     - Да, конечно, все надо делать как положено. Не думайте, что я толкаю
вас на нарушение инструкции.
     - Это не инструкция. Это приказ.
     - Тем более. А как зовут хозяина аэродрома в Асуле?
     - Под Асулем. Километров пятнадцать, не долетая до города. Я не знаю,
как его зовут.  Лишнее знание  обременяет.  Хочу  жить  спокойно.  Пережду
трудные времена, скоплю денег и вернусь в Германию.
     - Как скоро?
     - Думаю, года через два всех солдат будут просить вернуться.
     - Да? Экий вы оптимист.  Прямо-таки зависть берет. Молодец. Буду рад,
если вы не ошибетесь в расчетах.
     Фриц снова улыбнулся своей мягкой  улыбкой,  столь  странной  на  его
лице:
     - Так ведь не зря я здесь летаю...


     Человеком, который встретил Мюллера на зеленом поле аэродрома,  возле
маленького домика радиостанции, построенного чисто по-баварски, с мореными
бревнами, которые держали каркас, был СС штандартенфюрер  профессор  Вилли
Курт Танк, шеф конструкторского бюро "Фокке-Вульф";  они  были  знакомы  с
лета  сорок  третьего,  когда  Мюллер  приехал  на  озеро  Констанц,   где
располагалась штаб-квартира фирмы, чтобы  обсудить  с  Танком  возможность
использования на работе ряда французских и чешских инженеров, арестованных
гестапо за участие  в  Сопротивлении  и  находившихся  в  концентрационных
лагерях рейха.
     Договорились, что  инженеры  будут  использованы  по  назначению,  на
определенный срок, не больше года, потом их следует ликвидировать, дабы не
произошла утечка информации.
     Танк тогда заметил: "Мне сразу будет ясно, кто на что  способен;  те,
которые не имеют идеи, могут быть ликвидированы сразу же; месяц,  от  силы
два совершенно достаточный срок, чтобы разобраться в их  потенциале.  А  к
наиболее талантливым надо относиться по-хозяйски;  давайте  подумаем,  как
можно их обратить в нашу веру".
     ...Танк вскинул руку в нацистском приветствии; Мюллер, испытав в себе
поющую радость, обнял его; они  постояли  недвижно,  замерев;  Танк  вытер
глаза ладонью, кивнул на домик радиостанции:
     - Там накрыт стол, Рикардо...
     - Спасибо... Как мне называть вас?
     - Доктор Матиес.  Я главный инженер завода военной авиации в Кордове,
вполне легален, прилетел, чтобы засвидетельствовать  вам  мое  уважение  и
рассказать кое о чем.
     Стол в особнячке был накрыт на две персоны: колбасы,  немецкое  пиво,
жареное мясо, ветчина холодного копчения, много зелени, фрукты.
     Пилота, объяснил Танк,  покормят  в  доме;  он  принадлежит  Людовиго
Фрейде, видимо, вам знакомо это имя, его  десантировали  сюда  в  тридцать
пятом, теперь он аргентинский гражданин, возглавляет партийную организацию
центра территории.
     За  обедом  Танк  рассказал,  что  вокруг  него  уже  объединен  штаб
теоретиков:
     - Авиастроители, физики,  расчетчики  -  все  они  живут  в  Кордове,
работают на нашем заводе; охрана аргентинская, иностранцев не  подпускают,
американский  посол  Браден  просил  Перона  устроить  экскурсию  на  наше
предприятие, полковник отказал. Конечно, скандал, шум, но ведь это - конец
света, сюда не дотянешься...  В особом конструкторском бюро я собрал Пауля
Клайнеса, Эрика Вернера, Йорга Неумана,  Реймара  Хортена,  Отто  Беренса,
Эрнста Шлоттера...  Вы встречали их и  у  меня,  на  "Фокке-Вульфе",  и  в
Пенемюнде,  у  Вернера  фон  Брауна.  Часть  людей,  которые  работали   с
заключенными, вынуждены  взять  здешние  имена  -  Алваро  Унеццо,  Энрике
Веласко, красиво звучит, а? Так что дело теперь за вами, политиками...
     Мюллер медленно опустил вилку, не донес до рта; нахмурился; впервые в
жизни его назвали "политиком"; он не  сразу  понял,  что  слово  это  было
обращено к нему, отныне он, Мюллер, не кто-нибудь, а политик!
     - А чего-нибудь покрепче пива у вас нет? - спросил он.
     - О, конечно,  просто  я  думал,  что  в  полете  может  болтать,  не
предложил...
     Танк поднялся,  открыл  деревянный  шкафчик,  какие  обычно  стоят  в
альпийских деревнях, принес "корн", налил Мюллеру  маленькую  рюмку,  чуть
плеснул и себе: он не пьет, кажется, поражена печень, вспомнил Мюллер,  он
и в Германии не пил, я  заметил,  как  он  тогда  вместо  айнциана'  тянул
минеральную воду, причем делал это очень ловко; то,  что  Танк  пил  воду,
заставило тогда Мюллера поставить ему на квартиру аппаратуру прослушивания
и подвести особо доверенную агентуру; истинный наци не может не пить,  это
неестественно бежать алкоголя; однако через две недели пришло сообщение  о
том, что профессор действительно болен и лично  Гиммлер  дважды  отправлял
его - по просьбе Геринга -  в  Швейцарию,  в  желудочную  клинику  доктора
Райнбауэра.

_______________

     ' А й н ц и а н (или энциан) - водка, настоенная на  горном  растении
горечадке.


     - Налейте-ка мне побольше, - попросил Мюллер. - Я хочу выпить за вас.
Спасибо, профессор.  А сами - не пейте,  не  надо,  я  же  помню,  что  вы
страдаете печенью...
     - Точнее сказать - страдал, группенфюрер...
     При  слове  "группенфюрер"  Мюллер  невольно  оглянулся;  сразу    же
почувствовал, что Танк понял - боится; ничего себе,  политик;  впрочем,  и
проигрыш надо доводить до абсолюта; только не врать; страх -  естественное
состояние изгнанника, а вот ложь - конец любому предприятию.
     - Заметили, каким я здесь стал  трусом?  -  усмехнулся  он.  -  Боюсь
собственной тени, стыд и позор.
     - Это происходит со всеми, - ответил Танк, и  Мюллер  понял,  что  он
повел себя верно, любая иная реакция с  его  стороны  могла  бы  оказаться
проигрышной. - Когда к нам прибыл полковник Рудель - а вы  знаете,  какого
мужества этот человек, - то и он через  каждые  десять  минут  подходил  к
окну, чтобы удостовериться в безопасности.  Это пройдет. У меня это прошло
за месяц.
     - Когда вы прибыли сюда?
     - В конце марта...  Нет, нет, я получил санкцию рейхсмаршала на выезд
с наиболее ценными архивами.  Я увез с  собою  часть  материалов  по  ФАУ,
чертежи  нового  бомбардировщика,  ряд  идей,  связанных  со    средствами
наведения... ИТТ гарантировала мой переезд в Швейцарию, а там уже все было
заранее устроено.
     - Вы и здесь контактируете с ИТТ?
     - Нет.  Пока что воздерживаюсь. Все-таки Перон надежнее, как-никак он
здесь лидер, его  лозунги  во  многом  близки  нашим.  Конечно,  несколько
странно выглядит его терпимость в еврейском и славянском  вопросах,  здесь
же масса сербов, хорватов, украинцев, русских, евреев...
     - И за эти месяцы, - улыбнулся Мюллер, - вы поправили печень?
     - Представьте себе - да.  Видимо, раньше все мы жили на нервах... Все
болезни проистекают от нервов...  А здесь у меня штат надежных коллег,  мы
живем душа в душу...
     Мюллер снова усмехнулся:
     - Нет гестапо, не вызывают в партийную  канцелярию,  не  надо  писать
отчеты в штаб люфтваффе, нет нужды проводить еженедельные читки "Фелькишер
беобахтер" с сотрудниками... А?
     - Ах, вечно вы шутите, - ответил  Танк,  и  Мюллер  понял,  что  взял
реванш: теперь  профессор  испугался,  лицо  его  на  мгновение  сделалось
растерянным, каким-то бесформенным, словно у боксера, который  п о п л ы л
после хорошего удара.
     - За вас, профессор.  За то, что вы  храните  в  сердце  идеи  нашего
братства. Спасибо!
     Мюллер пил сладко и  д о л г о;  закусывать не стал; блаженно ощущая,
как по телу разлилось тепло, поинтересовался:
     - А где Руд ель?
     - Он главный военный консультант нашего предприятия.  Перон  сохранил
ему звание полковника, часто бывает в Буэнос-Айресе, вполне открыто...  Он
это заслужил - солдат...
     В сорок третьем году капитан Рудель был  ранен  во  время  налета  на
русские колонны; пулеметной очередью, прицельно  пущенной  с  "Петлякова",
ему перебило обе ноги.  Ампутировали.  Сделав  две  операции,  заказали  в
Швейцарии  особые  протезы,  отправили  на  отдых  в  Аскону,    маленький
швейцарский городок на границе с Италией; там он научился ходить, вернулся
в свою эскадрилью; после первого вылета об этом рассказали Герингу;  фюрер
лично вручил Руделю  рыцарский  крест  с  дубовыми  листьями,  полковничьи
погоны и золотой знак НСДАП. Геббельсу было поручено подготовить материалы
о том, что Рудель - уже после ранения - сделал  двадцать  боевых  вылетов,
сбил пять русских самолетов и разбомбил семь эшелонов; с тех  пор  ему  не
разрешали летать, возили по соединениям,  где  он  выступал  перед  личным
составом, призывая нанести  сокрушительный  удар  по  русским  варварам  и
американским евреям; затем его "одолжил" Риббентроп,  полковнику  устроили
вояж в страны-сателлиты - Венгрию, Словакию, Румынию, Хорватию,  на  север
Италии; во время этих путешествий он  выполнял  ряд  деликатных  поручений
службы Шелленберга; в гестапо знали об этом, ибо готовили его документы на
выезд, проверяя родных, друзей  и  знакомых,  нет  ли  среди  них  скрытых
коммунистов,    социал-демократов,    евреев,    славян    или      членов
незарегистрированных религиозных общин; Мюллер прочитал два рапорта Руделя
о его контактах с авиаторами Швейцарии и Румынии; до того,  как  Антонеску
пришел к власти, Бухарест имел довольно надежные связи с  американскими  и
французскими самолетостроителями;  ш в и ц ы  и во время войны принимали у
себя как американских бизнесменов, так и немецких инженеров,  сменявших  -
на время командировки в Берн  -  форму  люфтваффе  на  цивильные  костюмы.
Рапорты Руделя не понравились Мюллеру: гнал  л и п у,  переписывая  данные
из швейцарских журналов, - никакой цензуры, печатай,  что  хочешь,  хорошо
быть нейтралом, ничего  не  скажешь!  Несмотря  на  то  что  рапорты  были
жиденькие (более всего полковник  старался  создать  видимость  опасности,
которая подстерегала его во время  выполнения  заданий),  Мюллер  проникся
доверием к  этому  человеку:  далеко  не  все  военные,  да  особенно  так
вознесенные фюрером, шли на сотрудничество с  секретной  службой  -  мешал
кодекс офицерской чести: военный аристократизм, кастовость  солдат  и  все
такое прочее...
     - Да, - согласился  Мюллер,  наблюдая  за  тем,  как  профессор  Танк
наливал ему корн, - вы совершенно правы, он - солдат, он заслужил памятник
при жизни... К вам из наших пока еще никто не обращался?
     - У меня был человек, которого я, признаться,  не  знаю.  Он  передал
мне, чтобы сейчас все свои силы мы  обратили  на  в ж и в а н и е.  И  без
устали работали для армии Перона.  О том, что предстоит делать в  будущем,
сказал этот человек, мне сообщат позже.
     - Кто именно должен об этом сообщить?
     - Он не сказал.
     - Вы не допускаете мысли, что это был какой-нибудь провокатор?
     - Нет. Что вы... Провокатор должен провоцировать, выспрашивать...
     Мюллер вздохнул:
     - О, наивная, святая  простота!  Провокатор  обязан  сделаться  вашим
знакомым, потом - хорошим знакомым, после - приятелем, затем -  другом,  а
уж после этого вы сами расскажете ему все то, в чем  он  заинтересован,  и
выполните его просьбу или совет, который и спровоцирует вашего  противника
на то действие, которое я задумал... А этот человек стал вашим знакомым...
Так-то вот... Опишите мне его, пожалуйста.
     - Невысокий, с очень достойным лицом, в сером костюме...
     Мюллер рассмеялся:
     - Профессор, я бы не поймал ни  одного  врага,  если  бы  имел  такие
словесные портреты...  Цвет глаз, форма носа и рта, особые приметы,  рост,
манера жестикулировать, произношение...  Баварец, мекленбуржец,  берлинец,
саксонец...
     - Саксонец, - сразу же ответил Танк. -  Глаза  серые,  очень  глубоко
посаженные, нос прямой, чувственные ноздри, какие-то даже хрящевитые,  рот
большой, четко напоминает букву "м", несколько размытую. Когда говорит, не
жестикулирует...
     - Нет, не знаю, кто бы это мог быть, - ответил Мюллер.


     Он сказал неправду; он знал  почти  всех  тех  функционеров  НСДАП  и
абсолютно всех своих сотрудников, отправленных  в  марте  -  апреле  сорок
пятого в Южную Америку и Испанию по тайным трассам ОДЕССы.  По  словесному
портрету, данному Танком, он понял,  что  был  у  него  не  провокатор,  а
работник отдела прессы НСДАП штандартенфюрер Роллер.
     Он-то и встретил -  к  немалому  изумлению  Мюллера  -  его  самолет,
приземлившийся на громадном поле аэродрома Виллы Хенераль Бельграно.
     Когда Мюллер заговорил с ним на своем исковерканном испанском, Роллер
рассмеялся:
     -  Группенфюрер,  здесь  у  нас  только  тридцать  аргентинцев,   все
остальные - нас пятьсот человек - немцы, товарищи по партии,  говорите  на
родном языке. Хайль Гитлер, Группенфюрер, я счастлив приветствовать вас!
     Он-то и  привез  Мюллера  на  стареньком  разболтанном  грузовичке  в
особняк, построенный неподалеку от аэродрома,  на  склоне  холма;  тот  же
баварский стиль, много мореного дерева, камин из  серого  мрамора,  низкие
кушетки, прекрасные ковры, книги, отправленные Мюллером  в  Швейцарию  еще
семнадцатого марта, - справочники по странам мира, документы по банковским
операциям  в  Латинской  Америке,  Азии,  на  Ближнем  Востоке,  досье  на
мало-мальски  заметных  политических  деятелей  мира,  ученых,  писателей,
актеров как правой, так  и  левой  ориентации;  литература  по  философии,
истории и экономике  XX  века,  папки  с  документами,  подготовленными  в
специальных подразделениях политической разведки, отчеты  военных,  тексты
речей Гитлера на партайтагах, компрометирующие  материалы  на  немецких  и
западноевропейских руководителей (очень удобно  т о р г о в а т ь  в обмен
на необходимую информацию с теми, кто еще только рвется к  власти),  книги
по религии, - всего семь тысяч триста двадцать единиц хранения.
     Остальные документы надежно спрятаны в сейфах цюрихских  и  женевских
банков, код известен только ему, Мюллеру, никто не вправе  получить  их  в
свое пользование; люди, которые  осуществили  операцию  по  закладке  этих
архивов, ликвидированы, он один владеет высшими  тайнами  рейха,  запасной
код запрессован в атлас экономической  географии  мира;  Мюллер  сразу  же
нашел взглядом эту книгу; он достанет кодовую  табличку  к  сейфам  позже,
когда Роллер уйдет; он верит Роллеру, но конспирация еще больше  укрепляет
веру, иначе нельзя,  п о л и т и к а  предполагает тотальное недоверие  ко
всем окружающим во имя того, чтобы они, окружающие, по прошествии времени,
в нужный день и час верили лишь одному человеку  на  свете,  ему,  Генриху
Мюллеру.
     Роллер показал гостю его дом, сказал, что в маленьком  флигеле  живут
слуги группенфюрера, их привезли из Парагвая, индейцы, стоят гроши, десять
долларов за  ш т у к у; девчонке тринадцать лет, но ее вполне можно класть
в постель, чтобы согревала ноги, у этих животных так  принято;  в  течение
ближайшего полугода ветераны подыщут ему немку аргентинского  гражданства,
брак с нею - конечно же, формальный - позволит получить  здешний  паспорт;
по радио будет передано - тому, кого  это,  разумеется,  касается,  -  что
партайгеноссе Мюллер благополучно прибыл  к  месту  временной  дислокации;
принято решение пока что к активной работе не приступать;  есть  основания
полагать, что в течение ближайшего года ситуация в мире изменится;  такого
рода данные переданы Геленом по цепи; он человек надежный, хотя,  конечно,
не до конца наш, слишком много эгоцентризма и военной кастовости;  тем  не
менее время работает на нас; выдержка и еще раз выдержка; рыбалка и  охота
помогут скоротать время вынужденного безделья...


     И вот  по  прошествии  месяцев  Рикардо  Блюм,  гражданин  республики
Аргентина  (в  прошлом  -  немецкий  банкир,  пострадавший  от   нацистов,
поскольку мать была на восьмую часть еврейкой),  лежит  на  низкой  тахте,
наблюдает за тем, как солнечные лучи, порезанные тонкими жалюзи,  медленно
поднимаются по беленым стенам, и думает о  том,  что,  видимо,  его  время
вот-вот наступит.
     У него есть основания так думать, он никогда не  выдает  желаемое  за
действительное, именно поэтому он теперь живет здесь, а не гниет в камерах
нюрнбергской тюрьмы.



ШТИРЛИЦ - II                               (Мадрид, октябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     - Прямо, пожалуйста, - сказал американец, - тут недалеко.
     - Сколько я слышал, неплохо кормят в "Эмператрис", - заметил Штирлиц.
- Это здесь рядом, направо.
     - Я верю только в ту кухню, которую знаю... Пошли, пошли, не бойтесь.
     - Погодите, - сказал Штирлиц. - Красный свет. Оштрафуют.
     Пешеходов не было,  машин  тоже,  время  трафико'  кончилось,  однако
светофор уперся в улицу своим  тупым  и  разъяренным  красным  глазом,  не
моргая, стой, и все тут.

_______________

     ' Т р а ф и к о - дорожные пробки (исп.).


     - Наверное, сломался, - сказал американец.
     - Надо ждать.
     - Ну их к черту, пошли.
     - Оштрафуют, - повторил Штирлиц. - Я их знаю...
     - Нас не оштрафуют, - ответил американец и пошел через дорогу.
     Сразу же раздался свисток полицейского; он был  не  молод  уже,  этот
капрал, учтив и немногословен; штраф на месте взять отказался,  потребовал
документы, забрал шоферские права американца и  ватиканское  удостоверение
Штирлица, сказал адрес участка, куда надо прийти для разбирательства факта
нарушения правил  движения,  и,  отойдя  к  тротуару,  сел  в  машину  без
опознавательных  знаков  полиции,  -  ясное   дело,    таился,    караулил
нарушителей.
     - Сволочи, - сказал американец, -  маскируется.  Не  беспокойтесь,  я
уплачу за вас штраф.
     - Ну-ну, - усмехнулся Штирлиц. - Валяйте.
     - Поскорее идти никак не можете?
     - Очень спешите?
     - Не то чтобы очень, но...
     "Но почему они подкрались ко мне именно сегодня? - подумал Штирлиц. -
Чего они так долго ждали? Смысл? Отчего это приурочено к тем  дням,  когда
кончается Нюрнбергский процесс? Мир  ждет  приговора;  но  ведь  здесь,  в
Испании, убеждены, что многих подсудимых оправдают, только кому-нибудь для
острастки  дадут  тюрьму...  Я-то  в  это  не  верю,  в  Нюрнберге  некого
оправдывать,  там  судят  самых  страшных  преступников,  самые    ужасные
организации,  которые  когда-либо  существовали  в  мире...   Естественно,
фалангисты Франко не  могут  не  мечтать  об  оправдательном  вердикте,  в
конечном счете там, в Нюрнберге, судят их тоже... Но ведь дыма без огня не
бывает? Нельзя же выдавать желаемое за действительное? Можно, увы,  можно,
- возразил себе Штирлиц. - Но я  не  верю  в  то,  что  хоть  кто-либо  из
сотрудников Гитлера избежит смерти... Там судят банду... Здесь кричат, что
обвиняемый Ялмар Шахт был президентом Рейхсбанка и не  подписывал  приказы
на расстрелы...  А кто давал деньги Гиммлеру на создание гестапо? Он!  Кто
давал золото Герингу на создание армии и  люфтваффе?  Шахт,  кто  же  еще!
"Франц фон Папен был послом!" Да?! А кем он был до