- Какого конкретно?
     - Не вашего.  Я понимаю вас  и  ценю  ваш  такт:  вас  не  интересуют
испанцы, меня - американцы.  А все другие  пусть  станут  объектом  нашего
общего интереса. Согласны?
     - Предлагаете обмен информацией?
     - Именно.
     - Почему нет? Конечно, согласен... Вы - мне, я - вам, очень удобно.
     - Оставите свой телефон?
     Роумэн поморщился:
     - Слушайте, не надо так.  Вы же  не  ребенок,  ей-богу...  Я  отлично
понимаю, что мой телефон вами прослушивается.  Будьте профессионалом,  это
надежно,  таких  ценят...  Любителями,  которые  слепо  повторяют    план,
разработанный дядями, расплачиваются. Будьте единицей, Хайме. Бойтесь быть
нулем.  Звоните мне  в  среду,  в  девятнадцать,  вечер  не  занят,  можем
встретиться. Где Брунн?


     - Эй, - Пол окликнул Штирлица, когда тот, посмотрев на часы, поднялся
из-за столика маленького кафе в двух блоках от автовокзала. - Вы куда?
     - А вам какое дело? - Штирлиц пожал плечами, сразу же ощутив  боль  в
пояснице и усталость, которая давяще опустилась на  плечи,  словно  кто-то
надавил очень сильной рукой хрупкую косточку ключицы.
     - То есть как это?! - Роумэн оторопел от этих слов; ждал  всего  чего
угодно, только не такой реакции.
     - Да так.  Какой сегодня день? То-то и оно. Не человек для субботы, а
суббота для человека. Или я должен отмечаться перед тем, как решу покинуть
квартиру?
     - Звонить должны.
     - Почему? Не должен. Мы об этом не уговаривались.
     - Ладно, Брунн.  Если вы не скажете, зачем приехали сюда - я  передам
вас здешней полиции.
     - Они любят нас. Мне ничего не будет.
     - Верно, они вас любят.  Но они, как и мы, не любят тех, кто похищает
деньги, принадлежащие фирме. Тем более такой крепкой, как ИТТ. Эрл Джекобс
повязан с испанцами, за кражу вас отправят на каторгу.
     Штирлиц закурил, вздохнул, щелкнул пальцами; куда ему до испанцев,  у
тех это с рождения; щелчка не получилось, шепот  какой-то,  а  не  щелчок,
тогда он медленно обернулся к стойке, опасаясь,  что  боль  растечется  по
всему телу, и попросил:
     - Два кофе, пожалуйста.
     - Нет у меня времени распивать с вами кофе, - сказал Роумэн. - Или вы
отвечаете на мой вопрос, или я  связываюсь  с  полицией,  там  ждут  моего
звонка.
     - Да отвечу я вам... Не злитесь. Выпейте кофе, гнали небось... Дорога
дурная, надо расслабиться...  Сейчас пойдем туда, куда я хотел пойти один.
Я буду любить женщину, а вы посидите  в  соседней  комнате...  Только  она
крикливая, возбудитесь, лучше сразу кого прихватите.
     - Бросьте дурака валять! - Роумэн начал яриться по-настоящему.
     - Послушайте, Пол, я здесь работал...  Понимаете? В тридцать седьмом.
И снимал квартиру в доме женщины, к которой решил приехать в  гости...  Вы
же знаете, что нам при Гитлере запрещалось спать с иностранками...
     - Вашему уровню не запрещалось.
     - Я здесь был еще не  в  том  уровне,  которому  разрешалось.  Я  был
штурмбанфюрером, шавкой...  И потом, когда нацизм прет вперед -  всем  все
запрещают, и эти запреты все принимают добровольно, почти даже с радостью;
начинают разрешать, лишь когда все сыплется...
     - Пошли.  Я импотент. Приятно послушать, как нацист рычит  с  местной
фалангисткой, зоосад в Бургосе.
     Штирлиц допил кофе, положил на стол доллар, официант, казалось бы  не
обращавший на него внимания,  подлетел  коршуном,  смахнул  зелененькую  и
скрылся на кухне.
     А ведь другого выхода у меня нет, понял Штирлиц.  Слава богу,  что  я
вспомнил Клаудиа, неужели она все еще здесь? А  куда  ей  деться?  Испанки
любят свой дом, она никуда не могла отсюда уехать.  А сколько же ей сейчас
лет? Она моложе меня лет на пять, значит, сорок  один.  Тоже  не  подарок;
единственно, чего я совершенно не умею делать, так это разыгрывать  любовь
к женщине, слишком уж безбожное злодейство, они слабее нас и  привязчивее,
это как обманывать  ребенка...  Но  она  любила  меня,  мужчина  чувствует
отношение к себе женщины лучше, чем они  сами,  они  живут  в  придуманном
мире, фантазерки, нам не снились такие фантазии, какие живут в них, каждая
подобна нереализовавшему себя Жюлю Верну; мальчишки никогда  не  играют  в
свою  войну  с  такой  изобретательностью,  как  девочки  в  куклы  и    в
дочки-матери.
     Он поднялся, устало думая о  том,  как  Роумэн  смог  его  вычислить;
сделал вывод, что здешняя служба начала контактировать с американцами; еще
один удар по его надежде на дружество  победителей;  жаль;  бедный  шарик,
несчастные люди, живущие на нем; какая-то обреченность тяготеет над  ними,
рок...
     - У вас машина рядом? - спросил Штирлиц.
     - Да.
     - Впрочем, здесь недалеко. Пойдем пешком?
     - Как хотите, - ответил Роумэн. - Я-то здоровый, это вы калека.
     Они шли молча, Штирлиц снова чуть прихрамывал, боль в пояснице  стала
рвущей, будь она проклята; все  в  нашей  жизни  определяют  мгновения;  я
прекрасно себя чувствовал, не ощущал никакой боли, казался себе молодым до
той минуты, пока этот парень не окликнул меня; один миг, и все изменилось.
     ... Он вошел в холодный мраморный подъезд первым и, лишь нажав медный
сосок звонка, понял, какую непоправимую ошибку совершил: Клаудиа знала его
как Штирлица, а никакого не Брунна или Бользена...
     А эти про Штирлица, видимо, еще не знают, подумал он,  и  чем  дольше
они будут этого не знать, тем вероятнее шанс на то, чтобы вернуться домой;
я должен сделать все, чтобы она не успела назвать  меня  так,  как  всегда
называла - "Эстилиц".  Я должен - в тот именно миг, пока она будет идти  к
двери, - придумать, что надо сделать, чтобы не позволить ей произнести это
слово.



ВЫДЕРЖКА ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА СС БРИГАДЕНФЮРЕРА ВАЛЬТЕРА ШЕЛЛЕНБЕРГА - II         (апрель сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     В о п р о с. - Объясните цель вашего визита в Мадрид и Лиссабон летом
сорокового года.
     О т в е т. - Вы имеете в виду июль сорокового года?
     В о п р о с. - Да.
     О т в е т.  -  Я  был   вынужден   выполнить   приказ   рейхсминистра
Риббентроп...
     В о п р о с. - В чем он состоял?
     О т в е т.  -  Это  был  совершенно   безумный   приказ...   Позвонил
Риббентроп  и  тоном,  полным  издевки,  -  это  было  свойственно  ему  и
Герингу - спросил, имею ли я время приехать к нему немедленно.  Я ответил,
что, конечно, имею, но спросил, каков будет предмет беседы, чтобы я  успел
подготовить нужные материалы. "Это не тема для телефонного  разговора",  -
ответил Риббентроп и положил трубку.  Поскольку мой  непосредственный  шеф
Гейдрих  был  ревнив,  словно  женщина,  и  все  мои  контакты  с  близким
окружением фюрера воспринимал как личное оскорбление, я не мог не  сказать
ему об этом звонке, все равно он узнал бы о  нем  в  конце  недели,  когда
специальная  служба  докладывала  ему  обо  всех  телефонных    разговорах
руководителей рейха; запрещалось подслушивать только фюрера, но  поскольку
ничего не было  сказано  об  остальных,  все  равно  телефонные  разговоры
Гитлера  с  Герингом,  Риббентропом,  Геббельсом,  Розенбергом,   Кейтелем
ложились на  стол  Гейдриха,  и  он  один  определял,  о  чем  докладывать
Гиммлеру, а что - умолчать...  Гейдрих выслушал мой рапорт,  заметил,  что
"д ж е н т л ь м е н,  видимо,  не  хочет  консультировать  со  мною  свои
проекты, что ж, это  свидетельствует  о  том,  что  господин  рейхсминистр
сделался старым идиотом. Езжайте, Шелленберг, и выразите ему мое искреннее
уважение"...
     Как правило, Риббентроп не предлагал мне садиться, когда  я  бывал  у
него по поручению Гиммлера, однако на этот раз  он  вышел  мне  навстречу,
пригласил устроиться возле кофейного столика, сел напротив меня и спросил,
в какой мере правильны  слухи  о  том,  что  у  меня  прекрасные  связи  с
секретными службами в Испании и Португалии.  Я ответил, что мои связи  там
действительно надежны...  Тогда он спросил, в какой мере  они  надежны.  Я
сказал, что связи разведчиков носят  особый  характер,  вопрос  надежности
отходит на второй план, главным делается проблема взаимной выгоды и  общей
целесообразности.  Риббентроп довольно долго обдумывал мой  ответ,  он  из
породы трудно соображающих людей, потом, наконец,  спросил,  хорошо  ли  я
знаком с герцогом Виндзорским. "Вас ведь представили ему  на  том  вечере,
который мы устраивали в его честь?" Я ответил, что не был приглашен на тот
прием, но что, конечно, знаю это имя.  Риббентроп спросил, отдаю ли я себе
отчет в том, какого уровня другом  рейха  является  этот  член  британской
королевской семьи. Я ответил, что могу об этом догадываться.
     "Какие у вас есть о нем материалы?" - спросил Риббентроп.  Я ответил,
что затрудняюсь ответить,  потому  что  не  имел  возможности  затребовать
архивы.  Тогда он попросил меня высказать свое  личное  мнение  о  герцоге
Виндзорском. Я сделал это, и Риббен...
     В о п р о с. - Изложите то, что вы говорили Риббентропу по поводу его
высочества герцога Виндзорского.
     О т в е т. - Я сказал, что дело герцога Виндзорского  свидетельствует
о прекрасных традициях Англии, которая терпит разные мнения  по  одному  и
тому же вопросу, подчеркнув, что  позиция  правительства  его  величества,
находящегося в состоянии войны с  рейхом,  не  является  бескомпромиссной;
Даунинг-стрит по-прежнему надеется, что королевская семья сама решит  свои
внутренние проблемы.  Риббентроп был совершенно обескуражен моим  ответом.
Он сказал, что я слабо разбираюсь в вопросах внешней политики. Он заметил,
что я "не уяснил себе главное: герцог  Виндзорский  являет  собою  образец
самого прекрасного, очень нам близкого, наиболее правого политика из всех,
которые живут на Острове.  Именно эта его  позиция  приводит  в  бешенство
правящую Британией правительственную клику.  Наша задача  состоит  в  том,
чтобы достойно и уважительно использовать этого преданного друга  рейха  в
наших интересах".
     В о п р о с. - В чьих именно?
     О т в е т. -  В  интересах  рейха  и  тех  сил  в  Британии,  которые
выступают за союз и дружбу с Гитлером...  А все эти вопросы "о традициях и
терпимости кабинета Черчилля, - заключил  Риббентроп,  -  носят  вторичный
характер и не имеют отношения к существу проблемы".  Я попытался возразить
в том смысле, что нельзя  принимать  решение,  связанное  со  страной,  не
обращая  внимания  на  ее  традиции,  считая  их  "вторичным    вопросом".
Риббентроп прервал меня: "Фюрер и я  приняли  решение  по  поводу  герцога
Виндзорского еще в тридцать шестом году.  У  нас  есть  веские  основания,
чтобы принять решение, которое не может быть подвергнуто  обсуждению.  Мне
известно, что  каждый  шаг  герцога  находится  под  контролем  британской
секретной службы.  Но мне известно, что герцог, принудительно  назначенный
наместником на Бермуды, продолжает оставаться другом рейха.  Более того, у
меня есть достоверная информация, что  он  выразил  желание  поселиться  в
нейтральной стране,  чтобы  оттуда  предпринимать  шаги,  направленные  на
достижение мира между Берлином и Лондоном.  Фюрер считает реализацию такой
возможности  -  один  из  членов  британской  королевской  семьи   открыто
становится на сторону рейха - крайне важной.  Поэтому  вам  поручается,  с
вашей-то западной внешностью, раскованностью поведения и  знанием  языков,
отправиться на Пиренейский полуостров и сделать все, чтобы вывезти герцога
из Португалии.  Пятьдесят миллионов франков уже депонированы в  Цюрихе  на
имя его высочества. Вы должны вывезти его любым путем, пусть с применением
силы.  Даже если он проявит колебания, вам дается полная свобода  рук.  Но
при этом вы отвечаете головой за безопасность герцога  Виндзорского  и  за
состояние его здоровья.  Мне известно, что в ближайшее  время  он  получит
приглашение от одного  из  испанских  аристократов  приехать  поохотиться.
Вчера я обсуждал эту проблему с фюрером, и мы решили, что именно во  время
охоты вы и должны будете вывезти герцога в Швейцарию.  Вы, конечно, готовы
выполнить это задание?" Я несколько опешил от такой постановки вопроса, но
все-таки обратился к Риббентропу с просьбой разрешить мне выяснить у  него
ряд необходимых для  р а б о т ы  моментов.  Он разрешил, и я спросил его:
"Вы говорили о симпатии герцога к Германии...  Вы имели  в  виду  немецкую
культуру, стиль жизни, вообще немецкий народ, или же вы  включили  сюда  и
симпатию герцога к нынешней форме правления  в  рейхе?"  Риббентроп  хотел
было что-то ответить, но вдруг  по  его  лицу  пробежала  тень  испуга,  -
как-никак я приехал из того дома, где  всем  заправлял  Гиммлер,  -  и  он
отрубил: "Когда мы говорим  о  сегодняшней  Германии,  мы  говорим  о  той
Германии, которую и вы, как немец, представляете в мире". - "Но от кого  к
вам пришла информация о симпатии герцога к рейху?" Риббентроп ответил, что
данные поступили из Мадрида, от вполне надежных людей,  занимающих  весьма
высокие посты во франкистской иерархии. "Все детали обсудите с моим послом
в Мадриде. Та информация, которая известна фюреру и мне, останется нашей с
ним информацией, она не для ознакомления кого бы то ни было, кроме нас". -
"Нет ли тут некоего противоречия, - заметил я. - Вы говорите о симпатии  к
нам герцога и в то же время даете мне  свободу  рук  для  его  похищения".
Риббентроп поморщился: "Фюрер  позволяет  вам  применить  силу  не  против
герцога, но против британской секретной службы,  которая  держит  его  под
постоянным и неусыпным наблюдением. Когда я сказал о применении силы, речь
шла о том, чтобы помочь ему преодолеть психоз  страха,  который  тщательно
организовывает  секретная  служба  Черчилля.  Вы  должны  помочь   герцогу
преодолеть барьер страха, лишь в этом смысле я говорил о свободе  рук.  Он
будет благодарен вам, когда окажется в Швейцарии и сможет передвигаться по
миру без постоянного надзора полицейских ищеек. Это все, Шелленберг".
     Мне ничего не оставалось делать, как подняться,  поблагодарить  этого
маразматика "за доверие" и уйти.  Но Риббентроп  остановил  меня,  показал
глазами на наушники, прикрепленные к одному из телефонов; я надел  их;  он
набрал номер Гитлера и сказал: "Мой фюрер,  Шелленберг  выполнит  приказ".
Гитлер заметил: "Пусть он установит контакт с герцогиней Виндзорской,  она
более всего  влияет  на  мужа.  Скажите  Шелленбергу,  что  у  него  будут
удостоверения от моего имени на проведение любых акций  во  имя  успешного
выполнения этого задания".
     Когда я доложил Гейдриху о разговоре, тот заметил, что весь план  ему
не нравится, что этот подонок Риббентроп пытается использовать  его  людей
именно в таких идиотских операциях, и что я не имею права  отправляться  в
Мадрид в одиночестве, он  прикрепит  ко  мне  двух  сотрудников,  наиболее
компетентных  в  испанских  и  португальских  вопросах.  Мне  ничего    не
оставалось, как поблагодарить его за заботу и...
     В о п р о с. - Кто именно был отправлен с вами?
     О т в е т. - Штурмбанфюрер Кройзершанц, он погиб на Восточном фронте,
и штурмбанфюрер Штирлиц...
     В о п р о с. - Какова судьба Штирлица?
     О т в е т. - Последний раз я видел его в апреле сорок пятого...
     В о п р о с. - На чьем самолете вы летели в Мадрид?
     О т в е т. - На одном из самолетов Геринга. Это был специальный рейс.
В Мадриде я взял такси, отдельно от сопровождавших меня офицеров, заехал в
отель, где жили германские дипломаты.  Затем, сменив машину, отправился  в
тот отель, где был намерен  поселиться,  а  уж  после  этого,  на  третьей
машине, прибыл в посольство и был принят послом фон Шторером.  Он  сообщил
мне, что его информаторы - представители  высшей  аристократии  Испании  и
Португалии - ска...
     В о п р о с. - Кто именно? Назовите фамилии.
     О т в е т. - С точки зрения этики взаимоотношений между  разведчиками
и дипломатами я был не вправе интересоваться именами его контактов.
     В о п р о с. - И вы не предприняли никаких шагов, чтобы выяснить, что
это были за люди?
     О т в е т. - Я  не  помню.  Я  затрудняюсь  ответить  на  ваш  вопрос
определенно...
     В о п р о с.  -  Вы  не  поручили  никому  из  ваших  подчиненных   в
посольстве выяснить столь важный для всей операции вопрос?
     О т в е т.  -  Вам  бы   целесообразней   посмотреть   рапорты   моих
сопровождающих.  Если они сохранились, то наверняка там есть  указание  на
то, давал ли я такого рода задание...
     В о п р о с. - У нас складывается впечатление, что вы говорите только
о том, что выставляет вас в выгодном  для  вас  свете.  А  нас  интересует
оперативная обстановка.  Ведь описываемые вами события  происходили  всего
пять-шесть лет назад...
     О т в е т. - Я не хочу пускать вас по ложным следам, только поэтому я
так осторожен в тех ответах, где требуется абсолютная определенность.
     В о п р о с. - Могли бы вы поручить выяснить имена информаторов посла
штурмбанфюреру Кройзершанцу?
     О т в е т. - Мог.
     В о п р о с. - А Штирлицу?
     О т в е т. - Мог.  Видимо, ему я и должен был поручить  это  задание,
если и поручал, поскольку в тридцать седьмом году  он  работал  при  штабе
Франко и, сколько я помню, имел  довольно  тесный  контакт  с  полковником
Гонсалесом...
     В о п р о с. - Альфредо Хосефа-и-Раулем Гонсалесом?
     О т в е т. - Я не помню его имени...
     В о п р о с. - Он был заместителем начальника политической разведки у
Франко.
     О т в е т. - Да, если он  был  заместителем  начальника  политической
разведки, то это именно тот Гонсалес... Что с ним сейчас? Я слышал, он был
снят со своего поста.
     В о п р о с. - Вам сообщили имена информаторов посла?
     О т в е т. - Что-то говорили.  Но я не мог входить в контакт  с  теми
испанцами, поэтому, видимо,  приказал  отправить  данные  на  информаторов
посла Шторера в наш архив...
     В о п р о с. - Продолжайте.
     О т в е т. - Фон Шторер  оказался  весьма  достойным  человеком,  без
чванства и ревности, свойственной дипломатам по  отношению  к  людям  моей
профессии.  Он пообещал  организовать  несколько  приемов,  на  которых  я
встречу людей, имеющих информацию о герцоге Виндзорском из первых рук.  Он
добавил, что точная дата  охоты,  которую  организуют  для  герцога,  пока
неизвестна, и что герцог сейчас в весьма подавленном состоянии,  поскольку
назначение губернатором Бермуд он считает формой почетной  ссылки.  Герцог
знает, что британская секретная служба весьма  подозрительно  относится  к
приглашению на охоту, и делает все, чтобы отменить намеченное мероприятие.
"Однако, - заметил  фон  Шторер,  -  охоту  можно  организовать  где-то  в
пограничном районе и устроить там "случайный" переход  границы.  Здесь,  -
добавил он, - вы его возьмете под свою опеку"...
     В о п р о с. - Судя по этому замечанию, фон Шторер вел  себя  не  как
дипломат, но как ваш коллега.
     О т в е т. - Мадрид был  центром  нашей  диверсионно-разведывательной
службы по  Пиренеям,  Северной  Африке,  морским  перевозкам  союзников...
Понятно, фон Шторер не мог быть в стороне от этой работы.
     В о п р о с. - Он был агентом СД?
     О т в е т. - Он мог быть личным осведомителем Гиммлера.  Вербовка  на
таком уровне не фиксировалась.
     В о п р о с. - Но из того, как он себя вел с вами, вы могли допустить
мысль, что он относится к числу информаторов Гиммлера?
     О т в е т. - В Германии той поры было нетрудно  понудить  человека  к
сотрудничеству с секретной полицией...
     В о п р о с. - Я хочу услышать  определенный  ответ:  "да,  мог  быть
человеком Гиммлера" или "нет, не мог".
     О т в е т. - Да. Мог.
     В о п р о с. - Продолжайте.
     О т в е т. - Затем  Шторер  остановился  на  тех  проблемах,  которые
особенно беспокоили его как посла.  Он выразил сожаление  что  информация,
которая идет из Мадрида в Берлин, порою противоречит  друг  другу,  потому
что его доклады Риббентропу  -  с  одной