ился?
     - Да, это красиво сделано.  Конечно,  у  него  свои  представления  о
корриде, никто, кроме испанцев, не может понять смысл тавромахии,  но  тем
не менее он полон уважения к  предмету  и  пытается  ее  постигнуть  не  с
наскока, как все эти инглезес и алеманес...
     - Вот, генерал, его адрес...  Хотя нет,  он,  оказывается,  дал  свои
новые телефоны, пожалуйста, записывайте...
     ...Второй телефон, служебный, показался Гонсалесу знакомым; память  у
него была натренированная, профессионал  высокого  класса;  он  просмотрел
свою папку с визитными карточками, которую стал исподволь подбирать  после
того,  как  снова  начал  выходить  в  с в е т;  все  правильно,  тот   же
коммутатор, что и у директора ИТТ Эрла Джекобса, последний раз встречались
на ужине у аргентинского посла по случаю провозглашения дня  независимости
республики, весьма хваткий парень.
     Гонсалес позвонил в ИТТ, попросил соединить его с  доктором  Брунном;
ответили, что аппарата у доктора нет, пригласят, надо  подождать;  генерал
услыхал  голос,  показавшийся  ему  знакомым,  поздравил   с    прекрасной
публикацией, поблагодарил за память и пригласил на ужин, который состоится
у него дома, на калье-де-Акунья; приглашен Веласкес, генерал Серхио  Оцуп,
брат  известного  петроградского   фотографа,    советник    американского
посольства Джозеф Гэйт и руководитель торговой миссии Испании в  Швейцарии
дон Хайме Бетанкур.
     ...Он узнал Штирлица сразу же, они обнялись; Гонсалес шепнул:
     - Эстилиц, боже ты мой, как я рад вас видеть!
     - Я Брунн, - так же шепотом ответил Штирлиц.  -  Будь  проклята  наша
память, я не Эстилиц, а Брунн!



ГАРАНТИРОВАННАЯ ТАЙНА ПЕРЕПИСКИ - III
__________________________________________________________________________

                                                           Грегори Спарку,
                                         отель "Амбассадор", Голливуд, США

          Дорогой Грегори!
          Во-первых, надо было бы тебе написать новый адрес.  Я  отправляю
     письмо на твой отель в надежде, что его тебе переправят.  А - нет,  и
     бог с ним, с этим письмом, напишу новое.
          Во-вторых, я сейчас не могу подробно  рассказать  тебе  о  своей
     жизни, потому что на балконе спит девушка, которую  зовут  Криста,  я
     вижу ее с того места, где пишу, любуюсь  ею  и  думаю:  "Да  пошли  к
     чертовой матери все мерзавцы этого мира, если  рядом  с  тобою  живет
     черноволосая  (вообще-то  она  белая),  голубоглазая,    большелобая,
     веснушчатая, длинноногая, умная и добрая девушка!" Пусть они все идут
     к чертовой матери, если у тебя есть Элизабет и  мальчики,  а  у  меня
     есть Криста, а мальчики еще только будут, или девочки, какая разница,
     но обязательно веснушчатые, голубоглазые и беловолосые.
          Мир вступил в полосу безвременья, Грегори, былые идеалы  отходят
     в прошлое, новые только рождаются.  А  нам  нужно  оставаться  самими
     собою, надо хранить в своих ячейках  порядочность,  верность  дружбе,
     желание прийти на помощь тому, кого  зазря  обижают.  Это  передастся
     детям, от наших детей - внукам, а это  -  геометрическая  прогрессия,
     только на это  я  надеюсь.  В  пику  тр-р-р-радициям  наших  бездарей
     (интересно, считают ли они своей традицией и то рабство, которое было
     законом в Штатах  еще  восемьдесят  лет  назад?)  надо  хранить  наши
     традиции братства, сложившегося в годы войны, только  этим  мы  можем
     помочь человечеству.
          В связи с этим скажи  Врэнксу  -  он  ведь  тоже,  мне  сдается,
     работает в  Голливуде,  пишет  какую-то  муру,  -  чтобы  старик  был
     осмотрительнее в переписке со своими испанскими корреспондентами.  Он
     здесь дрался  в  составе  батальона  Линкольна,  я  понимаю,  как  он
     ненавидит  каудильо  и  как  любит  тех   своих    друзей,    которых
     только-только начинают выпускать из концентрационных лагерей (не  без
     моего, кстати говоря, нажима), но нельзя терять  голову  и  подводить
     подцензурных испанцев.  Я пишу об этом спокойно, оттого что  оправляю
     письмо с дипломатической почтой,  значит,  фалангистская  сволочь  не
     сможет этого прочесть, а в Штатах, слава богу, тайна  переписки  пока
     еще гарантируется законом.  Именно это, пожалуй, и есть одна из наших
     традиций, причем не  мифическая,  но  реальная,  столь  нам  дорогая,
     потому что позволяет чувствовать себя личностью.  Ты в своих  спорах,
     если все же решишь  их  продолжать  (не  советовал  бы,  бесполезно),
     спроси своих  оппонентов,  что  они  конкретно  понимают  под  словом
     "традиция"? По пунктам и без придыханий. Убийство индейцев? Расстрелы
     северян, которые восстали против  рабства?  Торговля  живыми  людьми,
     обмен  их  на  породистых  собак,  натасканных  на   заячью    охоту?
     Ку-клукс-клан? Или это не считается "американской традицией"?  Тогда,
     может быть, наша традиция - это Линкольн?  Я  -  "за".  Но  пусть  не
     забывают, против каких "традиций" он сражался.
          Здесь, в   нашей  колонии,  тоже  есть  радетели  традиций;  как
     правило, это выдающиеся - по малограмотности - люди. Читать они могут
     с  трудом,  по слогам,  больше всего любят слушать.  Вот какой-нибудь
     одержимый борец ума  и  вкладывает  в  их  мозги  ахинею,  пыжась  от
     гордости, ибо он есть представитель самого большого (по территории) и
     самого богатого (по количеству миллионеров) государства в мире. Когда
     я  заметил,  что  самыми большими - по территории - являются Россия и
     Канада,  на  меня  посмотрели  с  сожалеющим  недоумением.  Когда  я,
     уподобившись   тебе,  принес  справочник,  мне  сказали,  что  хозяин
     издательства не чистокровный американец, в глубине души нам завидует,
     а  потому  публикует фальсифицированные данные.  Тогда я,  потеряв на
     какой-то  миг  контроль,  сказал,  что  традиции  никогда  не  бывают
     однозначными,  они  нарабатывались  в  борьбе  против  зла,  тупости,
     насилия,  коррупции, нищеты, что еще и ста лет не прошло, как в нашей
     стране отменили рабство,  которое было американской традицией.  После
     этого я ощутил вокруг себя некий вакуум - и замолчал.
          Ну их к черту, Грегори! Подыскивай для меня  место  консультанта
     по вопросам телефонно-телеграфной  связи  в  Голливуде.  Именно  так,
     потому что я приобрел акции здешней ИТТ по  весьма  выгодному  курсу,
     значит, сам бог велит менять профессию. Кстати, Криста имеет какое-то
     отношение к этой профессии,  она  талантливый  математик,  занимается
     проблемой  чисел,  дьявольски  интересно.  Сколько  стоит   небольшой
     (три-четыре комнаты) коттедж на берегу океана?  Подальше  от  центра,
     конечно же, но  с  хорошим  подъездом.  И  чтобы  рядом  не  было  ни
     бензоколонок, ни аптек. Я спрашиваю об этом вполне серьезно.
          Господи, как  я  счастлив,  Грегори!  Какое  блаженное  ощущение
     тишины и надежности пришло ко мне, после того  как  бог  подарил  мне
     Кристу. Я ведь похоронил себя, с головой ушел в дело, лишь это давало
     мне возможность засыпать, не надравшись виски. Я не видел вокруг себя
     никого и ничего,  заставил  себя  стать  роботом,  некий  панцирь  от
     безнадежности, -  скорее  бы  прожить,  скорее  бы  ходики  на  кухне
     отсчитали отпущенное тебе  время,  чтобы  продолжить  свой  счет  для
     других, которые идут следом.  И вдруг старый  "шевроле"  бьет  бампер
     моего "форда", и появляется Криста, и все меняется.  За день, за один
     лишь день все изменилось, Грегори! Помнишь, в Библии? И было утро,  и
     была ночь, день первый...  В тот день первый открыл глаза и сразу  же
     зажмурился, потому что испугался не ощутить ее рядом с собою; я очень
     испугался, что все произошедшее вчера - сон, очередной  сон,  сколько
     же я повидал таких снов за последние годы,  можно  было  бы  написать
     такие прекрасные книги, умей я записывать сны, и все -  с  прекрасным
     концом.  Я медленно протянул  левую  руку  и  ощутил  рядом  с  собою
     пустоту, и такой ужас родился во мне, такая  безысходность,  Грегори,
     что даже и не передать тебе.  Я начал тихо  ругаться,  я  никогда  не
     думал, что умею так гнусно ругаться,  я  лежал  и  ругался,  а  потом
     увидел на столике два стакана и понял, что  я  зря  ругаюсь,  значит,
     Криста была, не мог же я пить из двух стаканов,  конечно,  я,  как  и
     все, познавшие войну, малость не в себе, но все же не полный псих,  и
     тогда я закричал: "Крис!" и больше всего боялся,  что  не  услышу  ее
     ответа, и никто не  ответил,  но  я  подумал,  что  если  раньше  мне
     показывали  сны,  в  которых  были  безымянные,  прекрасные,  добрые,
     любящие женщины, то сейчас-то я помнил, что женщину моей мечты  зовут
     "Криста", она не исчезала из  памяти,  как  остальные.  Я  вскочил  с
     кровати, подумав, что она ушла рано утром, все же  мне  сорок,  а  ей
     двадцать пять, может, я стар для нее и она решила прервать все сразу,
     пока не зашло слишком далеко.  Я сказал себе тогда, прыгая  на  одной
     ноге, потому что не мог другой попасть в штанину, что наплюю на все и
     сделаю  так,  что  мои  фашистско-фалангистские  друзья  из   полиции
     перекроют аэродромы и вокзалы, они это  лихо  умеют  делать,  Гиммлер
     учил, не кто-нибудь.  А потом я услыхал, как в ванной комнате  льется
     вода, и еще я услыхал голос Кристы,  она  пела  веселую  песенку  про
     букет полевых цветов; она пела ее по-немецки, а потом, когда готовила
     нам завтрак, по-норвежски, а после, когда стояла на балконе и  махала
     мне рукой, наблюдая, как я садился в машину, по-английски, и на левой
     ее щеке была ямочка, и черные волосы закрывали большой выпуклый  лоб,
     усыпанный веснушками, и я только тогда поверил, что она рядом, и  что
     я вернусь на ланч - я никогда раньше не приезжал домой, всегда  ел  в
     кафе, - и мы будем сидеть друг против друга, и говорить о чем угодно,
     все равно о чем, и это будет то, что люди называют  счастьем,  и  что
     так скучно объясняется в энциклопедическом словаре английского языка.
          Словом, я намерен жениться в следующем месяце.  Криста одна,  ее
     родители умерли, так  что  никаких  сложностей  с  поездкой  домой  и
     разговорами с семьей не предстоит, и  никто  не  будет  спрашивать  о
     допустимости возрастной разницы, и о том, какой я породы, и не  будет
     ли ей грозить что-либо  от  моей  первой  жены,  ты  же  знаешь,  как
     европейцы осмотрительны в вопросах брака.
          А весной мы приедем в Штаты и  обязательно  побываем  у  тебя  в
     Голливуде, Криста ни разу не была в нашей  сумасшедшей  стране,  и  я
     хочу показать ей не туристские маршруты, а настоящую Америку, которую
     мы так с тобою любим. Мне очень хочется, чтобы и она ее полюбила.
          Пиши. Только с обратным адресом.

                                                          Твой Пол Роумэн.

          R. S.  Отчего не отвечает  Брехт,  я  отправил  ему  открытку  и
     письмо?"



ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА БЫВШЕГО СС БРИГАДЕНФЮРЕРА ВАЛЬТЕРА ШЕЛЛЕНБЕРГА - III                (1946)
__________________________________________________________________________

     В о п р о с. - Чем вызван ваш полет в Лиссабон в апреле сорок первого
года?
     О т в е т. - В начале апреля мне позвонил Гиммлер и  приказал  срочно
подготовиться к докладу, сказав, что вызывает фюрер.  Не успел я  положить
трубку, как меня пригласил Гейдрих.  Он сказал, что  вопрос,  по  которому
вызывает Гитлер, весьма сложен: "От наиболее доверенной агентуры поступили
сообщения, что в Лиссабоне появился Отто Штрассер. Я познакомлю вас с моим
человеком, который работал в  организации  Штрассера  "Черный  фронт".  Он
внедрился к нему, имея задание разложить "фронт" изнутри. Получите от него
информацию о положении в этой эмигрантской клике.  Однако,  думаю,  Гитлер
вызывает вас не  только  для  того,  чтобы  организовать  развал  "Черного
фронта". Мне кажется - я сужу по той ненависти, которую фюрер испытывает к
братьям Штрассерам, - речь пойдет о  том,  чтобы  ликвидировать  Отто.  По
дороге в рейхсканцелярию я расскажу вам о тех  причинах,  которые  вызвали
столь глубокую ненависть фюрера к братьям".  Я заметил Гейдриху, что  было
бы целесообразнее поручить эту операцию тому человеку, который уже внедрен
в "Черный фронт"...
     В о п р о с. - Фамилия этого человека?
     О т в е т. - Штандартенфюрер Бист.
     В о п р о с. - Что вы о нем можете сказать?
     О т в е т. - Ничего, кроме того, что он классный профессионал.
     В о п р о с. - Который был готов на любое преступление?
     О т в е т. -  Если  Международный  трибунал  запретит  разведку,  как
таковую, я соглашусь с вашим заключением.  Однако поскольку разведка  пока
еще не  признана  преступной  организацией,  я  оставляю  за  собою  право
ответить в том  смысле,  что  штандартенфюрер  был  готов  к  тому,  чтобы
выполнить любое задание, порученное ему командованием.
     В о п р о с. - Бист поддерживал постоянный контакт с фюрером народной
экономики Гуго Стиннесом?
     О т в е т. - Я об этом не знаю.
     В о п р о с. - Продолжайте.
     О т в е т. - В кабинете  Гитлера  нас  ждал  Гиммлер.  Фюрер  спросил
Гейдриха,  что  есть  нового  по  делу  Штрассера.  Тот    ответил,    что
дополнительной информации,  кроме  той,  которую  он  передал  ему  вчера,
сообщить не может.  Тогда фюрер, отчего-то разгневавшись, сказал:  "Каждый
из вас человек воинского долга и присяги.  Приказ  командира  -  истина  в
последней инстанции.  Нарушение приказа - какой бы пост вы ни  занимали  -
грозит каждому из вас расстрелом. Вы себе это уяснили достаточно ясно?" Мы
ответили,  что  это  нам  ясно.  Тогда,  несколько  успокоившись,   Гитлер
продолжил: "Никто так не опасен движению, как человек, который был  поднят
к руководству, знал высшие тайны НСДАП и рейха, а потом был сброшен  волей
нации с занимаемого поста.  Никто так не опасен  движению,  как  тот,  кто
присвоил себе право выдвигать  собственные  концепции,  идущие  вразрез  с
теми, которые  выдвинул  я.  Это  есть  не  что  иное,  как  предательство
интересов  национал-социализма!  Любое  "ячество",  любая  претензия    на
собственную точку зрения, пусть это даже прикрывается высокими  словами  о
благе нации, подлежат быть  искорененными  огнем  и  мечом.  Вы  согласны,
Гиммлер?" Тот не ожидал вопроса, поэтому ответил  растерянным  и  чересчур
аффектированным  согласием.  "Поскольку  старшего,  Грегора  Штрассера,  -
продолжал Гитлер, - мы успели схватить  и  он  был  казнен,  к  сожалению,
слишком легко, расстрел - это смерть солдата, изменника надо было рвать на
куски щипцами для маникюра, - остался Отто.  Он не знает всего, но он  был
руководителем заграничной организации НСДАП, он имеет целый ряд  важнейших
данных,  которыми  интересуются  секретные  службы  Лондона,   Москвы    и
Вашингтона.  Поэтому я приказываю вам казнить его, чего бы это ни стоило".
Гейдрих ответил, что ему понятно задание;  я  предпочитал  молчать.  Фюрер
продолжал: "Чтобы операция прошла успешно, я  сам  продумал  ее  поэтапный
план. Я помню крах дела с герцогом Виндзорским, поэтому извольте следовать
моему плану, это гарантирует удачу. Итак, во-первых, вам надлежит выяснить
нынешнюю резиденцию Отто Штрассера.  Во-вторых, после этого он должен быть
уничтожен любым  путем.  В-третьих,  я  даю  вам,  Шелленберг,  абсолютную
свободу действий, не думайте о способах, любой способ  хорош,  когда  речь
идет о казни изменника, урок другим мерзавцам, профилактика  настроений  в
стране, способ единения массы вокруг того, кого она,  эта  масса,  назвала
своим фюрером.  Никто - повторяю, ни одна живая душа на свете - не  должен
знать об этом моем приказе"...  Мы вернулись  в  кабинет  Гейдриха  и  там
продолжали обсуждение предстоящей операции.  Я не  мог  понять,  отчего  я
избран на эту роль.  Мне даже показалось, что Гиммлер и Гейдрих  проверяют
меня после неудавшегося похищения  герцога  Виндзорского.  Потом  адъютант
доложил Гиммлеру, что  по  его  вызову  прибыл  профессор  из  Мюнхенского
университета.  Гиммлер объяснил, что этот  профессор  является  крупнейшим
бактериологом. "Он вручит вам яд, которым вы убьете Штрассера. Но имейте в
виду, при нем ничего нельзя говорить о полученном вами задании", - добавил
он перед тем, как пригласили профессора.
     В о п р о с. - Его имя?
     О т в е т. - Не помню.
     В о п р о с. - Вы помните.
     О т в е т. - Я помнил, но сейчас его имя вылетело из памяти...
     В о п р о с. - Профессор Штойбер?
     О т в е т. - Может быть...
     В о п р о с. - Хотите послушать его показания?
     О т в е т. - Был бы вам признателен.
     В о п р о с. -  Ну  что  ж,  слушайте...  "Шелленберг  в  присутствии
Гиммлера и Гейдриха был ознакомлен  мною  с  правилами  обращения  с  ядом
фелозиласкиназа.  Я заверил Шелленберга, что одна капля яда  убьет  любого
человека; шанс - тысяча против  одного.  Смерть  наступает  с  признаками,
подобными  тифозному  заболеванию,  что  весьма  выгодно  с  точки  зрения
возможной врачебно-медицинской экспертизы". Правильные показания?
     О т в е т. - Да.
     В о п р о с. - Что было дальше?
     О т в е т. - Вы же, судя по всему, знаете.
     В о п р о с. - Что было дальше?
     О т в е т. - Профессор вручил мне две бутылки яда...  Хотя нужна была
одна капля...  Вернувшись в кабинет, я первым делом запер  эти  бутылки  в
сейф.  Затем  пригласил  штандартенфюрера  Биста.  Разговор  с  ним    был
бесполезным, он мало что знал и о "Черном фронте"  и  о  самом  Штрассере.
Через  два  дня  после  того,  как  наши  техники  приготовили  для   меня
специальный саквояж с металлическим сейфом, вмонтированным в  него,  чтобы
хранить бутылки с  ядом,  я  вылетел  в  Лиссабон,  более  всего  опасаясь
таможенного досмотра.  К счастью, меня встретили португальские  друзья  из
секретной полиции, имен которых я не помню...
     В о п р о с. - Не помните имен друзей?
     О т в е т. -  Это  были  люди  другого  уровня,  их  имена  знать  не
обязательно.
     В о п р о с. - Но вы назвали их друзьями...
     О т в е т. - Не врагами же мне их называть...  Словом, я благополучно
прошел таможенный досмотр и  поселился  в  доме  одного  из  португальских
контактов...
     В о п р о с. - Имя?
     О т в е т. - Полковник ду Сантуш.
     В о п р о с. - Вы провели у него одну ночь?
     О т в е т. - И день...  У него-то я воочию и убедился в том,  на  что
идут наши рейхсмарки... Мне принесли на подпись чеки из обувного магазина,
купили "на нужды операции" тринадцать пар туфель.  По ошибке к  чеку  были
подколоты бумажки из магазина с размерами  купленной  обуви  -  начиная  с
детской и кончая женскими,  из  Парижа,  самыми  дорогими.  А  вообще  эта
поездка оказалась для меня настоящим отдыхом, потому что  в  течение  двух
недель, пока агентура португальцев  рыскала  по  Лиссабону,  я  купался  и
загорал.  А Отто Штрассер так и не появился в Лиссабоне... Две  бутылки  с
ядом, спрятанные в водонепроницаемом сейфе, были утоплены во время морской
прогулки, я сообщил Гейдриху, что Штрассер  так  и  не  появился,  видимо,
информация, полученная им, была ложной.  Я предложил продолжить наблюдение
в Лиссабоне, но  уже  без  меня,  написал  в  телеграмме,  что  вернусь  в
Португалию для приведения приговора  в  исполнение,  как  только  Штрассер
будет установлен. По прошествии двух дней Гейдрих ответил, что он согласен
с моим предложением...  Я вернулся в Берлин, опасаясь гнева фюрера, но  на
мое счастье в это время Гесс улетел в  Англию  и  вообще  оставалось  чуть
больше месяца до начала войны против России...