озе,
там же, где работал последний год при Гитлере.  Только  он  приобрел  -  с
нашей помощью - новую виллу, ближе к набережной.
     Полковник снял трубку телефона, попросил "пригласить доктора Хеттля",
поинтересовался, курит ли Скорцени, хватает ли  сигарет,  как  кормят,  не
душно ли  в  камере,  корректны  ли  охранники.  Ответы  узника  -  весьма
обстоятельные, Скорцени в этом смысле был немцем, а не австрийцем - слушал
рассеянно, разглядывая короткие ногти на крепких, боксерского  с к л а д а
пальцах.
     Когда дверь отворилась и вошел Хеттль - в прекрасно  сшитом  костюме,
тщательно  выбритый,  принеся  с  собой  запах,  видимо,  очень   дорогого
английского одеколона, - полковник поднялся, протянул ему руку,  предложил
место рядом с собой и спросил:
     - Господин Хеттль, вы знаете этого человека?
     - Конечно, мистер Боу...
     Полковник перебил его:
     - Я здесь анонимен, господин Хеттль, я еще не  убежден,  что  у  меня
получится разговор со Скорцени... Так что, пожалуйста, без фамилии.
     - Да, конечно,  господин  полковник,  -  дружески  улыбнулся  Хеттль,
по-прежнему не глядя на Скорцени.
     - Кто этот человек?
     - Штандартенфюрер СС Скорцени.
     - Вы давно знакомы?
     - Вечность.
     Полковник засмеялся:
     - А еще конкретнее?
     - Лет двадцать как минимум.
     Полковник обернулся к Скорцени:
     - Вы подтверждаете это?
     - Да.
     - Господин Хеттль, а теперь, пожалуйста, расскажите, что вы знаете об
организации "Шпинне".  Когда она была создана? Кто  ее  возглавлял?  Цели?
Сеть? Возможности?
     - Лучше бы это  сделал  штандартенфюрер  Скорцени.  Он  был  назначен
фюрером "Шпинне", он знает все детали.
     - Ну как, Скорцени? - спросил полковник. - Вы расскажете или мы будем
просить помочь нам господина Хеттля?
     Скорцени вздохнул, пожал плечами:
     - Мне горько слушать вас, Хеттль.  О чем вы? Какой паук?  Проигрывать
надо достойно. Разве можно так ронять достоинство германского офицера?
     - Мы его потеряли, надев черную форму, Отто, - ответил Хеттль.
     - Так сняли бы! Мы никого не неволили, -  усмехнулся  Скорцени.  -  И
начали бы борьбу против нас!
     - Он начал  борьбу  против  вас  своевременно,  Скорцени,  -  заметил
полковник. - Он начал ее в сорок четвертом, когда до конца понял,  что  из
себя представляет Эйхман. Не так ли, господин Хеттль?
     - Да, Отто, это так.  Я был в черной форме, но я  вел  борьбу  против
Гитлера.
     Полковник кивнул:
     - Господин  Хеттль  сотрудничал  с  Даллесом  с  зимы  сорок  пятого,
Скорцени.    Продолжайте,    пожалуйста,    Хеттль.    Помогите    бывшему
штандартенфюреру  в с п о м н и т ь.
     - Организация "Шпинне" была самой законспирированной в СС.  Насколько
мне известно  от  Кальтенбруннера,  штандартенфюрер  СС  Скорцени  получил
приказ о своем назначении в феврале сорок пятого, но кто именно отдал  ему
этот приказ - лично Гиммлер, Шелленберг, а может  быть,  и  сам  фюрер,  я
затрудняюсь сейчас ответить.  Но я утверждаю, что Скорцени получил в  свое
распоряжение значительное количество людей, обладающих  явками,  денежными
средствами и связями в Испании и Аргентине.  Ближе всех к  Скорцени  стоял
Рихард Шульце-Коссенс, бывшая руководительница германского Красного Креста
фрау Луиза фон Эртцен, оберштурмбанфюрер СС Дитрих Цимссен...
     - Это какой Шульце-Коссенс?  Офицер  разведки,  прикомандированный  к
штаб-квартире фюрера в "Вольфшанце"?
     - Именно.
     - Он был последним адъютантом Гитлера?
     - Совершенно верно.
     - А Цимссен?
     - Офицер разведки лейб-штандарта СС "Адольф Гитлер".
     - Хм... С этим я еще не говорил...
     Скорцени снова вздохнул:
     - Ах, бедный, добрый, наивный Хеттль...  Никогда еще предательство не
приводило к добру, а уж оговор - тем более.
     - Перестаньте, Скорцени, - отрезал полковник  и  достал  из  портфеля
пачку документов. - Тут есть ваши подписи...  Как фюрера  "Паука".  Можете
ознакомиться. Спасибо, господин Хеттль... Как вас устроили?
     - Прекрасно.
     - Завтра вам придется побыть в Висбадене, а в  пятницу  мы  перекинем
вас в Зальцбург. До свиданья и еще раз спасибо.
     Проводив взглядом Хеттля, полковник поднялся,  походил  по  кабинету,
забросив короткие руки за крепкую спину, остановился перед столом, написал
что-то на листке бумаги, показал  написанное  Скорцени:  "Я  предложу  вам
сотрудничество еще раз, но вы достойно откажетесь от  моего  предложения",
сложил бумагу, тщательно уравнял ее ногтем и спрятал в нагрудный карман.
     - Ну вот, Скорцени...  Карты на столе, от вас зависит решение... Либо
мы передадим вас русским  -  они  с  вами  чикаться  не  станут,  либо  вы
согласитесь на сотрудничество с нашей службой.
     "А что если  после  моего  зафиксированного  звукозаписью  отказа,  -
подумал Скорцени, - они и в самом деле выдадут меня русским? Что  если  он
играет мной, этот седоголовый? Такое вполне можно допустить, янки берут не
силой, а коварством.  Хорошо, а если я скажу ему, что мне  надо  подумать?
Каждое мое слово записывается, Хеттль раскололся, я в ловушке...  Но  ведь
просьба отложить  разговор  может  трактоваться  будущими  историками  как
косвенное согласие на вербовку...  Вправе ли я упасть лицом  в  грязь,  я,
Отто Скорцени, освободитель Муссолини,  любимец  фюрера,  герой  рейха?  А
дергаться в петле я вправе? Время, всегда надо думать о  времени,  выигрыш
времени равнозначен выигрышу сражения - аксиома.  В воздухе носится то,  о
чем говорил фюрер: союзники передерутся, Трумэн  никогда  не  уживется  со
Сталиным.  Кто  тогда  будет  нужен  Трумэну,  чтобы  спасти  Европу    от
большевизма? Мы, солдаты рейха, мы - больше эта задача никому не по зубам.
Поверить  этому  седому?  В  конечном  счете  я  могу    согласиться    на
сотрудничество, если действительно пойму, что меня выдают  русским,  но  я
скажу об этом братьям по  СС,  и  они  задним  числом  санкционируют  этот
поступок, ибо и в логове янки я стану работать на нас, на будущее немцев".
     Поняв, что он нашел оправдание себе,  ощутив  какое-то  расслабленное
успокоение и одновременно брезгливость к себе, Скорцени ответил:
     - Я никогда ни с кем не пойду ни на какое сотрудничество.
     - Хм... Что ж, пеняйте на себя... Но ответили вы как солдат. Едем.
     - Куда? - спросил Скорцени, ощутив, как внутри у него все захолодело;
голос, однако, его не выдал - был по-прежнему спокоен.
     - Я приглашаю вас на ужин.  Пусть ваш последний ужин в жизни  пройдет
лицом к лицу с вашим врагом.
     Он привез Скорцени  на  вокзал,  забитый  американскими  солдатами  -
шумно, весело, угарно; тут уж, конечно, никакой записи быть не  может  (ее
действительно не было); в офицерском буфете было, однако, пусто; полковник
заказал по стэйку', пива и московской водки, пояснив, что русские союзники
в Берлине отдали большую партию чуть не за полцены,  не  знают  бизнеса  -
именно  сейчас,  на  гребне  б р а т с т в а,  надо   было   б   продавать
втридорога.

_______________

     ' С т э й к (англ.) - кусок жареного мяса.


     После первой рюмки полковник жадно набросился на мясо, но его  манера
не была Скорцени отвратительна,  потому  что  он  видел  в  этом  характер
человека: кто быстро и сильно ест, тот умеет принимать решения, а это дано
далеко не многим.
     - Знаете, я довольно давно изучаю прессу и радиопрограммы  Геббельса,
-  расправившись  со  стэйком,  продолжил  полковник,  отхлебнув   сухого,
беспенного, какого-то вялого американского пива. - И чем дольше  я  изучал
Геббельса, тем яснее мне становилось,  что  он  таил  в  себе  постоянное,
глубоко затаенное зерно ужаса перед  фюрером...  Видимо,  поэтому  он  так
безудержно лгал, извращал факты, переворачивал явления с  ног  на  голову,
чтобы доказать любой - самый вздорный - постулат Гитлера...  Я поднял  его
досье... Вы знаете историю доктора Геббельса?
     - Меня интересовало будущее,  полковник...  Когда  воюешь,  постоянно
думаешь о будущем, то есть о жизни...  В историю обрушиваются только после
побед...
     - И поражений. Причем я затрудняюсь сказать, после чего нации охотнее
всего растворяются в истории, может быть, даже после поражений...  Так вот
Геббельс. В принципе Гитлер как фюрер государства должен был судить его за
каждодневную дезинформацию, ибо хромой уверял народ  в  неминуемой  победе
даже тогда, когда кончился Сталинград.  И народ верил ему - врать он  умел
талантливо, он по призванию не пропагандист,  а  драматический  актер,  он
верил своей лжи,  он  бы  Отелло  мог  сыграть,  право...  Я  посещал  его
публичные выступления, знаю, что говорю... Я видел напор, атаку, взлет, но
каждый раз во время его речей - а я садился в ложу прессы, близко от него,
- я порой замечал в его пронзительно-черных, круглых глазах ужас.  Да, да,
ужас... Он вспыхивал и моментально исчезал... Но он вспыхивал, Скорцени...
Просмотрев в Нюрнберге досье, которое мы на него  собрали,  я  порадовался
своей наблюдательности...  Нет, я  не  хвастаюсь,  это  в  общем-то  не  в
характере американца, мы прагматики, а хвастовство слишком женственно, это
угодно порабощенным народам, лишенным права  на  свободу  поступка...  Вам
известно, что наиболее талантливым оратором, громившим Гитлера в  середине
двадцатых годов, был именно Геббельс?
     - Этого не может быть, - отрезал Скорцени,  сделав  маленький  глоток
пива.  -  Не  противополагайте  его  пропаганде  -  свою,  это  недостойно
победителей.
     - Изложение фактов - пропаганда?
     - Вы пока еще не назвали ни одного факта.
     - Назову... Имя Штрассера вам, конечно, знакомо?
     - Вы имеете в виду изменника или эмигранта?
     -    Изменником    вы    называете    истинного    создателя    вашей
национал-социалистской рабочей партии Грегора Штрассера?
     - Истинным создателем партии был, есть и останется фюрер.
     - А вот это как  раз  пропаганда.  Я  дам  вам  архивы,  почитаете...
Архивы, Скорцени, страшнее динамита...  Именно поэтому - и я понял, что вы
догадались об этом, - мы приехали сюда, на вокзал,  из-под  записи,  чтобы
ничего не попало в архив: я дорожу вами, потому что вы уже  Скорцени...  А
когда Гитлер начинал, он был Шикльгрубером, вот в чем беда... И состоял на
к о н т а к т е  у  капитана  Эрнста  Рэма  -  в  качестве   оплачиваемого
осведомителя...  Не надо, не дышите шумно  ноздрями,  я  же  сказал  -  вы
познакомитесь с архивами...  Я нарочито огрубляю проблему, называя  фюрера
осведомителем политического отдела седьмого, баварского  то  бишь,  округа
рейхсвера.  Скорее Шикльгрубер был неким агентом  влияния,  он  работал  в
маленьких партиях,  о с в е щ а я  их Рэму, который  руководил  всеми  его
действиями... Вы не слыхали об этом, конечно?
     - Я слыхал... Это ваша пропаганда...
     -  Если  прочитаете  документы  -  измените  свою  точку  зрения  или
останетесь на своей позиции?
     - Если  документы  истинны,  если  я  смогу  убедиться  -  с  помощью
экспертиз, - что это не ваша фальшивка, я соглашусь с правдой, но  во  имя
будущих поколений немцев я никогда - публично -  не  отступлюсь  от  того,
чему служил.
     - То есть, вы  п о к р о е т е  проходимца только потому, что вы  ему
служили?
     - Не я. Нация. Нельзя делать из немцев стадо баранов, даже если фюрер
и был, как вы утверждаете, на  с в я з и  у изменника Рэма.
     - Факты измены Рэма вам известны?  Или  предательства  Штрассера?  Не
надо, Скорцени, не прячьтесь от себя... Я продолжу про Геббельса, иначе мы
с вами заберемся в дебри, а я вывез вас с санкции охраны  на  два  часа  -
фактор времени, ничего не попишешь.  Так вот, после ареста Гитлера,  когда
он сидел в ландсбергском "санатории" - так называли тюрьму, где он отбывал
год после мюнхенского путча двадцать третьего  года,  -  братья  Штрассеры
обосновались в Руре и  начали  битву  за  рабочий  класс,  партия-то  была
"рабочая" как-никак...  И, между прочим, преуспели на севере Германии.  Но
более всего им там мешал блестящий оратор, представлявший интересы  "Дойче
фолькспартай" - доктор Йозеф Геббельс.  Он поносил нацистов  и  Гитлера  с
такой яростью, он произносил такие страстные речи против вашей  идеи,  что
Штрассер пошел ва-банк: узнав, что Геббельс нищенствует, живет на подаяния
друзей,  он    предложил    ему    пост    главного    редактора    газеты
национал-социалистов  с  окладом  двести  марок.  И  Геббельс  принял  это
предложение.  Более того, он стал личным секретарем Грегора Штрассера.  Об
этом вам известно?
     - Я не верил.
     - Но слыхали об этом?
     - Да.
     - И о  том,  что  Гиммлер  был  личным  секретарем  "эмигранта"  Отто
Штрассера, тоже слыхали?
     -  Я  знаю,  что  Гиммлер  руководил  ликвидацией  изменника  Грегора
Штрассера и санкционировал охоту за эмигрантом Отто. Про другое - не знаю.
     - Не знаете, - задумчиво повторил полковник. - Еще водки?
     - Нет, благодарю.
     - Пива?
     - Если можно, кофе.
     - Конечно, можно, отчего же нельзя...
     Полковник попросил принести  кофе,  достал  алюминиевую  трубочку,  в
которой  был  упакован  кубинский  "упман",  раскурил  толстую  сигару   и
вздохнул:
     - По профессии я адвокат, Скорцени.  Моя проблематика в юриспруденции
любопытна: защита наших нефтяных интересов в Латинской Америке.  Я провожу
с  вами  эту  беседу  потому,  что  меня   интересует    ваша    концепция
национализма...  Что это за феномен? Однозначен ли он? В Латинской Америке
вот-вот произойдет взрыв национальных чувствований, а мы к этому, увы,  не
готовы. Вот я и решил проработать эту проблему с вами - австриец, отдавший
свою жизнь немцам.
     - Я не знаю, что такое "австриец", - сразу  же  ответил  Скорцени,  -
такой нации не существует.  Есть диалект немецкого языка,  австрийский,  а
точнее говоря - венский. С этим смешно спорить, а нации не существует, это
чепуха.
     - Хм...  Ладно, бог с вами, -  усмехнулся  полковник.  -  Давайте  я,
наконец, закончу с Геббельсом...  Вам известно, что  именно  он  предложил
исключить из партии Гитлера? В  двадцать  пятом  году?  И  его  поддержали
помимо братьев Штрассеров гауляйтеры Эрик Кох, Лозе, Кауфман?
     - Дайте архивы, - повторил Скорцени. - Я не могу верить вам на слово,
это опрокидывает мою жизненную позицию...
     - Дам...  Но я это все к тому, что  Геббельс  -  при  том,  что  умел
великолепно говорить речи, - все же был дерьмовым пропагандистом и большим
трусом.  Как и Геринг, Гиммлер, Лей, да и вся эта камарилья. Каждый из них
понимал, что животный антисемитизм Гитлера, как и  его  постоянные  угрозы
капиталу, раздуваемые, кстати, Геббельсом,  не  позволят  Западу  серьезно
разговаривать с  ним.  Если  бы  Геббельс  не  был  з а м а р а н  грехами
молодости  по  отношению  к  Гитлеру,  у  него   бы    хватило    смелости
скорректировать  политическую  линию  фюрера,  и  единый   фронт    против
большевизма был бы выстроен в тридцатых годах...  Он, фюрер, держал  подле
себя  з а м а р а н н ы х,  Скорцени,  он  их  тасовал,  как  замусоленные
карты...  Так вот, единый фронт - если всерьез думать о будущем - придется
налаживать вам...  Вам и  вашим  единомышленникам  -  не  тупым  партийным
функционерам,  чья  безмозглость  и  безынициативность  меня    прямо-таки
ошарашивают, не палачам гестапо - но  с о с т о я в ш и м с я немцам... Не
думайте, что у нас многие поймут мой с вами разговор: беседа с  нацистским
преступником Скорцени  в  Вашингтоне  многим  не  по  вкусу...  Я  рискую,
разговаривая с вами, Скорцени, я поступаю против правил, против  н а ш и х
правил, потому-то я и не хотел, чтобы наш разговор писали...  Его бы потом
слушали марксистские еврейчики, которых привел в ОСС президент Рузвельт...
Или русские, вроде Ильи Толстого, - его тоже пустили в нашу разведку... Да
его ли одного?!  Словом,  готовы  ли  вы  сотрудничать  со  мной  и  моими
единомышленниками? Если  д а,  то я  смогу  уже  сейчас  освободить  ваших
доверенных людей, не столь заметных, как вы... Ваш черед наступит позже...
Если нет - я умываю руки.
     - Шульце-Коссенс у вас?
     - Да.
     - Сможете освободить его?
     - Постараюсь.
     - Ригельта?
     - Этот болтун? Ваш адъютант?
     - Он не болтун. Он знает свое дело.
     - Вам не кажется, что он трусоват?
     - Нет. Он играл эту роль - с моей санкции.
     - Хорошо... Я попробую освободить его.
     - Я назову еще двух-трех людей,  которые  будут  полезны  н а ш е м у
делу, если они окажутся на свободе.
     - Но не больше.  И пусть принимают  мои  условия,  подготовьте  их  к
этому. Офицерские сантименты оставьте для будущих книг, сейчас надо думать
о деле, земля горит под ногами, Скорцени...  А Кальтенбруннера с  Герингом
вы все равно не спасете.  Как  н е  с т а л и  бы спасать Геббельса  -  по
прочтении архивов, которые я вам передам  завтра.  Балласт  есть  балласт:
все, что мешает дороге вверх, должно быть отброшено, не терзайтесь  муками
совести...


     Той  же  ночью  Скорцени  перевели  в  камеру  Кальтенбруннера.  Быть
провокатором он не собирался, считая, что лучше покончить  с  собой;  его,
впрочем, об этом полковник и не  просил;  наоборот,  посоветовал:  "Будьте
самим  собой.  Меня  интересует  всего-навсего  психологический    портрет
Кальтенбруннера. Говорите с ним, о чем хотите... Вы же единственный, с кем
он будет чувствовать себя раскованно, поймите ситуацию правильно".


     ...Ничего этого, естественно, Ригельт не знал.
     Но он помнил, что, после  того  как  он  дал  подписку  о  работе  на
американскую секретную службу и получил  свободу,  возможность  выехать  в
Португалию, службу в месттном филиале ИТТ, его ни разу ни о чем не просили:
р е з е р в  есть резерв, ожидание своего часа.
     Его  удивил  сегодняшний  неожиданный,  лихорадочно-торопливый  визит
связника; назвал пароль от Скорцени, известный только  им  двоим;  говорил
по-немецки с  варварским  испанским  акцентом;  передал  приказ:  сесть  в
самолет,  следующий  рейсом  Лиссабон  -  Дакар   -    Рио-де-Жанейро    -
Буэнос-Айрес, положил на стол билет, поручил встретить там человека:  "Вот
его фото; он здесь, правда, в форме, постарайтесь его запомнить, возможно,
он изменил внешность". "Погодите, но ведь это Штирлиц!" - "Тем лучше,  это
прекрасно, что вы знакомы, едем в аэропорт, время, цейтнот!"
     Задание  показалось  ему  таким  незначительным,    несколько    даже
унизительным, что первый час, проведенный  в  разговоре  с  "Брауном",  он
чувствовал себя не самым  лучшим  образом,  слишком  много  и  беспричинно
смеялся,  захлебываясь  пил  виски,  рассказывал  отвратительные  в  своей
грубости солдатские анекдоты, пока, наконец,  не  обвыкся  с  ситуацией  и
начал думать, как выполнить приказ, отданный фюрером "Шпинне".


     Фюрер "Шпинне" еще находился в американской тюрьме  -  р а б о т а л;
только-только кончился Нюрнберг, там Скорцени встречался с Герингом; новые
руководители продолжали готовить достойную мотивацию для его  освобождения
- слишком одиозен, будет много шума, если отпустить без достаточных на  то
оснований.
     Все связи Скорцени контролировали люди Макайра.
     Финансировали связников люди полковника Бэна, ИТТ.
     Гелен, зная все, наблюдал, инфильтруя в цепь американцев своих людей;
работал крайне осторожно, понимал всю сложность с ц е п л е н н о с т е й,
которые были завязаны в "Шпинне".
     Тем не менее  приказ  Ригельту  с м о г  отдать  он,  через  те  свои
контакты, которые ткали свою паутину,  никак  не  замахиваясь  на  низовое
руководство подпольем, которое  наивно  считало,  что  идет  подготовка  к
схватке с американскими финансистами и московским  интернационалом,  а  на
самом-то деле работало - с той памятной ночи на Висбаденском вокзале -  на
секретную службу противника.
     Впрочем, и в Вашингтоне  руководству  об  этом  не  было  известно  -
шокинг, грязь, потеря идеалов.
     Т