ета  обойму,   вытащил   ее,   ловко
в ы щ е л к а л  пять  патронов,  методически  ведя  счет  каждому,  потом
подошел к Лангеру, перевернул его на спину, оттащил к  стене  и,  упершись
дулом второго пистолета в его разбитое ухо, спросил:
     - Вы поняли, что в патроннике только один заряд, Лангер?
     - Да.
     - Хотите пристрелить Ригельта? Вы ведь тогда  со  спокойной  совестью
напишете, что телохранителя убил Ригельт.  А? Иди сюда, - обратился  он  к
Кристе. - Сунь ему свой "смит-вессон" в ухо.  Нет, еще  глубже.  Вот  так,
молодец. Если решите баловаться, Лангер, если решитесь поднять руку, чтобы
стрелять в меня, она, - он кивнул на Кристу, - нажмет курок, и ваши желтые
мозги разнесет по стене.  Да, впрочем, и я вам не  позволю  шелохнуться...
Как только замечу движение - выстрелю.  Тогда искомую записку - но уже про
вас - напишет Ригельт... Правда, Ригельт?
     - Да! Да! Да! Конечно, я готов! Я только очень волнуюсь, поверьте,  я
прошел денацификацию, не давайте ему пистолет, он убьет меня!
     Лангер как-то хлюпающе, судорожно вздохнул и тихо сказал:
     - Давайте бумагу. Писать буду я.



РОУМЭН                                    (Асунсьон, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     В заранее точно обозначенное время Роумэн позвонил  -  с  центральной
почты - в лиссабонский пансионат "Пингвин" и попросил к аппарату  "сеньора
Сарака"; фамилию Спарка специально произнес  с  ошибкой,  невнятно.  "Если
Грегори не ответит, значит, что-то случилось, надо  здесь  все  бросать  и
гнать в Европу, там Криста.  Я не мог ей запретить  сделать  то,  что  она
решила.  Странно, Штирлиц словно бы знал  о  нашем  разговоре,  когда  она
сказала, что обязана сделать то, без чего  невозможно  жить:  Гаузнер  был
один их тех, кто сделал ее сиротой и лишил юности.  Я не вправе  запрещать
ей что бы то ни было.  В конечном счете все несчастья в семьях проистекают
из-за того, что обручальное кольцо становится первым звеном  в  той  цепи,
которая рано или поздно закует мужа или жену (все зависит от того,  кто  с
первого же часа стал доминировать в союзе; равенства в браке не  бывает  -
химера; обязательно - как и  в  любом  человеческом  сообществе  -  кто-то
становится лидером). Она хочет быть со мной в  д е л е, и она имеет на это
право.  Сиди она под замком в Нью-Йорке или в Голливуде, я  все  равно  не
могу быть спокоен за нее, пока есть Кемпы и Пепе.  Мы живем  под  топором,
нечего закрывать на это глаза;  борьба  за  нашу  с  ней  жизнь  конкретно
увязана с выходом на сеть наци, которые затаились в ожидании своего  часа,
вот  она,  нерасторжимость  личного  и   общественного;    голый    лозунг
университетских леваков оказался практикой моего существования, вот жизнь,
а?!"
     - Сеньора Спарка нет в номере  двенадцать,  соединяю  с  сеньорой,  -
ответил портье.
     "С какой еще "сеньорой", ведь Элизабет осталась с мальчиками!"
     - Да.
     Говорила Криста; голос до того ровный и спокойный, что  Роумэн  сразу
же почувствовал в нем страшную усталость.  Представил ее лежащей на  тахте
возле телефона с серым, отсутствующим лицом. Он помнил ее такой в Мадриде;
потом только понял - такое бывало с ней после встреч с Кемпом.
     - Сеньора Сарак? - переспросил Роумэн.
     - О, милый!
     Голос ожил сразу же, зазвенел; она, наверное, поднялась, потянулась к
аппарату, конопушка, но почему "миссис Спарк", не может ведь  она  жить  с
Грегори в одном  номере?!  "А  почему?"  -  спросил  его  какой-то  чужой,
подхихикивающий голос.  Роумэн даже зажмурился от ненависти  к  себе;  как
можно держать внутри такую гадость?!
     - Это ты?! Почему ты молчишь?! Милый!
     - Я молчу  оттого,  что  дьявольски  счастлив  тебя  слышать.  Я  так
соскучился без тебя! Просто сил нет... Сеньора Сарак...
     - Я караулю тебя в его комнате, милый, он у наших друзей, они больны,
он ухаживает за ними, какое счастье, что ты жив и  здоров,  боже!  Хорошо,
если бы ты мог сюда прилететь! Но сначала ты должен попасть в... Ты должен
полюбоваться сказочным местечком в джунглях, там, где до  этого  был  твой
друг, тебе хочет рассказать массу интересного мистер Райфель, у  него  там
торговля  электротоварами,  очаровательный  человек,  ему  раньше  помогал
мистер Гауз, понимаешь?
     - Да, - ответил он, подумав, что об  этом  друге  Гаузнера  в  Игуасу
Штирлиц ничего и не слыхал. - У тебя очень усталый голос...
     - Ты позвонил, и все прошло...  Мне сейчас стало так  хорошо,  милый,
так спокойно, что просто даже замечательно!  Ты  слышишь  меня?  Я  ужасно
д о р о г о  болтаю, да?  И непременно посмотри  памятники  архитектуры  в
Кордове, это Аргентина, там так много интересного, родной! Тебе много чего
расскажет мистер Лопес, он инженер, живет на калле Санта Анна,  все  знает
об истории города.  Ты запомнил? Сеньор Хуан-Альфрид  Лопес.  Это  близкие
друзья того человека, которого мы отыскали, он и его  босс  мистер  Ланхер
тебе уже выслали рекомендательные письма на адрес твоего отеля.
     (Так было уговорено: окно до  востребования  называть  "отелем";  как
легко и точно она произносит  слова-символы,  слова  пароля,  молодец.  "А
Гаузнеру она говорила так же?" - он ничего не мог поделать с этим страшным
голосом, только еще крепче сжал трубку.)
     Она, словно бы почувствовав нечто, спросила:
     - Почему ты молчишь, милый?
     - Я тебя слушаю, конопуша, я живу  твоим  голосом.  Мы  встретимся  в
вашем отеле, когда я вылечу из здешней дыры? Или  ты  хочешь  податься  на
север, чтобы отдохнуть от жары?
     - Мы будем ждать твоего звонка здесь.  Только обязательно позвони.  Я
не спрашиваю, сколько времени займет знакомство с  теми  местами,  которые
тебе будет так интересно увидеть, но я очень, просто ужасно жду тебя!  Нам
бы надо было слетать в Австрию, говорят, под Линцем уже выпал снег...  И в
Гамбург...  Но без тебя мы не решаемся, особенно пока я  не  отладила  все
формальности дома...
     - Но у вас все в порядке?
     - Да, да! - слишком уж торопливо ответила Криста.  -  Не  волнуйся  о
нас, теперь все в порядке, хотя мы здорово намучились в дороге...
     - Но сейчас все хорошо?
     - Да...
     - Честное слово?
     - Честное слово, не волнуйся, пожалуйста, и будь крайне  осторожен  в
джунглях, там смертельно опасно, любимый, рыси обычно нападают  со  спины,
мне говорили знающие люди...
     "Все ясно, они караулят где-то в пригородах Ригельта и  его  связника
или босса, которого зовут Ланхер, эта фамилия мне незнакома.  Они караулят
их, потому что не верят ни единому их слову, и правильно делают, так  было
уговорено... Но неужели ты не веришь женщине, которая стала твоей женой?"
     Роумэн вышел в декабрьский зной, показавшийся ему липким  и  грязным.
"Неужели ты ревнуешь ее к прошлому, - спросил он себя. - Ты спокоен,  лишь
когда держишь ее, словно вещь, около себя; фактор постоянного присутствия;
вижу - спокоен, отвернулся - не верю. Но это значит, что ты не веришь себе
самому, вот что это значит.  Тогда грош цена твоему чувству, - подумал он,
- просто с ней у тебя  п о л у ч а е т с я, и ты с ней лишен комплексов. И
нет никакой любви, если ты позволяешь  себе  слышать  тот  мерзкий  голос,
который подбрасывает вопросы; нет, он ничего  не  утверждает,  этот  чужой
голос,  он  только  спрашивает.  Неужели  вопрос  -  понятие,    прилежное
доверчивому детству, побудитель прогресса в зрелости - в моем случае  есть
форма замаскированного и гнусного неверия в самого себя?"
     Роумэн даже зажмурился от стыда, и в черно-зеленой темноте  -  словно
при  вспышке  магниевой  лампы  фоторепортеров  -  возникло  лицо  Кристы,
обсыпанное веснушками, с копной тяжелых волос, у нее очень  белая,  как  у
всех северянок, кожа, поэтому глаза  кажутся  двумя  озерцами  в  сосновом
бору, это же так красиво и беззащитно: человек, хоть в чем-то отличный  от
окружающего его людского сообщества, беззащитен, потому  слишком  заметен.
Если человек выделяется - его не любят, завидуют или презирают.  Наверное,
поэтому народными  лидерами  становятся  люди,  похожие  на  массу;  редко
рождаются маленькие Наполеоны или толстые Черчилли, все  остальные  похожи
на сограждан, пусти их в толпу без свиты и орды репортеров, - никто на них
и не взглянет...
     "Грегори твой друг, - сказал он себе, -  он  караулит  гадов,  рискуя
жизнью; это бесстыдно думать так, как ты подумал, бессовестно и грязно.  А
если бы он не был твоим другом? Если бы Кристе пришлось делать наше дело с
другим человеком, который не был бы твоим ближайшим другом, тогда как? Или
верить, как себе, навсегда и во всем, - подумал Роумэн, - или рвать сейчас
же, сразу! Бежать, не оглядываясь!  Она  права,  когда  говорила,  что  не
всякое знание нужно человеку, но почему же именно мужчина так норовит  все
вызнать о прошлом любимой, отчего?!"
     Он сел за руль раздрызганного "Форда".  Мотор завыл, сотрясаясь как в
лихорадке, потом заревел; облачко дыма из выхлопной трубы сегодня было  не
сахарным, г р о з о в ы м, но темным. "Надо подлить масла, гонки на второй
скорости губят мотор, останусь без машины.  Я еще не готов к  тому,  чтобы
сейчас же ехать к Штирлицу.  Я могу навести на него "хвост", а этот чертов
"хвост" где-то таится, видимо, за мной  смотрят  весьма  квалифицированные
люди; я - после разговора с Крис -  слишком  в  себе,  чтобы  стать  таким
собранным, каким следует быть перед  началом  операции.  Итак,  Райфель  в
Игуасу и Хуан-Альфрид Лопес в Кордове.  Я не смогу поехать в оба места,  я
сойду с ума, не видя Кристу; я возьму на себя Игуасу, а оттуда  вернусь  в
Европу. За Штирлицем - Кордова. Я не выдержу, если мне придется проторчать
здесь еще недели две.  Просто не выдержу, сломаюсь:  нет  хуже  вина,  чем
перебродившее, нет бессильнее человека, чем тот, который ждал хотя  бы  на
один час больше того, что по силам думающему существу..."


     В тот же день, двумя часами позже,  получив  письмо  из  Лиссабона  и
обговорив срок и  формы  связи,  Роумэн  расстался  со  Штирлицем,  а  сам
отправился в Игуасу.


     - Мистер Райфель?  Я  не  ошибся?  -  Роумэн  посмотрел  на  пожилого
мужчину, сидевшего под вентилятором  за  столом,  что  стоял  возле  окна,
выходившего в складское помещение.
     - Сеньор Райфель принимает товар. А кто вы, простите?
     - Я из Мадрида,  по  вопросам,  представляющим  для  сеньора  Райфеля
коммерческий интерес.
     - Пожалуйста, подождите его.  Присаживайтесь,  -  предложил  мужчина,
оценивающе, по-торговому глянув на Роумэна.
     - Как долго ждать?
     - О, не более получаса...
     - Нет, я не располагаю таким временем. Если сеньор Райфель свободен в
обеденное время, я бы с радостью пригласил его на ланч в  отель  "Палома".
Скажем, в тринадцать пятнадцать...
     - Погодите, может, я сбегаю за ним?
     - Это было бы в высшей мере любезно с вашей стороны...
     Фигура    человека,    оторвавшегося    от    вентилятора,    странно
дисгармонировала с его головой.  Лицо - крупное, в тяжелых  морщинах,  что
прорезали щеки сверху вниз,  -  оказалось  посаженным  на  тоненькую  шею,
которая была словно приделана к совершенно бабьему торсу: бедра у человека
были расплывшиеся, живот торчал вздувшимся громадным шаром, пояс на нем не
держался, съехал куда-то вниз;  ножки  были  непропорционально  тоненькие,
вроде шеи, и очень маленькие - шестой  размер,  не  больше,  шел  он  тоже
по-женски: семенил, раскачивая задом, словно шлюха.
     "Неужели "голубой",  - подумал  Роумэн,  -  с  таким-то  мужественным
лицом;  какая гадость! Единственное, кого никогда не смогу понять, так это
гомосексуалов,  брррр,  гнусь!" Вспомнил анекдот:  в медицинском  колледже
профессор  проводит ознакомительную беседу с будущими врачами-сексологами;
в группе собрались  одни  девушки.  Профессор:  "Как  называется  мужчина,
который хочет,  но не может?" Хор голосов:  "Импотент". "Верно. А тот, кто
может,  но  не  хочет?"  Женский  голос:  "Сволочь!"  "Нет,  скорее  всего
гомосексуалист...   Итак,   рассмотрим   строение   предстательной  железы
гомосексуала, которая, как правило, анормальна"...
     Штирлиц  рассказывал,  что  Гиммлер  санкционировал  расстрел  своего
племянника за то, что тот грешил нездоровым влечением  к  мужчинам.  "Если
эти наци в Игуасу тоже  б а л у ю т с я, тогда я набрал очко еще до начала
состязания; впрочем,  почему  я  решил,  что  они  педики?  Это  еще  надо
доказывать, а у меня нет на это времени.  Мне  хватит  того,  что  Грегори
прислал в своем письме, этот Райфель не может не дрогнуть.  Хотя, судя  по
тому, что он написал мне про Ланхера, эти люди умеют держаться".
     Райфель был полной  противоположностью  толстопузой  и  вертлявозадой
ж е н щ и н е  с лицом страдающего монастырского аскета или же тренера  по
боксу.  Он был поджар, степенен  в  движениях,  ступал  мягко,  совершенно
беззвучно, будто шел по толстому ковру, хотя в  оффисе  пол  был  красного
дерева, - его здесь много, разных оттенков, очень дешево.
     - Я Райфель. Вы искали меня? Здравствуйте.
     - Я - Ниче, - ответил Роумэн на своем прекрасном немецком.  -  Думаю,
мое предложение нам бы следовало обсудить с глазу на глаз.
     - Сеньор Луарте, - Райфель кивнул на  ж е н щ и н у,  -  не  понимает
по-немецки, его британская мама  очень  не  любит  нас  с  вами,  говорите
спокойно.
     - У меня нет оснований волноваться, я всегда спокоен,  спокойствие  -
мое обычное состояние, но я приехал от Ланхера, у него  сестра  приболела,
нужны здешние травы, да и мое к вам предложение не изложишь в такой душной
комнате, может, пообедаем вместе?
     - Я не знал, что вы оттуда, - сразу же  поднялся  Райфель.  -  Пошли,
перед обедом можно выпить кружку пива, я приглашаю.
     - Спасибо, только я плохо переношу пиво в  такую  жару,  -  улыбнулся
Роумэн.
     Он поднялся следом за Райфелем, с трудом  выбравшись  из-за  низкого,
очень неудобного  канцелярского  стола  с  какими-то  чрезвычайно  острыми
углами, хотя, на первый взгляд, этот стол ничем не отличался от тысяч  ему
подобных,  только  разве  что  слишком  уж  был  аккуратен,   -   какая-то
пронзительная гордость бедного, который вынужден скрывать свою нищету.
     - Хотите посмотреть мои склады? - поинтересовался Райфель.
     - Я, честно говоря, ни черта в этом не смыслю.  Моя  специальность  -
параграфы законоуложений и гарантированность банковских счетов.
     - Вы получили образование в...
     - И там, и там, - ответил Роумэн. - Во всяком случае, немецкие законы
я проходил в рейхе.
     - Ах, вот как...
     Когда они вышли на знойную улицу, забитую  повозками,  полными  даров
сельвы, всадниками, - лица в основном смуглые, много  индейской  крови,  -
медлительными женщинами,  продававшими  товар  в р а з н о с  (широкополые
соломенные шляпы скрывают верхнюю  часть  лица,  губы  чувственные,  очень
яркие, взгляд - когда вскидывают голову - обжигает), Роумэн сказал:
     - У меня для вас письмо.
     - Я все понял, господин Ниче...  Ваш немецкий прекрасен, но  все  же,
сдается, родились вы не в Германии.
     - Вы правы, я родился в Ирландии.  Моя мать немка, господин  Райфель.
Или вам хочется, чтобы здесь, на улице,  когда  мы  одни,  я  называл  вас
настоящим именем?
     - Не надо.  Нет,  нет.  И  не  потому,  что  я  боюсь...  Просто  это
доставляет  известную  боль:  потеря  родины  всегда  сопряжена  с  личной
трагедией.
     - Я понимаю.  Да и ваша нынешняя  профессия  предполагает  вычленение
прошлого. В противном случае возможен провал...
     Райфель улыбнулся:
     - Об этом я как-то не думал, господин Ниче... Мне не грозит провал, я
вполне легален...
     - Человек, живущий под другой фамилией,  да  еще  немец,  никогда  не
может быть гарантирован от провала.  Так что  -  осторожность  и  еще  раз
осторожность...  Пошли ко мне в отель, там нет ни одного гостя, лишь  я...
Такой уникальный уголок в тропиках, водопады, охота, рыбалка - и ни одного
туриста... Поле для бизнеса, подумайте об этом...
     - Мы уже думали.
     - Полагаю, одним Шибблом не обойтись.
     - Я тоже так думаю. Нужны как минимум три-четыре проводника...
     - Мы можем кое-кого порекомендовать.
     - Спасибо, - Райфель отвечал односложно, выжидающе.  "Он  же  еще  не
прочитал записку Ланхера, - подумал Роумэн, - только после  того,  как  он
получит "рекомендательное письмо", я могу начинать разговор, сейчас  рано;
можно спугнуть, они очень напряжены, когда говорят с  человеком,  которого
не знали лично по прежней службе в СС или абвере".
     ...Прилетев в Игуасу, Роумэн первым делом о б с м о т р е л маленький
домик аэропорта, где ютилась пограничная стража, таможня и крошечное  бюро
по размещению приезжающих.
     Рекламы "охотничьих экспедиций", которая, по словам  Штирлица,  сразу
же бросилась ему в глаза, не было.  Девушка, сидевшая в  бюро,  объяснила,
что эти объявления расклеивали только один раз, да  и  то  без  разрешения
муниципалитета, самовольно: "Приехали ночью и расклеили по всем стенам  за
час до прибытия рейса из Рио, не срывать же при пассажирах?!  Нет,  с  той
поры больше не расклеивали, может, договорятся с  властями,  тогда  другое
дело, но все равно надо сделать щиты из фанеры, не портить  же  деревянные
стены, клей у нас плохой, остаются желтые следы, некрасиво, а мы как-никак
первый аргентинский город, на стыке границ с  Парагваем  и  Бразилией,  не
престижно, согласитесь..."
     До того, как отправиться к Райфелю в его склады,  Роумэн  заглянул  в
типографию, зашел к хозяину, сеньору Карлосу Эрмида  Игуэрасу  (выпаливает
сто  слов  в  минуту,  усы  нафабрены,  закручены  вверх  по-кавалерийски,
невероятно  порывист  в  движениях,  несостоявшийся  репортер,  мечтает  о
литературной  карьере,  выпустил  свою  книгу  стихов  тиражом    в    сто
экземпляров, разослал всем друзьям, родственникам и  в  столичные  газеты,
ответа ни из одной не  получил,  рецензий,  как  ни  ждал,  не  дождался).
Поинтересовавшись,  можно  ли  к  сегодняшнему  вечеру  напечатать    пять
объявлений - оплата  наличными,  организация  отдыха  и  рыбной  ловли  на
Паране, - Роумэн заметил:
     - За ценой не постою, начало бизнеса предполагает вложения.
     - Размер? - сразу же спросил Игуэрас. - Я могу напечатать  прекрасные
объявления в  два  цвета,  черный  и  синий,  прекрасный  шрифт,  возможна
переработка в рифмованном стиле, стоить будет ерунду, десять процентов  от
общего объема работы,  довольно  дороги  воспроизведения  фотографического
материала, впрочем, и качество не  слишком-то  хорошее.  Я  всегда  говорю
правду в начале разговора, чтобы не было каких-либо недоразумений в конце;
мы,  аргентинцы,  люди  чести,  прежде  всего  доверие  друг   к    другу,
согласитесь, что я прав?!
     Дважды Роумэн пытался перебить сеньора Эрмида Игуэраса, но понял, что
дело это безнадежное, - с о л и с т; ну, и слава богу, в таких только надо
н а щ у п а т ь нужную точку - скажут все, в чем заинтересован. Упоминание
о "рифмованном стиле" помогло Роумэну верно построить разговор,  он  сразу
же попросил хозяина подумать, как можно положить на стихи  простой  текст:
"Желающие отрешиться от суеты могут провести три прекрасных дня на Паране,
отдаваясь рыбалке и созерцанию сказочной тропической природы".
     - Вообще-то вы довольно красиво сказали  текст  в  прозе,  -  заметил
сеньор  Эрмида  Игуэрас,  но  в  глазах  его  уже  зажегся  алчный   блеск
творчества, и он подвинул к себе чистый лист бумаги. - Через пять минут  я
предложу вам варианты.
     Роумэн достал свои "Лаки страйк", закурил, подумал,  что  бы  сказала
Криста об этом человеке (она давала поразительно точные и  в  высшей  мере
краткие  характеристики,  схватывая  самую  суть  человека),  закурил    и
задумался, как лучше поставить вопрос о том объявлении, что было расклеено
в авиапорту: называть имя одного лишь Шиббла или