равлен в Бургос, он сразу же перешел на "второй  этаж".  Здесь,  за
Пиренеями, он узнал многое из  того,  что  было  воистину  "высшей  тайной
рейха". (Летчики Пунцер  и  Герст  за  разглашение  того  факта,  что  они
сражаются вместе с Франко - написали, дурашки, в  письмах  домой,  -  были
расстреляны в гестапо "папы"  Мюллера  без  суда  и  следствия.  Тайны,  к
которым Штирлиц подошел здесь за эти два года, были куда как важней: узнай
Гейдрих, куда эти высшие тайны рейха уходят, Штирлица ждали бы пытки перед
четвертованием - о расстреле он мог  мечтать  как  об  избавлении,  благе,
милости...)
     Постепенно, по крупицам собирая информацию,  Штирлиц  составил  ясную
картину    взаимоотношений    Франко    и    Гитлера,    фалангистов     и
национал-социалистов;  чтобы работать,  надо знать все,  а  н а ч а л о  -
особенно.
     Он знал, что победа в Испании Народного фронта в  феврале  1936  года
отринула генерала Франко -  того,  который  потопил  в  крови  астурийское
восстание шахтеров.  Он узнал позже, что Франко, генералы Моло и  Санхурхо
сразу же  объединились  для  того,  чтобы,  организовав  хунту,  свергнуть
правительство Народного фронта, избранное народом.
     Акция, которую задумала армия, должна быть обеспечена оружием. Франко
не  имел  самолетов  и  танков.   Он    получил    двадцать    итальянских
"савойя-маркети" - дуче подписал этот приказ, обсудив его на высшем совете
фашистской партии.  Но двадцать самолетов  -  это  ничто,  когда  началась
открытая борьба хунты генералов против правительства народа.
     Франко поручил своим помощникам войти в контакт с германским  военным
атташе в Париже.  Тот немедленно отправил шифровку в  Берлин.  Генеральный
штаб и министерство иностранных дел  рейха  были  едины  в  своем  мнении:
сейчас,  после  "великой  рейнской  победы",  надо  выждать,  не   следует
"дразнить" общественное мнение.
     Тогда Франко обратился к руководству НСДАП  -  национал-социалистской
рабочей  партии  Германии.  Письмо  Франко  попало  к  шефу    закордонных
организаций  НСДАП,  рейхслейтеру  Боле.  Тот,   выслушав    отрицательные
соображения армии и  дипломатов,  вежливо  поблагодарил  коллег  за  столь
серьезный, доказательный и дальновидный совет и  немедленно  отправился  к
своему  непосредственному  руководителю  -  Рудольфу  Гессу,   заместителю
фюрера.
     - Чего вы хотите от нафталинных дипломатов? -  сказал  тот,  прочитав
запись беседы Боле с коллегами.  -  Они  мыслят  закостенелыми  формулами.
Армия тоже обязана  быть  против:  она  всегда  против  того,  что  не  ею
предложено и разработано...  Немедленно переправьте письмо Франко  фюреру:
нельзя упускать ни минуты...
     Гитлер ознакомился  с  документом,  подписанным  мятежным  генералом,
когда тяжелый июльский зной спал и примолкли уже огромные вздохи оркестров
на вагнеровском народном фестивале в Байрейте; люди отдыхали,  готовясь  к
вечерним концертам.
     - Пригласите ко мне Геринга, генерала Бломберга и Канариса, -  сказал
Гитлер задумчиво. - Это интересный вопрос, и мы должны принять единственно
правильное решение.
     Бломберг,  представлявший  армию,  отказался  высказать  свое  мнение
первым.
     - Адмирал -истинный авторитет в испанских вопросах, -  сказал  он,  -
вероятно, следует послушать его мнение.
     - Мнение одно, - ответил  Канарис,  зная,  что  сейчас  он  выступает
против Бломберга,  - мнение  единственно  разумное  и  н у ж н о е  рейху:
немедленная помощь испанским борцам против большевизма.
     - Адмирал прав,  -  сказал  Геринг,  -  мы  таким  образом  поддержим
сражение против Коминтерна - это первое,  и,  второе,  получим  театр  для
великолепного  спектакля,  где  стреляют   не    холостыми    пулями,    а
трассирующими: я опробую в  Испании  мою  авиацию.  Маневры  таят  в  себе
элементы игры, а сражение с  республиканцами  есть  генеральная  репетиция
битвы, которая предстоит нам в будущем.
     Назавтра в министерстве авиации был создан секретный штаб "В".  Через
три дня начальник штаба "В" генерал  Вильберг  лично  отправил  в  Испанию
первую партию "юнкерсов". Затем в Бургос был переброшен корпус "Кондор".
     Канарис занялся своим делом.  В абвере был организован сектор из двух
подразделений. Первое снабжало франкистов оружием через "фирму Бернгарда",
второе - через подставных лиц - "снабжало" оружием республиканцев. Но если
первое подразделение отправляло  автоматы  последних  моделей,  то  второе
поставляло оружие заведомо бракованное, прошедшее специальную обработку  в
мастерских абвера.
     Испания  стала  полигоном  гитлеризма.  Асы  Геринга  учились   здесь
искусству войны с родиной Исаева.  За те два года, что  Исаев  провел  при
штабе  Франко,  встречаясь  и  почтительно  раскланиваясь   с    "сеньором
Гулиермо", он поседел: люди быстро седеют, когда им приходится быть  среди
тех, кто воюет с друзьями твоей родины, да  и  с  твоей  родиной  тоже,  -
сбивали-то и советских летчиков - единственной страной, которая, отвергнув
политику  "невмешательства"  Лондона   и    Парижа,    открыто    помогала
республиканцам в их борьбе с фашизмом, был Советский Союз.


     - Звоните по этим двум  телефонам  каждые  полчаса,  -  сказал  Хаген
радисту, который  был  приписан  к  их  разведцентру.  -  Объясняйте,  что
пресс-атташе германского посольства фон  Штирлица  настойчиво  разыскивает
его друг Август.
     - Слушаюсь, гауптштурмфюрер.
     Хаген поймал себя на мысли, что  он  хотел  в  штирлицевской  усталой
манере сказать телефонисту: "Да будет вам...  Зачем так официально, вы  же
знаете мое имя". Но потом он решил, что телефонист еще слишком молод, и он
не стал ему ничего говорить, а сразу пошел в  кабинет,  где  его  ждал  Ян
Пальма.
     - Знаете, об университете мы поговорим позже,  а  сейчас  меня  будет
интересовать Вена.
     - Что конкретно вас будет интересовать в Вене?
     - Вы.
     - Я был в Вене шесть раз.
     -  Меня  интересует  тот  раз,  когда  вы  там    были    во    время
коммунистического путча.
     - Если вас интересует эта тема, поднимите правительственный официоз -
в нем печатались мои статьи.
     - Они были напечатаны лишь после вашего  возвращения  в  Ригу.  Я  их
читал.  Меня интересует, что вы делали в Вене - не как  журналист,  а  как
личность.
     - Это разделимые понятия?
     - Для определенной категории лиц - бесспорно.
     - И говорите-то вы  в  полицейской  манере:  "категория  определенных
лиц"... Не диалог, а цитата из доноса...
     Хаген засмеялся:
     - Это  свидетельствует  о  том,  что  я  как  личность  неразделим  с
профессией, которой посвящаю всю свою жизнь.
     - Браво! Я аплодирую вам! Браво!
     - Итак... Вы в Вене...
     "А он ничего держится после той оплеухи с Мэри, - отметил  Пальма.  -
Или он все-таки имеет что-нибудь против меня?"
     - Бог мой,  ну  опросите  обитателей  кафе  "Лувр".  Там  сидели  все
журналисты, немецкие в том числе.
     - Они уже опрошены, милый Пальма.
     - Значит, они вам подтвердили, как я  проводил  в  "Лувре"  свободное
время?
     - Почти все свободное время. А где вы бывали по ночам?
     - Как где? У женщин. В вашем досье это, наверное, отмечено...
     - И ночью второго февраля вы тоже были у женщин?
     - Конечно.



                                                                Вена, 1934
__________________________________________________________________________

     В ту ночь он был не у женщин.  В ту ночь нацисты загнали восставших в
заводской район; выхода за город оттуда не было.  Решили уходить подвалами
и проходными дворами к Дунаю.  Там никто не ждал восставших, оттуда  можно
было  рассредоточиться  по  конспиративным  квартирам  или   скрыться    в
пригородах.
     Пальма утром видел, как в центре нацисты расстреляли двух  повстанцев
- пьяно, со смехом и жутковатым интересом к таинственному моменту  смерти.
Он бросился в те районы, где еще шли  бои.  Пройдя  фашистские  патрули  -
представителей иностранной прессы здесь не ограничивали в передвижении:  в
Вену съехались журналисты из Парижа, Лондона, Белграда, Варшавы, -  Пальма
оказался в самом пекле.  Шуцбундовцы - и коммунисты,  и  социал-демократы,
засев на  крышах  домов,  сдерживали  нацистов,  пока  люди  спускались  в
подвалы.


     - Можно мне с вами? - спросил запыхавшийся Пальма у высокого  старика
с забинтованной головой, который вместе с молчаливым парнем помогал  людям
спускаться по крутой лестнице, которая вела в подвал.
     - Кто вы?
     - Я из Риги, журналист... Я пишу о вас честно, я хочу, чтобы...
     - Нет, - отрезал старик. - Нельзя.  -  И  махнул  рукой  тем,  кто  в
арьергарде  сдерживал  нацистов:  им  было  пора  уходить,   потому    что
"коричневые" подкатывали крупнокалиберные пулеметы.
     - Покажите-ка ваш паспорт, - попросил Пальма тот парень, что  помогал
старику. Его немецкая речь показалась Яну чересчур правильной, и он решил,
что это не австрияк, а берлинец.
     Пальма протянул паспорт, тот мельком просмотрел его и сказал:
     - Лезьте. Мне будет стыдно, если вы потом предадите этих людей.
     - Зачем, товарищ Вольф? - спросил голубоглазый старик с забинтованной
головой. - Нам не нужны чужие. Зачем?
     - Затем, что при иностранце  им,  может  быть,  станет  неудобно  нас
расстреливать, если они все-таки успеют перекрыть выходы к Дунаю.


     Они тогда шли проходными  дворами  и  подвалами  долго,  почти  шесть
часов.  Женщина, которая брела впереди Пальма с девочкой лет  трех,  вдруг
остановилась  и  стала  страшно  смеяться,  услышав   растерянный    голос
голубоглазого старика:
     - Товарищ Вольф, иди ко мне, тут стена, дальше хода нет!
     А люди, двигавшиеся сзади, все  напирали  и  напирали.  Пальма  тогда
поднял девочку на руки и начал ей что-то тихо шептать на  ухо,  а  женщина
все смеялась и смеялась, а потом увидела дочку на руках у Яна и  заплакала
- тихо, жалобно.
     - Зачем все это? - шептала она сквозь слезы. -  Зачем?  Карла  убили,
папу убили, а нас тут хотят задушить...  Зачем это? Пусть бы все было, как
было, чем этот ужас...


     ...Вольф вылез из подвала первым.  Следом за ним, хрипя и  задыхаясь,
вылез голубоглазый старик с забинтованной головой.
     Вдали  высверкивал  Дунай,  в  котором  электрически  синели  звезды.
Выстрелы были слышны по-прежнему, но теперь где-то вдалеке. Старик сказал:
     - Надо увозить людей за город.
     - Увозить? - спросил Вольф.
     - Конечно.
     - А разве уйти нельзя?
     - Нельзя. Люди устали. А на них охотятся. Их перестреляют на дорогах.
     - Пускай позовут латыша, - устало сказал Вольф. - Он был где-то рядом
с нами...


     ...Они шли вдвоем по маленьким темным улочкам.
     - Зачем вы здесь? - спросил Вольф. - Только для того чтобы  писать  в
газету, или вам хочется аплодировать победе "правопорядка"?
     - Мне хочется оплакивать поражение антифашистов
     - Куда вы пишете?
     - В свою газету, французам и англичанам, в "Пост".
     - "Пост" не тот орган, где оплакивают коммунистов.
     - Почему же? Мертвых там оплакивают, и с радостью.
     - Пальма... Ян Пальма... Я где-то слышал эту фамилию.
     - Возможно, вы слышали фамилию Пальма-отца,  а  я  -  Пальма-младший.
Последний раз мы виделись с папой двадцать лет назад.
     - Это какой папа Пальма? Шпион из Индии?
     - Разведчик, я бы сказал... - несколько обидчиво ответил Ян, - всякий
дипломат  негодует,  когда  его   легальную    профессию    смешивают    с
нелегальной...
     - Что это вы так откровенно со мной  говорите?  -  спросил  Вольф.  -
Сыновья должны биться насмерть за достоинство отцов.
     - Спасибо за совет.  Я учту его. Но использовать на практике, увы, не
смогу - человек должен отстаивать свое личное  достоинство:  только  тогда
сын жулика может стать пророком, а сестра блудницы - святой.
     Вольф хмыкнул, полез за сигаретами:
     - Если у вас есть желание стать пророком - достаньте грузовик.
     Пальма вытащил из кармана бумажник, открыл его:
     - Двести фунтов.
     - И у меня полтора.
     - Купим машину.  Марксистская формула "деньги - товар"  не  может  не
подействовать здесь, пока коммунисты не победили, - улыбнулся Ян.
     - Эта формула не сразу исчезнет, даже  когда  коммунисты  победят,  -
ответил Вольф.
     Вольф увидел вывеску: "Похоронное  бюро".  Сквозь  жалюзи  пробивался
свет. Вольф пересек дорогу и распахнул дверь.
     Владелец  похоронного  бюро  -  маленький  толстенький   человек    с
изумительно розовым, здоровым цветом лица, но  совершенно  лысый  -  сидел
возле телефона:
     - Да, да, хорошо, господин.  Катафалк у вас будет сегодня к утру. Да,
господин, я правильно записал ваш адрес. Я знаю этот район, господин.
     Он положил трубку, бросился навстречу вошедшим:
     - Пожалуйста, господа! У вас горе? Я соболезную, я готов помочь вам.
     Снова зазвонил телефон, и хозяин, сняв трубку, ответил:
     - Слушаю вас.  Да, милостивая  дама,  я  записываю.  Берлинерштрассе,
пять.  Сколько мест? Ах, у вас погибло трое! Да, госпожа. Сегодня же у вас
будет катафалк. Примите мои соболезнования.
     Он положил трубку, развел руками и сказал:
     - Господа, тысяча извинений.  У меня сегодня очень  много  работы.  Я
слушаю вас. - Он раскрыл тетрадку, готовясь  записать  адрес,  куда  нужно
прислать похоронный катафалк.
     В это время снова позвонил телефон.
     - Слушаю.  Да, господин. К сожалению, я могу принять заказ только  на
вечер.  Одну минуту, сударь. - Он зажал трубку ладонью и, распахнув  ногой
дверь, ведшую во внутренние комнаты, крикнул: - Ильза, тебе придется самой
повести катафалк.
     - У меня разваливается голова, - ответил женский голос. -  Я  работаю
вторые сутки. Я не могу, милый, моя голова...
     - Твоя голова развалится после того, как мы кончим работу.  -  Хозяин
похоронного бюро рассмеялся.  Вдруг он оборвал себя, вероятно,  смутившись
перед вошедшими, и сказал скорбным голосом: - Да, господин, катафалк будет
у вас вечером, я записываю адрес.
     Положив трубку, он поднялся навстречу Вольфу и Яну, но  в  это  время
снова зазвонил телефон.
     - Пошли, - сказал Пальма, - тут ничего не получится.
     - Минуту, - остановил его Вольф, - погоди.
     Они дождались, пока хозяин кончил разговаривать с клиентом - на  этот
раз его просили о конном катафалке.
     - Нам нужны две машины, - сказал Вольф.
     - Когда похороны, господин?
     - Хоть сейчас.
     - Увы...  Вы  же  видели  мой  объем  работ...  Если  бы  не  хорошая
организация похоронного дела, у нас бы обязательно  вспыхнули  эпидемии...
Сколько трупов... Я могу похоронить ваших...
     - Друзей...
     - Друзей...  Какое горе, какое горе... Я могу похоронить их завтра  -
между тремя и пятью пополудни.
     - Мы хорошо заплатим, если вы поможете нам сейчас, - сказал Пальма.
     - Очень сожалею, сударь, очень сожалею...
     Они  шли  по  совершенно  пустой  улице,  когда  их  остановили  трое
патрульных.  Старший, очень высокий человек со шрамом  на  щеке,  картинно
козырнув, приказал спутникам:
     - Проверьте документы.
     - Слушаюсь, господин Лерст!
     Пальма достал  свой  паспорт.  Лерст  увидел  латышский  герб,  снова
козырнул - ему, видимо, нравилось это - и спросил Вольфа:
     - Вы тоже иностранец?
     - Да.
     - Можете идти. Только осторожнее. Здесь еще стреляют бандиты.
     Когда патруль отошел, Пальма спросил:
     - Какой у вас паспорт?
     - У меня вовсе нет паспорта, -  ответил  Вольф.  -  Давайте  завернем
налево, там, кажется, таксомоторный парк.
     - Ничего себе нервы, - ухмыльнулся Пальма.
     - А у меня их нет, - тоже улыбнулся Вольф, - как и документов.


          "Ц е н т р. ...После того как он  достал  грузовик  в  латышском
     посольстве и лично провез семьи восставших через нацистские патрули в
     лес, я обратился к  нему  с  предложением  отправиться  в  Прагу  для
     встречи с Борцовым, который доставил деньги, собранные МОПРом,  столь
     необходимые для спасения наиболее активных  шуцбундовцев.  Он  принял
     это предложение, спросив меня, кто я  на  самом  деле.  Понимая,  что
     встреча с Борцовым у  него  неминуема,  я  сказал  ему,  что  являюсь
     представителем МОПРа.  Он долго раздумывал, видимо, колебался, прежде
     чем подтвердил свое согласие отправиться в  Прагу  и  провезти  через
     границу чемодан с деньгами, чтобы обеспечить  спасение  шуцбундовцев.
     В о л ь ф".


     Шифровка Вольфа была доложена  руководству.  В  тот  же  день,  двумя
часами позже, в Ригу ушло задание: срочно установить  личность  журналиста
Яна Пальма, сына  известного  дипломата  и  разведчика,  работающего  ныне
послом на Востоке.



                                   Бургос, 1938, 6 августа, 9 час. 27 мин.
__________________________________________________________________________


     - Ну, а из отеля, как мне помнится, - продолжал Пальма,  наблюдая  за
тем, как торопливо записывал его слова  Хаген,  -  я  сразу  же  уехал  на
вокзал, купил билет и отправился в горы - отдыхать и кататься на лыжах.
     - В горы?
     - В горы.
     - В какое именно место?
     - Суходревина, по-моему.  Это между  Братиславой  и  Веной.  Так  мне
сейчас кажется.
     - И вы категорически  утверждаете,  что  с  Уго  Лерстом  в  Вене  не
встречались?
     "Что он пристал ко мне с Веной? Я ведь действительно не встречал  там
Лерста.  А если встречал, то, значит, все эти  годы  он  держал  меня  под
колпаком, - быстро думал Пальма, пока Хаген записывал свой вопрос. -  Нет,
я Лерста там не видел, это точно.  Я видел там тысячу лерстов -  это  было
самое страшное".
     Он вспомнил, как лерсты, похожие на него  лерстенята  и  лерствятники
ворвались в подвал, где прятались женщины и дети, и как  они  врезались  в
толпу со своими дубинками, и как в первое мгновение  ему  показалось,  что
это все спектакль, что это все в шутку - и быстрые взмахи рук, и крики,  и
тела на полу, и сладкий запах крови, и сухие выстрелы, почти  неслышные  в
этом вопле.  Только когда он увидел, как женщина вытащила за  ноги  трупик
ребенка и стала играть с ним, будто с куклой, - только тогда Ян понял, что
все это значит...
     - Повторяю: впервые с Лерстом я встретился значительно позже.
     - И в Прагу вы из Вены не ездили?
     - Значит, Прага вас тоже интересует?
     - Интересует, Пальма, интересует.



                                                               Прага, 1934
__________________________________________________________________________

     Пражский отель "Амбассадор" был забит журналистами в  тот  солнечный,
теплый, совсем не  февральский  день.  Здесь  проходила  пресс-конференция
советского  писателя  Борцова.   Маленький    черноволосый    человек    в
профессорских  очках,  весело  щурясь,  оглядывал    зал    и    рассеянно
прислушивался к очередному вопросу корреспондента "Фигаро" из Парижа.
     - Вы прибыли сюда только с одной  целью,  мсье  Борцов?  -  спрашивал
журналист. - Только с целью встретиться с вашими  издателями?  Или  у  вас
есть какие-то иные задачи?
     - Задач у меня много, а цель одна: встретиться с издателями моих книг
в Чехословакии. Вы информированы совершенно правильно.
     - Испытывают ли писатели в России гнет со стороны режима?  -  спросил
журналист из Швейцарии.
     - Писатели фашистского, порнографического  или  расистского  толка  в
нашей стране испытывали, испытывают и будут  испытывать  гнет  со  стороны
пролетарской диктатуры.
     - Я представляю "Тан", мсье  Борцов.  Скажите,  пожалуйста,  что  вас
больше всего волнует в литературе?
     - А вас? - улыбнулся Борцов.
     - Меня волнуют в литературе вопросы  любви  и  ненависти,  террора  и
свободы, младенчества и старости!
     - Здорово! Вы помогли мне ответить.  Считайте эти слова моим  ответом
на ваш вопрос. Вы, видимо, писали в юно