я смеюсь, подумала Кристина, в душе у меня сейчас все
поет от счастья; я бы умерла, если  э т о  пришло о Поле, а если бы бог не
позволил  умереть,  я  бы  совершила  грех,  достала  из-под  матраца  тот
пистолетик, который он подарил мне на прощание и сказал,  чтобы  я  всегда
носила его, прижала бы к сердцу и выстрелила...  К голове бы не  смогла  -
грязные  мозги  на  стене,  в  этом  есть   что-то    противоестественное,
неопрятное, человек обязан думать, как он будет выглядеть после смерти...
     Это ужасно, что я смеюсь, повторила она себе.  Но ведь я и плачу!  Ты
не о Мартенсе плачешь, а о себе: ты испугалась  за  Пола,  вот  отчего  ты
плачешь! Ты еще толком и не поняла, что этот аккуратный, благовоспитанный,
тихий человек, которого завистники обвиняли в коллаборационизме, умер.
     Пол запрещал мне предпринимать что-либо, он просил только ждать.  Это
самое опасное предприятие, сказал он тогда, нет ничего страшнее  ожидания,
конопушка, но выигрывает только тот, кто умеет ждать, стиснув зубы. Что бы
ни случилось, ты должна  ждать,  понимаешь?  Затаиться  и  ждать.  А  если
случится что-то  такое,  что  поставит  тебя  в  тупик  или  по-настоящему
испугает,  отправь  Элизабет  телеграмму  и  попроси  ее   выслать    тебе
какие-нибудь книги по математике, каких нет в Европе, это значит  -  беда,
тебе нужна помощь. Ты ее получишь.
     Через три  дня  после  того,  как  она  отправила  вторую  телеграмму
Элизабет, выражая удивление, что не поступил ответ  на  первую  (а  заодно
просила любимую сестру, если, конечно, ее это очень не обременит,  выслать
последние публикации Ферми - издавал  Принстонский  университет,  сюда  ни
один экземпляр не дошел), в дверь ее квартиры ночью, около двух,  раздался
условный стук.
     Кристина взметнулась с кровати; сердце бешено заколотилось: это  Пол;
он бросил все, к черту эти игры, и прилетел к ней, я же знаю его, господи!
А я спросонья, надо бы наложить тон, ладно, после,  я  не  стану  включать
свет в прихожей, он не заметит, какая я дурнушка, господи, вот счастье-то,
он, любовь моя, здесь...
     - Пол?!
     - Я привез вам книги от сестры, - тихо, едва  слышно  ответил  низкий
голос;  слова  того  пароля,  который  дал  ей  Роумэн  в  ночь  перед  их
"разрывом". - Извините, что без звонка...
     Кристина почувствовала ватную усталость, отворила  дверь  и  включила
свет: на пороге стоял громадноростый  парень,  стриженный  "под  бокс",  с
перебитым носом, в типично американском костюме и коротеньком белом плаще.
     - Джек Эр, - одними губами сказал он. - Привет от Пола, мне сообщили,
что я вам нужен, вот я и прилетел.
     - А он?!
     - Он делает свое дело,  мэм.  И  делает  его  хорошо,  -  по-прежнему
шепотом ответил Эр. - Если бы вы позволили мне помыть лицо  -  я  не  спал
полтора суток - и дали кофе перед тем, как я  отправлюсь  искать  отель  в
этом чертовом городе, был бы вам весьма признателен...
     - Сейчас я пушу воду в ванну...  Скажите, что Пол? Как  он  выглядит?
Хотите есть? Он, правда, здоров? У меня есть яйца  и  сыр.  Он  ничего  не
написал мне? Раздевайтесь, Джек, я вас таким и представляла.  Пол говорил,
что вы очень сильный и добрый.  Хотите, пожарю сыр? Это невероятно вкусно,
- она металась по квартире, вновь испытывая поющее чувство счастья,  почти
такое же, как было в те дни, когда они с Полом  поселились  у  Спарков;  в
Джеке Эре она почувствовала того, кто еще три  дня  назад  видел  Роумэна,
говорил с ним, пожимал его руку,  нес  на  себе  отпечаток  того  тепла  и
нежности, которые постоянно излучал Пол. - Вы любите очень горячую  ванну?
Или  предпочитаете  полухолодную,  как  мы,  скандинавы,  живущие  в  этом
чертовом городе?
     Джек Эр снял ботинки, открыл свой плоский  чемодан,  достал  из  него
наушники и какой-то странный прибор с индикатором, показал  жестом,  чтобы
Криста продолжала говорить, а сам начал  обследовать  отдушины,  штепсели,
телефон; удовлетворенно кивнув, сказал громко и не таясь:
     - У вас чисто. Подслушки вроде бы нет, так что могу ответить: мистера
Роумэна я не видел, мэм. Я получил указание вылететь к вам от его друзей.
     - От Спарков?
     - Мэм, поскольку я обучался в Федеральном бюро  расследований  и  был
его агентом, я никогда не открываю имен моих контактов.
     - Кого, кого? - не поняла Кристина.
     - "Контакт" на жаргоне ФБР означает человека, с которым я поддерживаю
конспиративную связь в интересах той или иной комбинации, мэм.
     - Перестаньте вы  называть  меня  дурацкой  "мэм"!  Я  себя  чувствую
старухой в кринолинах.
     - Простите, мэм, а как я должен обращаться?  Миссис  Роумэн?  Или  вы
взяли девичью фамилию после развода?
     - Вы это серьезно? - Кристина резко обернулась, бросив Эру  полотенце
и простыню. - Кто вам сказал об этом?
     - Мой контакт.
     - Он идиот, этот ваш контакт! Вы что,  не  понимаете,  что  развод  -
пустая формальность?!
     - Если вы и впредь будете так говорить даже в  ч и с т о й  квартире,
рискуете оказаться вдовой, мэм.
     Кристина стремительно оглядела стены, потолки, двери; во  взгляде  ее
появилась растерянность:
     - Да что вы такое говорите?! Как можно?!
     - Нужно, мэм.  Ваш адвокат не умер в  Мюнхене,  как  это  написано  в
телеграмме. Его убили.
     - Как?!
     - За этим я и отправляюсь в Мюнхен, мэм...  Однако я прибыл сюда, - с
вашего позволения, я частный детектив, хозяин фирмы  "Прайвет  инвистигэшн
Джек Эр лимитэд", - чтобы выяснить, кто из мужчин вас ныне  окружает...  И
сделано это по просьбе вашего мужа...  Или, точнее сказать, бывшего  мужа.
Мистера Пола Эс. Роумэна...
     -  Слушайте,  идите  купайтесь,  а?  -  сказала  Кристина  устало.  -
Плещитесь, мойтесь, жаль, у меня нет целлулоидных игрушек,  вы  похожи  на
младенца с кольтом...
     - Не сердитесь, мэм. Я делаю мое дело, вы - свое. Чем лучше каждый из
нас будет заниматься своим делом, тем большую пользу принесем  тому,  чему
служим.
     ...Из ванны Джек Эр вышел свежим и еще более юным, хотя подбородок  и
щеки были покрыты рыжей щетиной.
     - Я не взял с собой станок, - заметил он. - Таскать бритву  -  плохая
примета. Я не шокирую вас тем, что не брит?
     - Меня зовут Кристина.
     - Я знаю, мэм.  Вы для меня объект. А не Кристина. Я должен оказывать
вам протекцию.  И расследовать то  дело,  которое  показалось  вам  знаком
тревоги.
     - Да что вы говорите, как заводная игрушка, черт побери?! Садитесь  к
столу, яичница и сыр стынут.
     - Я как раз люблю холодную еду,  мэм.  Это  не  разрушает  желудок  и
кишечник. Люди, употребляющие горячую еду, рискуют заработать язву.
     И тут Криста, наконец, рассмеялась; смех ее был  вымученным,  но  она
просто не могла не смеяться, - такой Эр может довести до сумасшествия,  не
говорит, а изрекает, наверное,  читает  только  справочники,  да  и  то  в
популярном издании, где об учении Вольтера и Конфуция все сказано на одной
странице.
     - Нет, нет, - продолжил между тем Джек Эр, набросившись на яичницу, -
это не выдумка.  И не досужие разговоры бабушек. Я проходил курс  судебной
медицины.  Мы  ездили  на  вскрытия.  А  я  сам  резал  трупы  скальпелем.
Интересное занятие. Необходимо пройти каждому сыщику...
     - Доешьте сначала, Джек, а после говорите о трупах. Даже мне делается
плохо, а вы еще при этом уплетаете за обе щеки, как можно?
     - Детектив с плохими нервами - это не детектив, мэм.
     - Но если вместо нервов у него веревки - это тоже не подарок.
     -  А  вы  знаете,  что  нервы  не  имеют  ни  вен,  ни  артерий?    -
поинтересовался Эр, подбирая хлебом остатки яичницы с большой  тарелки.  -
Моя ма... - продолжил  он  и  вдруг  осекся.  Дурашка,  застеснялся  слова
"мама", поняла Криста, играет во взрослого; как можно верить такому юнцу?!
Все же Пол порою ставит совершенно не на тех, на кого следовало бы.
     - Так что мама? - помогла ему Кристина.
     - Моя мама, - Эр благодарно улыбнулся ей и принялся за жареный сыр, -
была убеждена, что  нервы  проходят  через  сухожилия.  Старшее  поколение
достаточно темное. Прогресс движут молодые силы.
     - Ох, господи, - вздохнула Кристина. - Любите  большую  подушку?  Или
спите на думке, как грудные?
     - На думке, мэм.  А вообще-то последнее время я  сплю  на  деревянном
подносе.  Очень тренирует шейные позвонки.  Если  у  вас  нет  деревянного
блюда, можно употребить кухонную доску...  Вы  решитесь  оставить  у  себя
холостого мужчину?
     - Я спою баюшки "холостому мужчине".  И покачаю  кроватку,  чтобы  не
плакал.
     - Сыр был дьявольски вкусным, мэм.  Теперь о колыбельных песнях. Я их
очень люблю. Но засыпать можно и без них. Знаете как? Надо лечь головой на
деревянное блюдо.  Резко,  пальцами,  опустить  веки  на  глазные  яблоки.
Приказать себе: "спать!" И через три минуты вы заснете.  Только перед этим
надо погулять десять минут.  Вы не покажете мне, куда лучше идти? Я  боюсь
заблудиться. У вас слишком узенькие улочки. И все одинаковые...


     На  улице,  отвернувшись  от  Кристины,  он  тщательно   высморкался,
заметил, что здешнее небо отлично  от  германского:  там  даже  в  звездах
заметна какая-то заданная аккуратность.
     - Откуда вам знать, какие звезды в Германии? - усмехнулась Кристина.
     - Меня там расстреливали, мэм.  В  концентрационном  лагере.  Куда  я
попал тяжелораненым.
     Кристина резко обернулась:
     - Но вы же такой молоденький!
     - Я младше вас всего на три года, семь  месяцев  и  двенадцать  дней,
мэм...  А теперь по делу:  хотя  квартира  у  вас  чистая,  но  я  все  же
побаиваюсь говорить в закрытых помещениях.  О главном. На улице спокойней.
Особенно если за тобою никто не топает.  Скажите, у вас есть  лицензия  на
управление яхтой?
     - Нет. Пока нет. А что?
     Джек Эр, словно бы не услышав ее вопроса, продолжил:
     - Это долго - получить ее?
     - Не знаю... Видимо, нет... А что?
     - Вы ужасно нетерпеливы, мэм.  Пожалуйста, следите за собою.  Это  не
просьба.  И не совет. Это указание. Мистер Пол Эс.  Роумэн  находится  под
неусыпным и постоянным наблюдением его бывшего босса...
     - Макайра?
     Продолжая идти размашистым шагом, так, что Кристе приходилось чуть ли
не бежать за ним, Эр раздраженно, с некоторым пренебрежением ответил:
     - А представьте себе, что я перехватил пароль  Пола  Эс.  Роумэна!  И
представляю интересы его бывшего босса! Что, если я вызвал вас  на  улицу,
чтобы посадить в автомобиль? И увезти в заброшенную мызу на берегу  моря?!
Что, если в мою задачу вменено устранить  вас?!  Сломав  на  этом  мистера
Роумэна?! Все люди - враги, мэм! Запомните это.  И не козыряйте  знаниями.
Вы ведь советовали мистеру Полу Эс.  Роумэну не  показывать  свое  чувство
любви к кому бы то ни было! Чтобы не сделаться безоружным! Так вот, знания
в настоящей фазе комбинации еще  более  опасны,  чем  демонстрация  любви.
Ясно?
     - Да что вы рапортуете, как автомат?!
     - Я вынужден повторить вопрос, мэм! Вам ясно?!
     - Ясно, ясно, ясно! Что мне  делать  с  этой  чертовой  лицензией  на
управление яхтой?!
     - Иметь ее при себе...  И быть готовой в любой момент уйти в море.  И
добраться до Гамбурга.  И  там  пришвартоваться.  Место  покажу  на  карте
попозже. Нанять команду сможете?
     - Нужен еще всего один человек, какая команда?!
     - Вот и хорошо. Наймите. В Гамбурге к вам придут. Или я, или тот, кто
не нуждается в пароле...
     - Пол?!
     - Мэм, мистер Пол Эс.  Роумэн мне про это не говорил. Я  передаю  то,
что должен передать.  Пошли спать? Я дам вам восковые бришоли. Дело в том,
что я по ночам кричу.  Меня мучают кошмары. Даже  мама  боится  этого,  не
может уснуть.  Я не хочу причинить вам хоть малейшее  неудобство...  И  по
дороге расскажите все о вашей встрече с адвокатом Мартенсом.  Если вас  не
затруднит...


     В то утро Кристина впервые проснулась без  того  постоянного  чувства
страха, которое испытывала, уехав в Осло; она слышала  ровное  и  глубокое
дыхание Джека Эра в соседней комнате; иногда он резко всхрапывал,  замирал
и долго-долго не дышал,  потом  раздавался  такой  в в и н ч и в а ю щ и й
храп, что ей делалось страшно за нос Эра: сломаются  перегородки;  как  же
это важно, когда рядом с тобою друг любимого; он  несет  в  себе  частичку
Пола; нет ничего прекраснее ощущения надежности; любовь - это  надежность.
В детстве и юности у человека есть папочка и мама. Потом приходит любимый.
А после дети...  Как все логично придумано; только нет ли в этом  какой-то
заданной безжалостности по отношению к  человечеству?  При  всей  разности
полутора миллиардов людей, населяющих землю, - ни одного  одинакового,  ни
одного, ни одного, ни одного, - всем им предписана  одна  судьба.  Неужели
это и  есть  закон  бытия,  расписанный  по  возрастным  фазам?  Для  всех
обязательный и беспрекословный? Новобранцы какие-то, а не дети божьи...
     Кристина тихонько поднялась с кровати  и,  ступая  босыми  ногами  по
теплым доскам пола, пошла в ванную; храпение мгновенно прекратилось: ну  и
чуток! Словно какой зверек, а ведь только что выводил такие рулады...
     - Я не мешал  вам  спать,  мэм?  -  спросил  Джек  Эр.  -  Боюсь,  вы
проклинаете свою доброту. Весь день будете клевать носом.
     - Вы не кричали во сне, - сказала Криста. - А храпите, действительно,
как иерихонская труба.  Сейчас будем пить кофе, я только  приму  душ...  С
едой, правда, плохо - хлеб и маргарин...
     - О, я умею делать прекрасные гренки, мэм! Если разрешите, я пойду на
кухню...
     Гренки он сделал вкусные, пальчики оближешь; внимательно смотрел, как
Криста ела; и кофе заварил по особому  рецепту,  мешал  сахар  с  порошком
очень тщательно, видно, мама научила, чисто женская тщательность,  мужчины
готовят веселее и раскованнее.  Женщины поминутно заглядывают в поваренную
книгу, все меряют на весах - и сколько надо положить картошки,  и  сколько
морковки, страшатся  отойти  от  н а п е ч а т а н н о г о,  зверьки;  вот
почему в цирке сначала дрессируют львицу, а уж потом работают  со  львами.
Женщины легче поддаются авторитету власти, -  кусочек  сладости  и  резкий
окрик, что еще надо?!
     И кофе Джек Эр сделал  вкусный,  с  пеной;  в  маленьких  стаканчиках
смотрелся очень красиво, красота -  стимулятор  вкуса;  можно  приготовить
прекрасную  еду,  но  если  она  подана  в  убогой  тарелке  или  выглядит
м е ш а н н о,  тогда подсознательно возникнет отталкивание; а ведь  можно
подать кусочек обычного мяса, но так украсить  его  зеленью,  что  человек
будет совершенно искренне убежден, что ничего вкуснее ему  не  приходилось
пробовать.
     - Я помогу вам помыть посуду, мэм. А вы собирайтесь. Я всегда сам мою
посуду. И стираю свои вещи.
     Кристина приложила палец к губам:
     - Никогда не признавайтесь в этом своей девушке.
     Джек Эр искренне удивился:
     - Почему?! Не надо признаваться в пороках! Это  может  оттолкнуть!  А
тем, что у тебя есть  хорошего,  следует  гордиться.  Выставлять  напоказ.
Реклама делает промышленность и торговлю.  Зачем избегать ее в  отношениях
между любящими?
     - Нет, положительно сегодня я спою вам колыбельную и  куплю  игрушек,
чтобы вы могли на них укреплять зубки.  Агу, масенький, агу! Девушка хочет
видеть в мужчине  д о б ы т ч и к а! Опору! Надежду! А вы хвастаетесь, что
простыни умеете выжимать! Не ваше это дело! В лучшем случае девушка в  вас
разочаруется, в худшем - будет на вас ездить, как на пони!
     По лицу Джека Эра было видно, что он озадачен:
     - Странно.  Мама говорит, что отец помогал ей по дому... А она  очень
его любила... И по ею пору любит.
     - Что значит "помогал по дому"? - спросила Кристина, положив  тарелки
и чашки в медный тазик. - Если он мог починить  мебель,  сделать  красивую
дверь, поставить в окна старинные рамы, придумать что-то  для  гаража  или
погреба - это одно дело...  А стирать простыни не нужно,  это  не  мужское
дело...
     -  Странно,  -  повторил  Джек  Эр.  -  Человек,  которого  я   хотел
порекомендовать вам в спутники, сам стирает простыни. И моет посуду.
     - Тоже агукает?
     - Не знаю, - Джек Эр  вдруг  рассмеялся.  -  Это  Нильсен.  Журналист
Нильсен. Вы же были у него после разговора с несчастным Мартенсом?


     В Мюнхене Джек Эр позвонил другу - Конраду Куллу, тот воевал с ним  в
одной бригаде, прошел войну  без  единой  царапины,  хотя  был  парнем  не
робкого десятка, лез в пекло; перед каждой операцией  ходил  к  капеллану,
подолгу исповедовался, утром и вечером проводил по меньшей мере пятнадцать
минут в молитве; однако, когда бои кончались и часть  входила  в  немецкий
городок, Кулл пускался во все тяжкие: пил до потери сознания,  гонялся  на
"джипе" за немками и менял яичный порошок на картины и серебряную  утварь,
обманывая людей без  зазрения  совести.  Картины  он  отправлял  домой,  а
серебро - через друзей - вывозил в Швейцарию, сдавал  на  аукционы,  после
этого закупал вино и коньяк, от души  поил  солдат  бригады;  то,  что  он
помнил о товарищах и не мелочился,  снискало  ему  добрую  славу;  получил
офицерское  звание,  потом  внеочередное;  после    победы    остался    в
оккупационных частях, почувствовав в  р а з в а л е н н о й стране резкий,
бьющий в нос запах денег.
     Он ссудил деньгами одного из немецких аристократов (графа  Йорга  фон
Балс унд Вильштейна), вернувшегося  из  Швейцарии;  Конрад  Кулл  сидел  в
отделе экономики оккупационного штаба и поэтому имел доступ к информации о
всех предпринимателях,  разошедшихся  -  по  той  или  иной  причине  -  с
Гитлером;  решив  с т а в и т ь   на  аристократов,  владевших  землями  и
рудниками, он подвел к каждому из них молодых парней с челюстями.  Главное
условие: чтобы те - ни по возрасту,  ни  по  укладу  мышления  -  не  были
связаны с нацизмом;  поручил  им  р а с к р у т к у  бизнеса;  обеспечивал
лицензиями на открытие новых фирм; помогал транспортом  и  горючим;  после
полутора лет работы в штабе  отправил  домой,  на  ферму  родителей,  двух
Рубенсов и  Тинторетто;  счет  в  банке  открывать  не  торопился;  деньги
вкладывал в золото; сначала  покупал  все,  что  ни  попало,  потом  решил
приобретать только  антикварные  вещи,  ожерелья  средневековых  мастеров;
увлекся изумрудами; в каждом - своя тайна; это тебе  не  холодный  высверк
бриллианта  или  аморфность  жемчуга,  тем  более,  говорят,  этот  камень
приносит несчастье.
     Джеку Эру обрадовался, посадил на свое место сержанта,  только-только
прилетевшего из Штатов, сказал, что уезжает  на  два  дня,  срочное  дело,
потащил фронтового друга в  тайный  бордель  на  Ремерштрассе,  там  же  и
кормили - домашняя кухня: зайчатина, фазаны и седло козы; хозяйке  притона
фрау Рубих приказал запереть двери, никого не пускать; выстроил девиц,  их
было   девять   -   на   все   вкусы;   предложил   Джеку   выбрать    для
о б л е г ч е н и я:  "Вечером поедем в кабаре, там есть кое-что для души,
выступим по первому разбору, как я рад, чертяка, что ты выбрался  ко  мне,
вот уж не ждал, надо было позвонить или прислать телеграмму, я б тебе снял
особняк в предгорьях с тремя потаскушками, обожаю, когда  три  девки  моют
ноги, ты ведь учил  в  колледже  про  цезарей,  почему  им  можно,  а  нам
заказано?"
     Г у д е л и  всю ночь.  Наутро проснулись  желтые,  изжеванные;  Кулл
сразу  же  бросился  в  церковь,  вернулся  через  сорок  минут,    сделал
"блади-Мэри",  присыпал  перцем  и  солью;   п р о ш л а  хорошо,  звонко;
повторили по второй, лоб осыпала испарина: "Сейчас поедем в турецкую баню,
она моя, на мои деньги построили,  бери  свою  Анну-Лизу,  а  я,  пожалуй,
возьму Ингрид, прекрасная массажистка".
     - Слушай, Кон, давай без девок, а? - попросил Джек Эр.  -  У  меня  к
тебе  просьба...  Я  же  тут  по  делам.  Мой  клиент  интересуется  одним
парнишкой... Его тут пришили... Надо разобраться... Поможешь?
     - Если н