Итак,
договорились или нет?
     - Да. Мы договорились.
     - Ну и слава богу.  Боб. У меня камень свалился с  плеч.  Садитесь  и
пишите...
     Макайр медленно, по-стариковски поднялся, шаркающе обогнул диван, сел
в кресло Визнера,  взял  ручку,  медленно,  как-то  заторможенно  отвернул
колпачок, придвинул блокнот и сказал:
     - Диктуйте, мистер Визнер.
     - Фрэнк.  Теперь я снова Фрэнк, ладно? Я снова для тебя Фрэнк.  Пиши,
Боб: "Пепе.  Сколько можно травить меня Кохлером? Кто сказал  вам  о  нем?
Поверь, я не знал, что он нацист, когда привез его в Штаты.  Вы поступаете
как марионетка в руках Штирлица.  Вы на грани измены  этой  стране,  Пепе.
Одумайтесь.  Я готов понести наказание за  Кохлера,  но  оно  будет  сущей
ерундой в сравнении с тем, что может ждать вас.  Ваш  друг  Макайр".  Дату
пока не ставь, помозгуем вместе...  Теперь второе: "Пепе, я никогда не был
человеком робкого десятка.  Тебе не удастся меня запугать. Я не  пойду  на
то,  чего  ты  требуешь.  Молю  тебя,  одумайся!  Макайр".  Это    подпиши
сегодняшним днем...  А первое датируй тем днем, когда Роумэн  был  у  тебя
перед вылетом в Голливуд...  Он вернулся из Кордовы, помнишь,  со  списком
нацистов, которые скрывались в Аргентине, а ты выгнал его из кабинета...


     ...Эти письма обнаружат в кабинете Макайра, в его сейфе, после  того,
как тело найдут в порту, с тремя огнестрельными ранами в животе,  -  месть
мафии; на этом Лаки Луччиано будет сломан - раз и  навсегда.  Лаки  терять
нельзя - умница и настоящий мастер своего дела, без таких, как он, будущая
работа серьезной разведки немыслима...



МЮЛЛЕР, ШТИРЛИЦ                                            (сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     Штирлиц проснулся, словно от  удара;  не  открывая  глаз,  совершенно
явственно ощутил, что  на  него  кто-то  пристально,  неотрывно,  изучающе
смотрит.
     Сколько  сейчас,  подумал  он,  видимо,  восемь,  а  может,    восемь
пятнадцать, но никак не больше, правда, ящерка?
     Он ощущал время, ошибаясь  в  пределах  десяти,  максимум  пятнадцати
минут.  В детстве, когда был жив папа, он мог спать  до  десяти,  а  то  и
одиннадцати, особенно если накануне собирались гости; впервые он проснулся
ни свет ни заря после того, как Мартов и Воровский привели в их  маленькую
цюрихскую квартирку вождя мирового анархизма князя Кропоткина.
     Петр Александрович пил чай легкими глотками (отец потом заметил,  что
весь  аристократизм  князя  как  бы  сфокусировался  в   той    грациозной
элегантности, с какой князь держал чашку, ставил ее  на  блюдце,  пробовал
варенье и брал крекер), говорил по-юношески увлеченно:
     - Перед  тем  как  поспешить  к  границам,  чтобы  спасти  страну  от
нашествия чужестранцев, восставшие парижане казнили дворян,  содержавшихся
в тюрьмах. Нет сомнения, что аристократы примкнули бы к немцам и вздернули
всех революционеров на столбах. Тех, кто обвиняет в жестокости поднявшихся
против тирании, следует спросить:  "А  ты  сам  страдал  в  темницах?!  Ты
провожал своих друзей на гильотину?!" Если не страдал -  молчи  и  стыдись
обвинять восставших! Тем более, что в массе своей  народ  сострадателен  к
своим жертвам; террор подготовляет диктатуру, а гильотина  требует  нового
прокурора и попа, все возвращается на  круги  своя.  Зло  заразно,  как  и
добро.  Людей будущего надо приучать к мысли: "Поступай с другими так, как
ты  хочешь,  чтобы  они  поступали  с  тобой".  Справедливость  и  энергия
перевернут мир.  Энергия еще более заразна, чем зло.  Будущее  за  людьми,
наделенными  энергией,  которая  всегда    окрашена    созидающим    духом
творчества...
     Эти слова Кропоткина навсегда запали  в  душу  Исаева;  именно  после
того, как князь, приезжавший на встречу с социал-демократами (высоко  чтил
Ленина, несмотря на кардинальные разногласия идейного порядка), посетил их
дом, отношение Всеволода к самому себе во многом  изменилось:  "энергия  и
справедливость" сделались путеводными  звездами  юности;  пожалуй,  именно
тогда, в Швейцарии, он начал ощущать время,  его  быстротечность,  а  ведь
именно в  м и н у т е  реализуются как энергия, так и справедливость...
     Штирлиц открыл глаза; комната, куда его ночью проводил  Мюллер,  была
на третьем этаже особняка; окно, закрытое тяжелыми металлическими  жалюзи,
выходило на поле аэродрома; видимо,  подумал  он,  за  мною  наблюдают  из
соседних комнат; зеркало возле умывальника -  особое,  сквозь  него  видно
каждое мое  движение,  каждый  жест,  выражение  лица,  только  цвет  чуть
изменен, синеватый, трупный какой-то; через такое же зеркало  из  соседней
камеры  наблюдали  за  Канарисом,  довольно  часто  в   тюрьму    приезжал
Кальтенбруннер, садился возле  этого  чуда  техники  и  молча  смотрел  на
адмирала, стараясь открыть для себя что-то такое, что  мучало  его  -  чем
дальше, тем, судя по всему, больше.
     Штирлиц протянул руку, взял со столика часы, посмотрел на  циферблат:
восемь часов девять минут, у меня осталось еще два дня; если  через  сорок
восемь часов не произойдет то, что запланировано у  нас  с  Роумэном,  мое
пребывание на этой прекрасной, сумасшедшей, не  собранной  воедино  земле,
окончится раз и навсегда.  Перевоплотишься в волка, сказал он себе. Или  в
березку.  Ничего,  посуществуешь,  лишенный  счастья  общения  посредством
языка; волки объясняются по-своему, да и березы  обладают  даром  говорить
друг с другом. Только мы еще не сумели разгадать их язык. Впрочем, язык ли
это? Наверное, явление совершенно иного порядка; даже перемещение  облаков
каким-то  образом  организовано  -  нет  той  давки  и  сумятицы,    какая
сопутствует людским перемещениям в часы пик.
     Штирлиц не стал затыкать пробочкой раковину, как это делают немцы,  -
время  и г р  кончилось, разговор идет в открытую, времени мало, поступать
надо так, как хочется, а  мне  хочется  мыться  из-под  крана,  по-русски,
подставляя под ледяную струю голову, шею, лицо, ощущая  при  этом  особый,
горный запах этой воды, таящей в себе легкую голубизну, до того чиста; что
значит источник, бьющий в горах!
     Дверь, понятно, была заперта снаружи; Штирлиц трижды постучал,  замок
сразу же открылся, видимо, в коридоре дежурил постоянный пост.
     Двое рослых парней, стриженных "под бокс", стояли прямо перед ним,  и
в глазах у них была нескрываемая, тяжелая ненависть.
     - Доброе утро, ребята, - сказал Штирлиц, - как отдохнули?
     Те, не ответив, сопроводили его в холл, - там уже  был  накрыт  стол:
ветчина, фаршированные колбасы, сухой  сыр,  молоко;  Мюллер  сидел  возле
окна, задумчиво перелистывая книгу; услышав  шаги  по  широкой  деревянной
лестнице, поднялся, пошел навстречу Штирлицу:
     -  Вы  слишком  долго  спите,  Штирлиц,  -  сказал  он,  чуть  кивнув
охранникам; те  р а с т в о р и л и с ь;  ну и школа, ай  да  Мюллер,  так
сохранить былое дано не каждому, да здравствует незыблемость традиций!
     - Я сплю ровно столько, сколько  необходимо  для  реанимации  нервных
клеток, - ответил Штирлиц.
     - Единственно, что не  реанимируется,  а  постоянно  умирает,  именно
нервные клетки, мой друг...  Кстати, я запамятовал, какое у вас  звание  в
русской секретной службе?
     - Было полковник, - ответил Штирлиц.
     - Значит, сейчас вы генерал? -  оживился  Мюллер.  -  Или,  наоборот,
разжалованы до рядового? Со всеми вытекающими последствиями?
     - Вполне может быть, - согласился Штирлиц.
     - У вас еще много информации, которую предстоит обсудить?
     - Много.  На три дня, как минимум. Кстати, гулять  вы  меня  намерены
пускать? Или полный  з а т в о р?
     Мюллер сел во главу стола:
     - Погуляем, Штирлиц, погуляем.  Располагайтесь по  правую  руку,  мне
приятно ухаживать за вами.
     - Спасибо, группенфюрер...  Или,  быть  может,  вы  хотите,  чтобы  я
обращался к вам как к сеньору "Рикардо Блюму"?
     Лицо Мюллера закаменело:
     - Мне жаль, что эта информация  стала  вашим  достоянием.  Сейчас  вы
нанесли мне удар, Штирлиц.  Я полагал, что "Рикардо Блюм" известен  только
четырем моим самым верным контактам... Кто вам назвал это имя?
     - Угостите кусочком фаршированной колбасы, группенфюрер,  -  попросил
Штирлиц. - Я опасаюсь, как бы вы  не  решили  вновь  попробовать  меня  на
выдержку, перед пытками надо как следует подкрепиться...
     - Надеюсь, вы  понимаете,  что  мои  люди  восстанавливают  весь  ваш
маршрут? Полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что я узнаю,  как  вы  сюда
прибыли, откуда, с чьей помощью?
     - Убежден.
     - Хорошо держитесь.  Порою я вообще сомневаюсь: есть у вас нервы  или
вам  сделали  какую-то  хитрую  операцию,  заменив  их  совершенно   новой
субстанцией,  которая  ни  на  что  не  реагирует,  а    лишь    фиксирует
происходящее?
     Штирлиц несколько удивился:
     - Раз вы сомневаетесь,  значит,  у  меня  есть  нервы.  Все  то,  что
вызывает сомнение, - существует... У меня, например, тоже есть сомнения по
поводу вашей активности в северной Италии в апреле сорок пятого... Я снова
хочу спросить: нас никто не слышит, группенфюрер? Я  не  зря  задавал  вам
этот вопрос вчера, не зря повторяю его сегодня.  Не думайте,  что  в  мире
мало людей, которые хотят занять ваше место. А будет - когда кончится "дух
Нюрнберга" - еще больше... Так что мой вопрос в ваших интересах...
     И Мюллер дрогнул.
     По-кошачьи, бесшумно поднявшись, он подошел  к  двери,  что  вела  на
кухню, резко распахнул  ее:  два  индейца-повара  сидели  на  подоконнике,
наблюдая за тем, чтобы не переварить  кофе,  стоявший  на  большой  плите;
Мюллер подкрался к той двери, что вела в его кабинет; там тоже  никого  не
было.
     - Тем не менее включите радио, - посоветовал  Штирлиц.  -  Дело  того
стоит.
     Мюллер ткнул пальцем в шкалу  "Блаупункта";  как  обычно,  передавали
испанские песни - гитара, кастаньеты и захлебывающийся голос женщины.
     - Теперь вы спокойны? - спросил Мюллер, вернувшись на свое место.
     Штирлиц покачал головой:
     - Теперь спокойны вы, группенфюрер...  Помните, как двадцатого апреля
сорок пятого года вы расписались на приказе, полученном от фюрера: "службе
гестапо обеспечить вывоз в Альпийский редут вождя мирового  фашизма,  дуче
Италии Бенито Муссолини"?
     - Если я и забыл, то у вас должен быть этот приказ, не правда ли?
     - Конечно.
     - Дадите ознакомиться?
     - Пожалуйста, - Штирлиц  протянул  ему  копию,  сделанную  на  тонкой
бумаге.
     Мюллер пробежал глазами текст, кивнул:
     - Да, подпись моя.  Но ведь в получении этого же приказа расписался и
Кальтенбруннер, и обергруппенфюрер СС Вольф.
     - Кальтенбруннера повесили, Вольф в  тюрьме,  а  вы  являетесь  неким
преемником идей  фюрера,  нет?  Следовательно,  отвечать  за  неисполнение
приказа - перед лицом членов партии - придется вам, группенфюреру  Генриху
Мюллеру; больше некому.
     - Я сделал все, что мог, Штирлиц, - Мюллер  положил  себе  ветчину  и
начал тщательно жевать, скрывая полнейшее отсутствие аппетита.
     Штирлиц покачал головой, сострадающе вздохнул:
     - Нет, группенфюрер.  Все не так.  У  меня  есть  документы,  которые
говорят об обратном...
     - Очень любопытно услышать систему доказательств от противного...
     - А кофе дадут?
     Мюллер нажал на кнопку под столом; индейцы принесли кофейник,  аромат
был горьким, чуть пьянящим.
     - Сливки нужны? - поинтересовался Мюллер.
     - Ни за что, - ответил Штирлиц. - Водкой не угощаете, напьюсь крепким
кофе.
     - Могу угостить и водкой.
     - Спасибо. Чуть позже.
     - Я весь внимание, Штирлиц...
     - Сейчас,  только  доем  фаршированную  колбасу...  Вкусна,  сил  нет
оторваться...
     Он деловито, с видимым, а не наигранным  наслаждением  доел  колбасу,
налил себе кофе и неторопливо заговорил:
     - Как мне кажется, Гитлера на самом деле не очень-то тревожила  жизнь
Муссолини...  Его более всего волновала  с у д ь б а  диктатора: если бы с
дуче не произошло то, что ныне известно всем, - а случилось  это  двадцать
восьмого апреля, и Гитлер читал радиосообщение о трагедии, -  я  не  знаю,
как бы себя повел великий фюрер германской нации... Я расскажу вам, отчего
оставшиеся в  живых  лидеры  национал-социализма  не  простят  вам  гибели
Муссолини...  Помните, еще в феврале сорок  пятого,  когда  генерал  Вольф
впервые прибыл в Швейцарию к Даллесу, вам поступили сведения  о  контактах
Муссолини с миланским кардиналом Шустером?
     - Я не помню этого, Штирлиц, - ответил Мюллер скрипучим голосом,  что
свидетельствовало о высшей степени  раздражения.  -  Я  руководил  слишком
большим подразделением, чтобы помнить все...
     - Сохранилась ваша переписка с представительством гестапо  при  штабе
дуче.  Я оперирую фактами. Иначе я рискую  провалить  ту  миссию,  которая
возложена на меня американскими друзьями...  Так вот, уже в конце  февраля
вы знали, что кардинал  Шустер  передал  англо-американскому  командованию
письмо Муссолини... Текст помните?
     - Нет.
     - Я помню. "Силы  социальной  республики,  -  писал  дуче,  -  должны
воспрепятствовать тому, чтобы жизнь нации  потонула  в  хаосе,  анархии  и
гражданской  войне.  Всякое  неконтролируемое   экстремистское    движение
(коммунистические партизанские отряды, митинги,  забастовки)  должно  быть
подавлено совместными силами моей  социальной  республики  и  союзников  с
помощью священников, которые  приложат  все  усилия  для  пропаганды  идей
всеобщего умиротворения.  При этом я, как дуче республики,  должен  знать,
какова будет судьба членов  правительства  и  руководящих  деятелей  моего
движения". Вспомнили?
     - Да вы продолжайте, Штирлиц, продолжайте, - сказал Мюллер. - Смеется
тот, кто смеется последним.
     - Ладно, не буду смеяться, - согласился Штирлиц. - Да и до  смеха  ли
мне, группенфюрер? Вскоре после этого  начальником  "корпуса  добровольцев
свободы" стал генерал Кадорна,  помните?  Интересная  личность:  противник
фашизма, но при этом практик  антикоммунистической  борьбы.  И  отправился
генерал Кадорна не куда-нибудь, а в Швейцарию,  и  не  к  кому-либо,  а  к
Аллену Даллесу.  И там-то мистер Даллес поставил  вопрос  в  лоб:  "Сможет
движение дуче удержать север Италии от коммунистического восстания? Хватит
ли у Муссолини сил и авторитета спасти страну для демократии?" И  Кадорна,
который был реалистом, ответил, что дуче не сможет спасти север Италии  от
коммунистического  восстания.  Он  имел  постоянный  контакт  с   доктором
Захарисом, отправленным Гитлером к дуче в  его  "столицу"  Гарньяно;  тот,
поняв,  что   д е л о   проиграно,  снабжал  генерала   Кадорну   интимной
информацией  о  Муссолини:  "Он  в  состоянии  депрессии,  плохо  понимает
происходящее, убежден в том, что нация стоит за его  спиной,  готова  дать
смертельный бой союзникам; порою, однако,  обсуждает  с  главой  секретной
полиции Тамбурини подробности предстоящего побега  на  подводной  лодке  в
Японию.  Генерал Вольф, возглавивший немецкие  войска  на  севере  Италии,
перестал общаться с Муссолини; впрочем,  его  заместитель  успокоил  дуче,
сказав, что на днях будет пущено в ход секретное  оружие  фюрера,  которое
сметет русских, англичан и американцев; оснований  для  беспокойства  нет;
все идет, как запланировано..." И было это двадцатого апреля сорок пятого,
группенфюрер, когда Гитлер возложил на  вас  ответственность  за  спасение
дуче. А сделал он это не зря, ибо Шелленберг - торгуя всеми, кроме себя, -
отдал  в  бункер  информацию,  что  Муссолини  отправился  на  встречу   с
в р а г а м и:  двадцать пятого апреля в Милане дуче Италии  сел  за  стол
переговоров; напротив него  расположились  генерал  Кадорна,  христианский
демократ Мараца и член ЦК партии действия Рикардо Ломбарди.  Эта делегация
Комитета  национального   освобождения    имела    указание:    переговоры
продолжаются ровно час; условие только одно - безоговорочная  капитуляция.
Вел  встречу  кардинал  Шустер.  Выслушав  слова  о  "капитуляции",   дуче
недоуменно заметил, что ожидал совершенно  иного;  поинтересовался,  какая
судьба ждет лидеров фашизма. Ему ответили, что их судьба будет решаться по
закону. "По закону военного времени? - сразу же спросил Муссолини.  -  Или
мирного?"  -  "По  действующим  законам",  -  ответили  ему.  "Я    должен
посоветоваться с немцами, которые ведут бои, - сказал  дуче,  -  только  я
могу  понудить  их  сдаться,  если  вы  гарантируете  жизнь".  Он  прервал
заседание, отправился в свой штаб, а там ему сказали, что Вольф уже  сидит
за столом  переговоров  с  американцами.  "Они  предали  меня",  -  сказал
Муссолини  и  сел  в  машину;  а  ведь  его  сопровождали    ваши    люди,
группенфюрер... Они должны были вывезти его в Тироль... А они его бросили,
как только дуче переоделся в немецкую форму и натянул на  голову  каску...
Один из этих ваших людей жив... Он дал показание, что вы отправили приказ:
"Пусть с дуче разбираются сами итальянцы, охрану снять".  Зачем вы  отдали
такой приказ? Чтобы поскорее уничтожили  с в и д е т е л я,  который лучше
всех других знал, что  т в о р и л о  гестапо в Италии?  Или же - я вправе
трактовать  этот  приказ  и  так  -  хотели  помочь  американцам  схватить
Муссолини, в случае чего зачтется?
     - Текст моего приказа у вас есть?
     - Есть показания.
     - Одного человека?
     - Трех.  Дуче ведь пытался пробраться в Альпийский редут  с  немецкой
зенитной  батареей...  Все  солдаты,  присутствовавшие  при  его   аресте,
опрошены и в один голос показали,  что  люди  гестапо  бросили  Муссолини,
когда он решил ехать на озеро Комо...
     - Еще кофе? - спросил Мюллер.
     - С удовольствием.
     - За сердце не боитесь?
     -  Боюсь.  А  что  делать?  Разве  можно  лишать  себя  удовольствия,
постоянно высчитывая, что может из-за этого произойти в ближайшем будущем?
     - Тоже верно, - согласился Мюллер задумчиво. - Ну,  это,  я  надеюсь,
все?
     - Только  начало,  группенфюрер,  -  Штирлиц  рассмеялся.  -  Я  хочу
напомнить вам дело Кисселя...  По-моему, именно вы вели с ним переговоры в
тридцать втором, а?
     Мюллер резко встал из-за стола,  отошел  к  окну,  забросил  руки  за
спину:
     - У меня есть выход, Штирлиц, - сказал он тихо. - Я пристрелю  вас  и
уйду из Виллы.  Вы же понимаете, я не зря провел два года в этом  регионе,
мне есть где обосноваться на юге Америки.
     -  Бесспорно,  -  согласился  Штирлиц.  -  Но  если  здесь  вы    бог
национал-социализма, то в любом другом месте станете загнанным  зверем.  И
каждый раз, когда ваши люди будут  получать  от  вас  шифры  к  банковским
сейфам, где хранится золото СС и партии, ожидание  их  возвращения  станет
для вас муками ада... Они ведь будут брать золото изменника, группенфюрер.
А зачем отдавать изменнику то, что ему по праву не принадлежит?
     Мюллер повернул колесики громкости радио, увеличив мощность; вернулся
к столу:
     - Ну, так и что же вам известно по делу Кисселя?
     - Все, - ответил Штирлиц. - Но  этот  документ  я  перешлю  вам  лишь
только после того, как мы заключим договор.  Я  не  принес  его  с  собой,
опасаясь обыска...  Это ведь такой документ, который равнозначен  для  вас
смертному приговору, вы же понимаете это, нет?
     Мюллер понимал это.
     - Комбинация была начата в  тридцать  втором  году,  когда  Гитлер  в
третий раз отказался от  должности  вицеканцлера,  которую  ему  предлагал
канцлер Папен, выражавший волю Круппа и Тиссена, всего крупного  капитала.
После того, как Папен был  вынужден  уйти,  президент  Гинденбург  передал
власть генералу Шлейхеру; как опытный политик, этим  назначением  генерала
он грозил и коммунистам, и нацистам, и  ненавистному  Парижу:  в  конечном
счете все и везде решает армия.
     Шлейхер сразу же начал действовать; он знал, что  в  НСДАП  произошел
раскол: Штрассер рассо