у
этого беса,  - подумал он. - Он всегда гонял нас на экзамене, но мы любили
его,  несмотря ни на что. Но как он ловко меня обвел... Ничего, все-таки я
из  его  школы,  реванш я  возьму,  и  этот  реванш будет  неожиданным для
старика".
     - Значит,  давай начнем сначала,  - сказал Берг, входя в кабинет и на
ходу поправляя подтяжки.  -  Пропал Кочев. В ночь на двадцать второе. Ленц
опубликовал интервью:  "Я выбрал свободу!" - заявил Кочев". "Покажите его,
- попросили мы.  -  И  кончим на  этом дело".  -  "Он не  хочет ни  с  кем
встречаться".  -  "Хорошо.  Давайте мне человека, который беседовал с ним,
Кочевым, пусть он под присягой дает показания, и на этом мы ставим точку".
Этого человека я не получил,  а получил пленку, которая была сфабрикована.
Ленц  был  арестован не  мной,  а  полицией,  и  он  дал  показания майору
Гельтоффу о том,  что пленку и первое интервью ему всучил Люс.  Левый. Это
уже бомба.  Человек,  который борется с нацистами и не скрывает симпатий к
Марксу,  ведет грязную игру.  Более того,  он  у  меня проходит по  делу о
гибели Ганса Дорнброка.
     - Я знаю.
     - Это не могло не удивить меня.  Более того,  алиби, которое выдвинул
Люс, подтвердилось не в полной мере.
     - У вас достаточно улик для его ареста?
     - Вполне.  Когда я сажал Люса, у меня были достаточные данные для его
ареста.
     - Когда сажали.  А  сейчас?  Вы приучали нас,  профессор,  к точности
формулировок.
     - Видишь  ли,  Юрген  ("Пусть  там  послушают,  как  я  называю тебя,
господин статс-секретарь,  пусть.  Ты сейчас станешь злиться,  а это очень
хорошо,  когда злятся начальники, особенно из молодых"), видишь ли, сынок,
сейчас я перепроверяю его алиби. Не то, которое он выдвинул, а то, которое
мне  пришлось  вытягивать клещами  у  свидетелей.  Ты  же  понимаешь,  что
прокурору не к  лицу вытягивать клещами показания в  пользу арестованного,
но мы живем в демократической стране,  слава богу, где задача прокурора не
в том, чтобы осудить, а в том, чтобы докопаться до истины.
     - Стоило ли ради этого сажать Люса в тюрьму?
     - По букве закона я мог это сделать, Юрген.
     - Понимаю. Но мы отвлеклись от Люса...
     - Нет,  мы не отвлекались от Люса.  Это ты меня навел на Люса, и я не
совсем понимаю,  зачем тебе это надо, когда мы исследуем Кочева. Мы должны
рассматривать Люса как  эпизод в  цепи непонятной комбинации,  которую все
время кто-то норовит разыграть против нас с  тобой,  против нашего закона.
Главное ведь,  что волнует нас с тобой:  где Кочев?  Как нам выпутаться из
этого дела,  которое красные так мастерски -  по твоим словам - используют
против нас?  Я ищу Кочева, а Люс сидит у меня лишь потому, что я веду дело
Дорнброка. Понимаешь? В этом есть свое преимущество.
     - Теперь понимаю. Он дал какие-нибудь показания в связи с Кочевым?
     - Никаких. Конкретно - никаких.
     - А косвенно?
     - Он отрицает,  что знал Кочева,  когда проводил съемку своего фильма
"Берлин остается Берлином".
     - Вы не позволите мне взглянуть на эти показания?
     - Пожалуйста...
     "Вот и  все,  -  удовлетворенно подумал Кройцман,  -  все дело сейчас
ляжет на  стол,  и  я  просмотрю его и  пойму,  как он  вышел на  то,  что
интересует Бауэра".
     Берг достал из сейфа тонкую папку и положил ее перед Кройцманом.
     - Я всегда режу дела на эпизоды,  -  пояснил он,  - здесь как раз то,
что тебя интересует... Видишь, - он кивнул на открытый сейф, - эту гору...
Все эпизоды разложены по папкам.
     "Сволочь, - ожесточился Кройцман, - старая сволочь",
     Он пролистал папку и сказал:
     - По-моему, Люс дает искренние показания.
     - По-моему,  тоже.  Только надо их  до конца подтвердить во времени и
месте: свидетелями, данными возможного наблюдения...
     - За ним наблюдали? Кто? Ваши люди?
     - Не только наши.  За мной тоже,  я заметил, стали наблюдать. Вряд ли
за мной наблюдают наши люди...
     - Вы позволите мне проверить, кто наблюдает за вами?..
     - Пока  не  стоит.  А  вдруг это  у  меня  начинает проявляться мания
подозрительности?  Если за  мной смотрят красные,  то  наша контрразведка,
надеюсь,  сможет охранить меня...  Хотя,  впрочем,  от чего меня охранять?
Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу - язва... Работа
- дом, дом - работа.
     - Вы  отрицаете возможность того,  что  вся  эта история с  Кочевым -
провокация коммунистов? От начала и до конца?
     - Смысл? Какой им смысл?
     - Мы  -  фронтовой город,  мы  наводим  мосты,  а  здесь  исчезает их
гражданин.
     - Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям...
     - Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и
по  Люсу.  Раньше он делал фильмы против нацистов,  которые так хвалили на
Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто
не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его
в  прямой  связи.  Агент  должен  быть  нейтралом  в  политике,  иначе  он
бесполезен.
     - Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
     - Пока нет.
     - Что значит "пока"? Ты их ищешь? Помимо меня?
     - Разведка не  входит в  мое ведомство,  но  они ведь тоже не  спят в
своем доме.
     - Может  быть,   ты   поможешь  мне  связаться  с   ними  для  обмена
информацией?
     - Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что
мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
     "Ну-ну, - подумал Берг, - твой выключен, а мой диктофошка пишет".
     - А  если  вы  докажете непричастность Люса  ко  всему  этому делу  и
отпустите его  -  будете вы  готовы мотивированно объяснить происшествие с
Кочевым?
     - Юрген,  я ничего не буду делать специально для красных.  Я все буду
делать для нас,  для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале
ты  говорил  о   политике  "наведения  мостов",   а  теперь  о  провокации
коммунистов.
     - Как  раз это и  увязывается.  Чтобы сорвать нашу политику наведения
мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
     - Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
     - Конечно. А я пока пороюсь в папках - для себя, если позволите.
     - Нет,  сынок,  не  стоит...  Там много моих пометок,  и  это рабочие
материалы,  а  пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в  твоем
мозгу,  и  это будет плохо,  потому что ты  можешь оказаться в  плену моей
версии.
     - Значит, у вас есть версия?
     - Да.  Она отличается от твоей.  По-моему,  Кочев здесь в Берлине, но
почему он здесь и где -  это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех
- пяти дней.  Если этот срок тебя не  устраивает,  тогда я  готов передать
дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы
эпизодов, а лишь единая папка...
     - Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
     - Боюсь, их этот срок не устроит, а?
     - Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
     - Вряд ли ты переспоришь министра...
     - Я  попробую сразиться с  ними.  Я вижу,  вы не хотите,  -  Кройцман
спрятал диктофон в портфель,  -  раскрывать все карты, и это ваше право. Я
могу более настойчиво просить вас  показать мне все дело,  чтобы составить
полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан
в  жизни.  Без ваших уроков я  бы  не был юристом,  я  был бы обыкновенным
болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
     - Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
     - С удовольствием.
     "У  старика есть данные против Бауэра,  -  подумал Кройцман,  помогая
прокурору Бергу надеть плащ,  -  он ведет серьезную игру,  и он будет бить
наотмашь, когда соберет доказательства".
     - Я жую котлеты,  но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь,
я даже сам,  наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя
по всему,  мне предстоит драка не меньшая, чем тебе... Я тут поболтал один
вечер с моими ребятами из прессы,  многое объяснил им,  но попросил, чтобы
они пока помолчали.  Они пообещали,  что будут в драке, если она начнется,
на моей стороне...  Им легче,  -  Берг посмотрел в глаза Кройцману,  - над
ними нет министров.
     - Это верно, - вздохнул Кройцман. - Это абсолютно верно...
     "Испугался, мальчик, - отметил Берг. - Очень хорошо. Теперь ты понял,
что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что
я  на все пойду в этой драке,  особенно если разговор с Сингапуром сегодня
ночью состоится,  а завтра я получу показания из Гонконга...  Но тебе пока
про это не надо знать,  мальчик.  У тебя своя игра,  а у меня своя. Только
если для тебя это игра, то для меня это жизнь".


                                    3

     - Добрый день, господин Шевц... Прошу садиться.
     - Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
     - Я  вызвал вас в  качестве свидетеля по  обвинению редактором Ленцем
режиссера Люса в подлоге и клевете.
     - Я не имею к этому никакого отношения.
     - Где вы работаете, господин Шевц?
     - Постоянно нигде.  Я  работаю время от  времени по  договору,  чтобы
обеспечить себе возможность для творчества.
     - Творчества?
     - Я поэт.
     - Где вы публиковались?
     - Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас - опубликоваться?
     - А разве трудно?
     - Еще как...  Без связей попросту невозможно... Или если не поддержит
какой-нибудь меценат...  А  я  из рабочей семьи,  откуда мне взять богатых
покровителей?
     - Пожалуйста, взгляните на это фото.
     - Это  я.  Знаете,  самое  выгодное дело  -  наняться в  какую-нибудь
съемочную группу...  Они  неплохо платят,  и  потом,  это временно...  Люс
снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
     - В  чем  заключалась ваша  работа  в  группе?  Как  называлась  ваша
должность?
     - Точного названия нет...  Говорят:  "Работает в  окружении".  В  тот
день, когда я снят...
     - Какой это был день?
     - Из-за  этого дня  целая шумиха была на  телевидении,  я  смотрел...
По-моему,  это было девятнадцатого,  тут Ленц не прав. А может, двадцатого
или двадцать первого,  не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну
вот...  Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на
пляже,  попросили поболтать с  разными ребятами так,  чтобы  собрать их  в
кружок...
     - Кто вас просил об этом?
     - Не помню.
     - Люс просил?
     - Нет,  Люс сказал,  чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут
камеру. Чтобы все было естественно...
     - А кто вам сказал, что там Кочев?
     - Этот шпион?  В  очках?  Никто не  говорил.  Я  и  не думал,  что он
красный...
     - Почему вы считаете его шпионом?
     - Потому что он предлагал мне деньги на издание книги...
     - Когда?
     - Вечером.  Я ведь на пляже читал стихи,  мы пили... Я читал стихи, а
красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
     - Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали...
     - А я не ему читал...  Я же не знал,  что он красный. Я читал всем. Я
только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн...

                    Море идиотизма
                    Пополняется ручьями глупости.
                    Но ведь ручьи рождены снегом,
                    Который тает?
                    Возможно ли из белизны рожденье грязи?
                    Где логика и в чем секрет проблемы?
                    А может быть, бессилье чистоты
                    Обречено на превращенье в ужас?
                    А сила, пусть в крови, в истоме стали,
                    В конце концов останется булатом
                    С отливом синевы?
                    Загнать моря в ручьи.
                    Ручьи вернуть снегам.
                    Снег пусть окован льдом.
                    А я пусть стану тем,
                    Кто властен над природой.
                    Закон мой прост, но чист,
                    Он требует любви,
                    Свободы, силы.
                    Он требует меня - для вас!
                    Эй, ждите!
                    Я иду!

     - Где-то перекликается с Энцесбергером...
     - С  этим  ублюдком?  Господин прокурор,  я  стою  с  ним  на  разных
позициях! Он же за волосатых!
     - Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант... Ну и что дальше?
     - Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я
сказал,  что  это  написано  чернилами  на  моих  ягодицах.  Простите,  я,
наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так.
Он спросил:  "Почему вы не публикуетесь,  Иоганн?"  А  я  ответил,  что он
столько же знает о  нас,  сколько мы о  них,  и он с этим согласился...  А
когда мы в  центре разошлись,  он предложил мне вечером повстречаться,  он
сказал,  что хочет послушать мои стихи...  Он сказал, что вечером пойдет в
"Ам Кругдорф"" это такой маленький ресторанчик возле университета,  и  что
мы можем перед этим с ним увидеться... Вот...
     - Дальше?
     - Мы  с  ним увиделись,  а  он говорит,  что если мне нужны деньги на
издание стихов,  то он может мне помочь.  "Или,  -  говорит, - давайте мне
ваши стихи,  Иоганн,  я  их покажу у  нас дома,  мы их напечатаем..."  А я
сказал,  что,  конечно,  лучше мне одолжить деньги на издание книги...  Он
спросил - сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание
поэтического сборника в  маленькой типографии.  Он спросил:  "Тысяча марок
устроит?" Ого,  еще бы не устроила!  А как мне их вернуть?  Что, если я не
продам книг на тысячу марок?  Наши сволочи разве читают поэзию? Они только
смотрят грязные фильмы из Штатов,  где барахтаются в  постели или стреляют
ковбои... Спросите наших, кто читал Гете? Из тысячи один. А если и читали,
то  этого  ядовитого Гейне...  А  он  такой  же  немецкий поэт,  как  я  -
французский.
     - Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.
     - А я разве сказал,  что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но
он  зол  и  дедуктивен,  это  свойственно людям его национальности.  Разве
Мендельсон плохой композитор?  Но  Вагнер выше.  И  Мендельсон в  этом  не
виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.
     - В этом с вами трудно не согласиться...
     - Кочев, кстати, не согласился... Но неважно. Он, - продолжал Шевц, -
сказал:  "Я  дам вам деньги,  и  не  думайте о  том,  когда вы  их сможете
вернуть...  Но мне,  -  продолжал он, - как ученому-социологу, хотелось бы
попросить вас о  любезности...  Сюда приедут мои друзья:  познакомьте их с
молодыми интеллектуалами,  расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас
и о вас,  о ваших нацистах, капиталистах, о Мао..." Я сразу смекнул, в чем
дело...  Он думал,  что если поэт,  то,  значит,  блаженный.  Я сначала-то
подумал:  ну и  возьму я ваши деньги,  а ничего вам говорить не стану,  но
потом я  сказал себе:  "Иоганн,  с этого нельзя начинать.  Нельзя грязнить
себя в самом начале..." И я ответил ему:  "Идите прочь! Ищите себе агентов
в республиканском клубе!" Он засуетился,  стал говорить,  что я его не так
понял, а я повернулся и ушел...
     - И больше с ним не встречались?
     - Нет.
     - Где вы с ним увиделись?
     - Возле остановки метро.
     - Какая станция?
     - Онкл Томс Хютте...
     - В какое время?..
     - Часов в одиннадцать...
     - Он стоял в метро или был наверху?
     - Там же все наверху!
     - Вы не путаете?  Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции
Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?
     - В  центре?  Нет...  По-моему,  нет...  Да  нет же,  конечно,  возле
метро...
     - Почему вы не сказали об этом раньше?
     - Не  дело  поэта  таскаться по  полициям.  Его  дело  -  самому быть
честным...
     - Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?
     - Конечно. А как же иначе можно это расценить?
     - Иначе?  Можно и иначе...  Представьте,  что его друзья собираются к
нам  и  что  действительно  они  интересуются,   чем  живут  наши  молодые
интеллектуалы...
     - А  деньги мне  зачем предлагать?  Они же  приезжают сюда с  пустыми
карманами.
     - Кто?
     - Коммунисты.
     - Откуда вам это известно?
     - Это всем известно.
     - Лично мне  это  неизвестно.  От  кого  вы  узнали,  что  коммунисты
приезжают к нам с пустыми карманами?
     - Да все так говорят... И, кроме того, я читал об этом...
     - Где? В какой книге?
     - У этого... Ну, как его... У Флеминга...
     - В какой книге?
     - Я не помню. В какой-то из его книг...
     - Вы это утверждаете?
     - Что?
     - То,  что именно в одной из книг Флеминга вы читали,  что коммунисты
приезжают за границу с пустыми карманами?
     - Да.
     - Вы настаиваете на этом утверждении?
     - Я не понимаю, какое это имеет отношение...
     - Большого значения это не имеет,  но в  книгах Флеминга утверждается
как  раз  противное -  что все коммунисты приезжают на  Запад с  огромными
деньгами, потому что они работают на КГБ...
     - Откуда же я мог узнать про это? Ума не приложу...
     - Об этом известно нашей разведслужбе,  контрразведке, но это не суть
важно сейчас... Сколько времени продолжался ваш разговор с Кочевым?
     - Минут двадцать. А что?
     - Ничего. Всегда, когда получаешь интересные показания, интересуешься
подробностями. Итак, вы проговорили полчаса?
     - Да. Минут двадцать - полчаса...
     - Какие вы стихи ему читали?
     - Где?
     - Ну,  когда  увиделись вечером...  Он  же  пригласил вас,  чтобы  вы
почитали ему стихи...
     - Я ему прочел поэму "Цветы, растущие в землю".
     - А еще что вы ему читали?
     - Несколько стихов из последнего цикла...
     - Во что он был одет?
     - Он? Как во что?
     - Он был в пиджаке или нет? Если в рубашке, то какого цвета?..
     - Вот этого я не помню.
     - Не может быть,  господин Шевц,  не может быть. Всему верил, а этому
поверить  не   могу...   Поэт,   который  не   помнит   такой   пустяковой
подробности... Давайте я буду вам помогать... На нем был черный костюм?
     - Не-ет... Тогда ведь было жарко...
     - Он был без пиджака, в белой рубашке?
     - Нет... Кажется, в какой-то цветной...
     - Сейчас,  минуту... - Берг отошел к сейфу, достал показания Урсулы и
прочитал то место, где она описывала, во что был одет Кочев: "Легкий серый
костюм, который переливается на солнце, и в белой рубашке с дырочками".
     - Но пиджак на нем был?
     - Нет. Нет, он был без пиджака, в цветной рубашке...
     - Вы готовы подтвердить это под присягой?
     - Я лучше скажу, что я не помню, во что он был одет.
     - Хорошо. Откуда он доставал деньги?
     - Деньги? Из заднего кармана брюк.
     - А брюки какого цвета?
     - Не помню. Кажется, темные... Ночью все кажется темным...
     - А сколько стихов из вашего последнего цикла вы прочитали Кочеву?
     - Там всего восемь стихов.
     - Сколько это страниц?
     - Двенадцать...
     - Как, по-вашему, он разбирается в поэзии?
     - Да. Что да, то да. Он понимает поэзию.
     - Он разбирал ваши стихи?
     - Да.  И делал это интересно.  Очень интересно.  Поэтому я и развесил
уши.  Поэтому я и стал заглядывать ему в глаза,  до той минуты, пока он не
начал меня вербовать...
     - Хорошо.  Спасибо.  У  меня остался к  вам последний вопрос,  Иоганн
Шевц...
     - Пожалуйста, господин прокурор...
     - Вы состоите членом какой-либо партии?
     - Я?! А что? Нет, не состою.
     - Какой партии вы симпатизируете?
     - Партии поэтов...
     - Прекрасный ответ. Ну а теперь ответьте мне: зачем вы лжете?
     - Кто? Я? Я вам не лгу.
     - Все, что вы мне сказали, правда?
     - Да. Все это правда.
     - Тогда я сейчас включу магнитофон, и вы мне прочитаете вашу поэму, а
потом последний цикл,  а  после этого я их разберу...  Страница -  это две
минуты времени, Шевц... И