того вы читали Кочеву ваши стихи в течение сорока
четырех минут. И он, как вы говорили, неплохо разбирал вашу поэзию... Тоже
минут  двадцать.  Потом  он  вас  "вербовал" в  течение десяти минут,  как
минимум...  Итого вы с ним провели час двадцать четыре минуты.  А от метро
до  кабачка "Кругдорф" десять минут езды или тридцать минут ходу.  Значит,
если вы встретились у  метро в  одиннадцать часов и вы настаиваете на том,
что  это  было  именно  в  одиннадцать,  то  как  Кочев  мог  оказаться  в
"Кругдорфе" в одиннадцать тридцать, причем добирался он туда пешком?
     ...Наблюдение, пущенное за Иоганном Шевцом, принесло то, что и ожидал
Берг:  сначала поэт ринулся на квартиру местного руководителя НДП, а после
позвонил по телефону к человеку,  который встретился с ним на Сименштадте,
а оттуда, после беседы с поэтом, поехал к Айсману.
     ...Человек этот был Вальтер, связник Айсмана по НДП.


                                    4

     - Господин  Ауфборн,   вы  утверждаете,  что  находились  в  кабинете
редактора Ленца, когда к нему пришел помощник Люса и передал пленку?
     - Да.
     - Как представился посланец Люса?
     - Он  просто сказал:  "Редактор Ленц,  мой  босс хочет предложить вам
сенсационный материал,  а  мне за то,  что я его принес,  следует к уплате
тысяча марок". - "Что за материал?" - "О том болгарине, который дал деру".
- "Пойдемте в наш кинозал..." - сказал Ленц.
     - Вы не видели, как Ленц платил человеку Люса деньги?
     - Нет.
     - Как его звали?
     - Он не назвался. Просто сказал: "Я от Люса".
     - Вы говорили, он представился помощником Люса?
     - Нет,  это неверно.  Это я так понял его... Вообще-то, он сказал: "Я
от Люса".
     - Опишите его.
     - Очень неприметная внешность.  Я еще удивился, что в кино существуют
такие неприметные люди. Шатен, небольшого роста, в коричневом костюме...
     - В какое это было время?
     - Часов в двенадцать или около этого.
     - То есть во время обеденного перерыва?
     - В  редакции не  очень-то  соблюдается обеденный перерыв.  Все время
горячка.
     - Вот  я  тоже  не  соблюдал обеденных перерывов и  нажил  себе  язву
двенадцатиперстной кишки...
     - У меня была язва до фронта... На фронте все зарубцевалось.
     - Вы на каком фронте воевали?
     - Я был все время на севере. Помогали финнам, потом был в Норвегии.
     - Вы проходили денацификацию?
     - Да.  У  англичан.  Сразу после войны меня сунули в лагерь только за
то,  что наша часть была приписана к  СС.  А  я и в глаза-то не видел этих
палачей... Неужели я виноват в том, что на горнолыжников напяливали черную
форму?
     - Сколько времени вы провели в лагере?
     - Семь месяцев.
     - К суду вас потом привлекали?
     - Тогда всех привлекали к суду.
     - Я понимаю...  Всех привлекали,  почти всех...  Но вас,  именно вас,
привлекали?
     - Да.
     - Вы были осуждены?
     - Осужден?! Я был оклеветан!
     - На сколько лет вас оклеветали?
     - На пять лет.
     - За что?
     - Они,  видите  ли,  обвинили нас  в  том,  что  мы  сожгли  какую-то
партизанскую деревню в  Норвегии.  А  мы  не сжигали никакой деревни.  Там
убили трех наших ребят и  вели по нас стрельбу с  крыш.  Мы,  естественно,
отвечали тем же...
     - Как давно вы работаете у Ленца?
     - С тысяча девятьсот сорок седьмого года.
     - То есть сразу же после освобождения из тюрьмы?
     - Да.
     - Вы сидели в одной камере с Ленцем?
     - Да.
     - И сразу же начали вести отдел спортивных новостей?
     - Да.  К черту политику!  Только секунды и минуты...  Я даже перестал
заниматься предсказанием чемпионов,  хватит!  Все паши беды оттого, что мы
не знаем, на кого и когда ставить...
     - Ставьте на...  -  Берг осекся и вздохнул.  - Ладно... Бог с ними, с
предсказаниями. Кто еще был в кабинете Ленца, когда пришел помощник Люса?
     - Нет, не помощник Люса, а человек от Люса.
     - Да, да, я понял и записал это ваше уточнение. Когда в кабинет Ленца
вошел Диль?
     - Кажется, к концу нашей беседы.
     - Что он мог слышать из разговора?
     - Наверное, лишь заключительную часть...


     - Господин  Диль,  что  вам  известно  о  посещении  редактора  Ленца
человеком от Люса?
     - Почти ничего,  господин прокурор.  Редактор Ленц,  одеваясь, сказал
Ауфборну,  что он надеется через час вернуться.  "Мы быстро посмотрим этот
материал, - сказал он, - и вернемся. Игра стоит свеч".
     - В каких частях вы служили, господин Диль?
     - Я не воевал. Я работал в тылу.
     - После войны вы привлекались к ответственности?
     - Вы меня вызвали в качестве свидетеля по делу Люса.  Какое отношение
ваш вопрос имеет к этому делу?
     - Словом,  вам бы не хотелось отвечать на этот вопрос -  я  верно вас
понял?
     - Да.
     - Благодарю вас,  у  меня  к  вам  больше  ничего  нет.  Одно  только
уточнение:  человек Люса был невзрачен собою, шатен, в коричневом костюме?
- откровенно  посмеиваясь,  спросил  Берг.  -  Вас,  видимо,  удивила  его
внешность: человек из кино, а такой ординарный... Не так ли?
     - Вы  правы,  господин  прокурор,  в  его  внешности не  было  ничего
приметного.
     - Да уж конечно,  если б там было что-нибудь заметное, вы бы не могли
этого  не  отметить для  себя:  все-таки  восемь  лет  работы в  полиции у
нацистов - это большой срок...
     - Я протестую,  господин прокурор! Я работал не в полиции нацистов, а
в  полиции Германии.  Вы тоже работали,  пользуясь вашей терминологией,  в
органах юстиции у гитлеровцев.
     - Между  прочим,   вы  совершенно  правы.   Да,   господин  Диль,   я
действительно работал в органах юстиции при гитлеровцах, и даже то, что вы
карали,  а я пытался защищать, - даже это не успокаивает мою совесть: ведь
я работал у гитлеровцев, господин Диль.


     - Редактор  Ленц,  я  допросил  ваших  свидетелей.  Они  дали  вполне
убедительные  показания.   Прежде  чем   мы   приступим  к   следственному
эксперименту,  я  бы хотел вернуться к вопросу о публикации в вашей газете
интервью с болгарином.
     - Теперь,  когда, кажется, все становится на свои места и все поняли,
что я пал жертвой провокации,  я вам отвечу.  После того как помощник Люса
прокрутил мне материал и  я уплатил ему деньги,  он передал мне интервью с
болгарином.
     - И фотографию Кочева он тоже передал вам?
     - Да.
     - Как  вы  объясните тот  факт,  что  он  вам  дал  фотографию не  из
отснятого Люсом материала, а с паспорта Кочева?
     - Вы убеждены, что мы напечатали фото Кочева с его паспорта?
     - Так утверждают болгары.
     - Я  не могу,  конечно,  опротестовывать заявление болгар...  Они это
официально утверждают?
     - Вполне.
     - Естественно,  я не могу их опротестовывать...  Вероятно,  вызвав на
допрос помощника Люса,  вы  сможете задать ему  этот вопрос и  потребовать
мотивированного ответа.
     - Вы  правы.  Прошу вас ответить мне:  согласны ли  вы  встретиться с
помощником Люса?
     - Конечно.
     - Тогда я попрошу вас пройти в соседний кабинет.
     Они  перешли  в  большой  зал,  где  была  собрана вся  группа  Люса:
ассистенты,   помощники,   звукооператор  со  своей  командой,   помощники
продюсера,  шоферы, обслуживавшие "лихтвагены" и "тонвагены", привлеченные
статисты.  Сам  Люс сидел поодаль,  на  отдельном стуле,  а  за  ним стоял
полицейский.
     - Пожалуйста,  укажите мне,  господин Ленц, человека, передавшего вам
за тысячу марок материал, отснятый Люсом.
     Ленц попросил:
     - Включите, если можно, верхний свет, тут довольно темно.
     Берг  неторопливо подошел к  двери  и  повернул выключатель,  Дрогнув
голубым,   беззащитным  поначалу  светом,  мертвенно  засветились  большие
плафоны.
     "Почему этот  покойницкий свет называют дневным?  -  подумал Берг.  -
Какая глупость! Это все реклама..."
     - Так лучше? - спросил он Ленца.
     - Да, благодарю вас.
     Ленц  дважды  очень  внимательно оглядел  собравшихся здесь  людей  и
сказал:
     - Простите, господин прокурор, но здесь того человека нет.
     - Продюсер Шварцман, - обратился прокурор к маленькому человеку, то и
дело утиравшему со лба пот, - кто из вашей группы не явился?
     - Здесь все  наши  люди.  Все,  без  исключения.  Даже  те,  кого  мы
привлекали на суточные договоры.
     Прокурор обернулся к Ленцу и вопросительно посмотрел на него.
     - Нет,  -  повторил  Ленц,  -  здесь  нет  человека,  назвавшего себя
помощником режиссера Люса.
     - Вы  не  звонили  Люсу  после  того,  как  его  помощник продал  вам
материал?
     - Зачем?
     - Ну, для проверки, страховки, что ли...
     - Страховкой занимаются банки, господин прокурор, мое дело - газета.
     - А  если,   как  это  сейчас  выясняется,   у  вас  был  проходимец,
провокатор?
     - Я  могу только сожалеть об этом...  Я  хочу принести свои извинения
режиссеру Люсу  и  посоветовать его  продюсеру тщательнее хранить отснятый
материал... Мы, газетчики, умеем хранить наши тайны.
     - Продюсер Шварцман, кто у вас имеет доступ к отснятому материалу?
     - Я хочу ответить редактору Ленцу, - сказал продюсер, - мы тоже умеем
хранить  наши  тайны.  Вы  воспользовались краденым  товаром,  Ленц...  Вы
поступили как перекупщик краденого...  Отснятый материал хранится в  нашем
сейфе,  и  доступ к  этому материалу имеем только я и режиссер Люс.  -  Он
достал из кармана ключ и  показал его прокурору.  -  Вот этот ключ,  и еще
один такой сделан для Люса.  И все. Больше никто не мог получить материал,
кроме нас! Никакой мифический помощник не мог получить этого материала.
     - Значит,  вы хотите сказать,  -  спросил Берг,  -  что лишь вы и Люс
могли продать материал Ленцу?
     - Да.  Пусть он обвинит в этом нас, а не мифического помощника. Пусть
он обвинит в этом меня. Я посмотрю, что из этого получится!
     - Я  должен  защитить редактора Ленца,  -  откровенно зевнув,  сказал
Берг,  -  извините,  господа,  я  сегодня  почти  не  спал.  Мы  проводили
экспертизу в  ателье...  Вот заключение экспертов,  -  он  протянул листки
бумаги Шварцману,  -  здесь акт обследования вашего сейфа.  Он был вскрыт,
ваш сейф.  Он был вскрыт дважды.  Один раз, вероятно, когда брали материал
Люса для копировки,  а второй раз, когда этот материал положили обратно. К
сожалению, нам не удалось узнать, когда это случилось. Экспертиза, которую
я проверил с пленкой, дала мне, правда, несколько иные данные... Но сейчас
не время об этом...
     - Какие-то провокаторы,  -  воскликнул Ленц, - хотят сталкивать лбами
немцев,  придерживающихся разных политических взглядов! Мой дорогой Люс, я
прошу  у  вас  прощения!  Я  готов  понести  ответственность  за  излишнюю
доверчивость!  Это для меня хороший урок на будущее... Страшно, конечно, в
каждом видеть провокатора или врага, но если нас...
     - Хорошо, - перебил его Берг, - это все для прессы, господин Ленц. Вы
свободны.
     Через два часа после того как Берг закончил эту комедию,  он  получил
сообщение:   Кочев   запросил  политическое  убежище  в   Южно-Африканской
Республике.  В  пространной  статье,  опубликованной в  Иоганнесбурге,  он
писал: "Моя мать поймет меня и простит. Мои друзья, которые ведут в Софии,
Праге,  Будапеште,  Белграде  и  Москве  неравный,  но  благородный бой  с
тиранией,  простят меня и  поймут.  Я  знал,  что  КГБ  повсюду имеет свою
агентуру и  они легко могли похитить меня из Западного Берлина,  -  именно
поэтому я  запросил убежища здесь,  в ЮАР.  Я не буду вести никакой борьбы
против режима.  Пока что я  буду отдыхать и  думать,  как мне найти самого
себя в  свободном мире.  О том,  к какому решению я приду,  я сообщу через
печать".



     СХВАТКА
     _____________________________________________________________________


                                    1

     Кройцман прибыл в  Гамбург поздним вечером.  Сразу  же  с  вокзала он
поехал в  дом к адвокату Енеке,  который обычно по пятницам собирал у себя
близких  друзей  на  "сеансы  продления  молодости".  Приезжали выпускники
Боннского университета: "студенты" располагались в баре, а жены студентов,
одна из которых,  фрау Никельбаум,  уже успела стать бабушкой в свои сорок
лет, болтали наверху, в холле, где им были приготовлены кофе и мороженое.
     Кройцман приехал к  своему  университетскому приятелю именно  сегодня
отнюдь не потому, что тот приглашал его к себе уже два года кряду.
     - Зазнался,  бурш,  -  говорил Енеке  своим низким рокочущим басом по
телефону,  -  это поразительно,  как меняются люди,  став членами кабинета
министров! Кройцман, я презираю тебя! Более того, я тебя ненавижу! Если ты
не приедешь ко мне на уик-энд,  я обвиню тебя через прессу в высокомерии и
зазнайстве!
     - Хорошо, - ответил Кройцман, - я буду у тебя вечером. Краузе сегодня
у тебя?
     - Конечно!  Даже если он засидится в  газете,  попозже он обязательно
придет. Он тебе нужен?
     - Нет.  Мне  нужны  просто  друзья,  потому что  я  здорово устал  со
здешними стариками. А Блюменталь?
     - Этот черт громит нас каждый вечер за то, что мы пассивны в борьбе с
большевизмом и Тадденом.  Конечно,  придет. Жду. Имей в виду, я предупрежу
Лорхен, и если ты не придешь...
     - Не пугай меня, бурш. Я и так запуган до смерти.


     Выпив  с  однокашниками грушевой водки,  рассказав десяток  историй о
глупости боннской администрации -  чем  выше рангом руководитель,  тем  он
более беспощаден в оценке ситуации и лидеров,  - Кройцман поднялся наверх,
поздравил фрау Никельбаум с рождением внука, поболтал с Лорхен и посетовал
на занятость Гретты в  институте косметики,  где она проводит дни и ночи в
своей лаборатории.  "Хотя,  быть может, это и верно, дети ценят работающих
матерей...  Не то чтобы работающих,  а, скорее, отсутствующих в доме - кто
спорит, что работа дома самая изнурительная! У тебя есть прислуга?" - "Бог
мой,  о чем ты говоришь?!  Это невозможно. Я была вынуждена сама научиться
водить машину -  у  Енеке  идиосинкразия,  а  шофер просит пятьсот марок в
месяц, это ведь невозможно! Раз в неделю ко мне приходит жена консьержа, а
все остальное приходится вести самой -  и сдачу белья,  и прием покупок из
бакалеи, и заказ па мойку окон, и вызов реставратора мебели - все сама!" -
"А  дети?"  -   "Остальное  время  -   дети...  Енеке  со  своим  басом  и
идиосинкразией;  приемы,  бакалейщики,  которые дерутся у  моих  дверей за
право продавать телятину, и дети". - "Мне очень тебя жаль, Лорхен".
     Потом  Кройцман спустился вниз  и,  взяв  кружку с  пивом,  подошел к
Георгу Краузе, только что приехавшему из своей газеты.
     - Георг, у меня к тебе дело...
     - Я примерно догадываюсь, о чем ты говоришь...
     - Шпрингер уже просил тебя вмешаться?
     - У меня есть своя точка зрения на события.
     - И ты ее никак не увязываешь с мнением шефа?
     - Зачем?  У  нас есть курс -  Германия,  ее  интересы,  этому курсу я
следую,  а  уж детали -  это моя прерогатива.  Разве ты находишься в  ином
положении, сидя в министерском кресле?
     - Почти министерском, - улыбнулся Кройцман, - как правило, ни один из
заместителей не становится министром. Выигрывает темная лошадь со стороны,
но обязательно со своей новой программой,  противоположной той,  которой я
должен был следовать, замещая моего министра.
     - Ну,  не  надо со  мной так говорить,  Юрген...  Не  надо,  а  то  я
перестану тебе верить.  Я ведь знаю,  что ты член Наблюдательного совета у
Дорнброка.
     - По-моему,  этих данных в  прессе не  было.  Откуда тебе известно об
этом?
     - А зачем мне платят деньги? - спросил Краузе, пожав плечами.
     Они   закурили,   молча  рассматривая  друг   друга,   будто  впервые
встретились... Наконец Кройцман спросил:
     - Ты не помнишь, хотя бы в общих чертах, что вы даете о Берге?
     Краузе достал из внутреннего кармана мятые гранки и сказал:
     - Енеке предупредил,  что ты интересовался, буду ли я сегодня. Пройди
в  другую комнату,  там и  почитаешь этот...  фельетон о  падении нравов в
нашем мире.
     Кройцман улыбнулся и  вышел  в  соседнюю комнату -  там  был  рабочий
кабинет,  а  еще  дальше -  библиотека.  Здесь,  оставшись один,  Кройцман
разгладил  мятые,   еще  влажные,   пахнущие  непередаваемым,  прекрасным,
единственным, типографским запахом гранки.
     "Кому это на руку?  - так начинался редакционный комментарий. - Когда
с    безответственными   речами   выступает   кто-то    из    министерства
здравоохранения,  обещая победить рак в течение ближайших же месяцев,  или
министр  Розенград  клянется,   что  он  повысит  пенсию  старикам  старше
семидесяти лет,  мы  не  очень-то  реагируем на  это,  потому что привыкли
относиться к  высказываниям наших  "веселых"  министров с  известной долей
скептицизма.  Однако  мы  с  обостренным вниманием  следим  за  всем,  что
касается  основы   основ   нормальной  жизнедеятельности  демократического
государства,  -  за  соблюдением закона.  Естественно,  судья и  прокурор,
призванные  охранять  конституцию,   это   такие   люди,   к   которым  со
снисхождением не отнесешься,  - каждый человек так или иначе соприкасается
с законом: и в счастье рождения, и в горечи смерти. Прокурор Берг известен
общественному мнению как убежденный радикал: его позиция всегда отличалась
аскетизмом,  который кое-кто  расценивал как проявление здоровой оппозиции
практике наших  судов и  правовых институтов.  Это  личное дело  прокурора
Берга.  Однако когда  на  пресс-конференции он  повторяет пропагандистские
утверждения, сфабрикованные на Востоке, - мы имеем в виду дело болгарского
интеллектуала Кочева,  попросившего право убежища у  правительства ЮАР,  -
тогда следует всерьез задуматься над тем, чьи интересы отстаивает прокурор
Берг  в  Федеративной  Республике.   Фридрих  Дорнброк  ждет  официального
подтверждения трагедии,  а  Берг  посыпает солью раны  отца,  до  сих  пор
отказываясь  сказать,  что  произошло  той  ночью  -  самоубийство или  же
убийство его сына?  Правосудие -  это всегда кара и милосердие. Отсутствие
одного из этих компонентов приводят к тоталитаризму.  Прокурор Берг, с кем
вы?!"
     Кройцман быстро поднялся, глянул в бар и поманил Краузе пальцем.
     - Этого  печатать  нельзя,   -  сказал  он,  когда  они  вернулись  в
библиотеку, - ни в коем случае!
     Краузе посмотрел на часы:
     - Через час мы начнем отправлять тираж по адресатам.  А  с  чем ты не
согласен? Почему?
     - Возмутительный тон. Просто, я бы сказал, недопустимый. Ты же знаешь
старика.  После появления такой статьи ты развяжешь ему руки.  Такие люди,
как Берг,  умеют звереть.  Ты привык к  нему как к  доброму,  покладистому
старику,  который мямлит,  не  торопится,  многое знает,  многое умеет,  -
многое,  Георг,  многое:  он  звезда первой величины...  Но  он умеет быть
зверем.  Иногда тихим,  а иногда громким и всегда хитрым...  Он был добр к
нам - своим студентам, но он будет беспощаден к нам - своим врагам...
     - Что ты предлагаешь?
     - Сними этот материал.
     - Этого я  сделать не  могу.  У  нас нет цензуры,  чтобы сослаться на
пустое место в газете.
     - Какой-нибудь запасной материал есть?
     - Я  же  не  могу поставить на  место комментария фотографию Сурейи в
мыльной пене... Читатель привык: на этом месте мы всегда бьем кого-либо. Я
не совсем понимаю,  почему ты так печешься о Берге.  Если смягчить удар по
нему, тогда вся тяжесть падет на тебя...
     - Верно.  Но  уж  если вы  решили ударить,  то сделайте это тактично,
уважительно по отношению к  старику.  Если хочешь,  я помогу тебе накидать
план твоего варианта комментария...
     Георг снова посмотрел на часы, снял телефонную трубку, набрал номер и
сказал:
     - Зигфрид,  это  я...  Попроси задержать на  полчаса выпуск номера...
Нет, нет, задержи вторую полосу, а все остальное пойдет без изменений.
     - Он обернулся к Кройцману и сказал:
     - Диктуй!
     - Ну что ты,  Гео