ами следят...  Если вы не хотите пустить меня,  я  положу вам в  ящик
пакет, возьмите его. Там, где написано "фальшивка"...
     Берг открыл дверь и сказал:
     - Проходите.
     - Спасибо.
     - Представьтесь, пожалуйста...
     - Исаев Максим Максимович... К этому имени я больше всего привык.
     - Русский?
     - Я советский гражданин...
     - Вы   пришли  ко   мне   как  частное  лицо  или  как  представитель
государства?
     - Я  готов выступить в  обоих этих качествах...  Я  как-то не приучен
разделять эти понятия.
     - Вы меня интересуете лишь как частное лицо...  Если вы представитель
государства, извольте обратиться ко мне официально...
     - Хорошо. Уговорились. Я - частное лицо...
     - Значит, вы готовы дать свидетельские показания?
     - Бесспорно.
     - Почему вы пришли ко мне в это странное время?
     - Потому,  что приди я к вам завтра в прокуратуру, я был бы арестован
у  вас.  А  поскольку вы бы рассматривали документы,  которые я сейчас вам
принес,  вы  были бы  скомпрометированы связью с  красным...  Айсман через
Гельтоффа вручил мне эти фальшивки - их можно опровергнуть в пять минут...
А вот это опровергнуть нельзя - это записка Кочева, которую он оставил для
меня в отеле за три дня до своего исчезновения.
     - Вы говорите, как настоящий немец...
     - Я долго жил в Германии.
     Берг помолчал, рассматривая ночного посетителя, а потом спросил:
     - Что вы делали здесь?
     - Я работал у Шелленберга... Вместе с Гельтоффом и Айсманом.
     Заметив,  как  сузились глаза  Берга,  Исаев  протянул ему  паспорт и
портмоне.
     - Здесь  награды,  полученные мною  от  Франции,  Югославии,  Польши,
Норвегии.
     - Вы  понимаете,   естественно,   что  наш  с  вами  разговор  сейчас
невозможен?  -  спросил  Берг,  возвращая Исаеву  его  документы.  -  Если
кто-либо  узнает о  вашем странном визите,  сомнут не  меня -  я  этого не
боюсь, - сомнут то дело, которое я веду.
     - О  моем визите не  узнают.  Я  сделал так,  чтобы меня ждали у  вас
завтра утром в  прокуратуре.  Я звонил вашему секретарю...  как Штирлиц...
Если  вы  сейчас откажетесь выслушать меня,  вы  лишитесь ряда материалов,
которые вам будут необходимы. Мне казалось, что вы не относитесь к нам как
к  прокаженным  и  не  считаете  каждого  приехавшего  из  Москвы  агентом
разведки.  В конце концов, вам мешают те же самые люди, которые являются и
нашими противниками...
     - Ну,  это я  слышал,  господин Исаев...  Это пропаганда,  не имеющая
отношения к правосудию.
     - А  то,  что  я  дал  Павлу  Кочеву  тему  для  диссертации "Концерн
Дорнброка", это имеет отношение к правосудию? Или сие тоже пропаганда?
     Берг  пожевал губами,  несколько раз  тяжело поднял глаза на  Исаева,
ответил наконец:
     - Чем вы это докажете?
     - Я  продиктую вам  день,  месяц и  год,  когда это  было  записано в
решении нашего ученого совета.  Я назову вам серию статей,  опубликованных
Кочевым в Болгарии, Советском Союзе и ГДР.
     - Пришлите мне эти данные по почте, господин Исаев.
     - Но я  пришел к  вам не с  этим.  Я пришел к вам с конкретным планом
действий.
     - Благодарю вас, у меня есть свой план действий.
     - Я не навязываю вам свои предложения. Я считаю нужным рассказать вам
то, что мне известно.
     - Вы  не  можете  судить,  господин Исаев,  о  том,  какими данными я
располагаю. Об этом могу судить только я. Один.
     - Послушайте,  господин Берг.  Меня никто не уполномочивал заниматься
делом Кочева, поверьте мне... Убежден, что его делом занимаются иные люди,
которые  не   стали  бы  приходить  ночью  в   дом  прокурора...   Неужели
предубеждение,   простительное  мещанину,  помешает  вам  выслушать  меня?
Постарайтесь понять: я с самого начала не верил в бегство Кочева. С самого
начала. Я достаточно хорошо знаю этого парня.
     - Каким образом вы очутились в Западном Берлине?
     - Я здесь по приглашению Института социологии.
     Берг  внезапно  вспомнил  показания  профессора Пфейфера:  когда  тот
рассказывал о  беседе с  исчезнувшим красным,  он  назвал фамилию русского
ученого,  руководившего научной работой Кочева.  Все люди,  проходившие по
этому делу, были выписаны у Берга, а листочки хранились дома, в сейфе.
     - Ваша фамилия Исаев?
     - Да.
     - Присядьте, пожалуйста, здесь. Сейчас я вернусь.
     "Он думает меня попугать, - понял Исаев. - Решит, что я убегу, потому
что подумаю, будто он звонит в полицию. А между прочим, если он позвонит в
полицию,  придется бежать.  Как  хромой  кляче.  Иначе  делать нечего.  Он
сломает мне весь план.  Пока все шло так,  как хотел я... Пока я все делал
верно.  Я верно рассчитал, уехав днем в Берлин... Мои "друзья" - и Холтофф
и Айсман - не могут смотреть за мной в столице, они сильны только здесь, в
западных секторах. Я пришел сюда чистым, они не ждали меня ночью. Зачем им
было ждать меня ночью? Они убеждены, что я заглотал наживу Холтоффа, я это
сыграл достаточно убедительно...  Очень будет обидно, если Берг позвонит в
полицию.  Это будет -  прямо скажем -  полный скандал... Неужели он слепой
дурак? Неужели жизнь их так ничему и не научила?"
     Через несколько минут Берг распахнул дверь кабинета.
     - Войдите,  -  сказал он. - Я не звонил в полицию и не играл на ваших
нервах.  Я проверял вашу фамилию по моему досье. Ну, допустим, я вам верю.
Допустим, вы действительно...
     Исаев перебил его:
     - Стоп!  Давайте уйдем отсюда. Вам вполне могли всадить аппаратуру. И
это никому не нужно, если наш разговор запишут. Пойдемте в ту комнату, где
нет телефона! Там будет спокойнее...


                                    8

     В  шесть  часов утра  Берг  приехал к  генералу Шорнбаху.  Горничной,
открывшей двери, он сказал:
     - Не будите госпожу, но попросите срочно выйти ко мне генерала...
     - Я не знаю... Так рано... Он спросит, кто вы, мой господин?
     - Вы ему скажете - старый друг. Очень старый друг. Он выйдет.
     Берг  в  свое  время  требовал для  генерала пожизненного заключения;
генералу дали семь лет,  но освободился он спустя два года с помощью людей
из  концерна "Хехст",  который стал  преемником декартелизованного "И.  Г.
Фарбен".  Потом  "Хехст",  связанный с  военной промышленностью,  выдвинул
Шорнбаха в военную разведку:  необходимо было знать армейскую конъюнктуру.
Сейчас Шорнбах -  вот  уже  пять  лет,  -  сидел "под крышей" политической
разведки в  западноберлинском "бундесхаузе",  и его интересы,  соединявшие
армию и "Хехст",  входили в конкретное противоречие с интересами Дорнброка
- чем дальше, тем сильней и заметней.
     Кандидатуру Шорнбаха подсказал Бергу Максим Максимович.
     - Бейте в  открытую,  -  сказал он на прощание.  -  Если Бонн захочет
отладить контакты с  Гонконгом,  он не позволит это сделать частному лицу,
даже Дорнброку.  Они  это  будут делать сами,  на  государственном уровне.
Словом,  "Хехст" Судет против Дорнброка -  в это и цельте. Шорнбах клюнет:
он  получает деньги  не  столько за  погоны,  сколько за  то,  что  служит
"Хехсту".
     Шорнбах, заспанный, в халате и пижаме, увидав Берга, замер на пороге:
     - Вы?!
     - У меня к вам дело. Оно не имеет никакого отношения к прошлому.
     - Что вам надо, Берг? Вы достаточно мучили меня двадцать лет назад...
С чем вы пришли сейчас?
     - Я хочу,  чтобы вы помогли стране, генералом которой вы являетесь. Я
хочу,  чтобы вы помогли нам в  борьбе с бандой.  Нужно,  чтобы вот на этом
документе,   написанном   мною,   вы   поставили   визу:   "Срочно,   дело
государственной важности, принять к исполнению". Читайте. Я бы не стал вас
просить ни о чем противозаконном. Читайте внимательно, и вы поймете, что в
этом деле вы получите свой выигрыш.
     Шорнбах прочитал листок бумаги с машинописным текстом и автоматически
подчеркнул красным карандашом, который он машинально попросил у Берга, все
пять  пунктов:  "установить  наблюдение  по  линии  МАД  за  домом  майора
Гельтоффа;   найти   человека,   который  был   владельцем  "мерседеса"  с
простреленной дверью,  установить его  имя;  выяснить,  куда  этот человек
будет  уходить  из  города,   а  он  будет  уходить  сегодня  или  завтра;
организовать наблюдение за Айсманом".
     - Какую  выгоду  от  этого  мероприятия получит  моя  организация?  -
спросил Шорнбах.
     - Вы  поможете  разоблачить  банду,  которая  в  своих  узкокорыстных
интересах срывает все  попытки здравомыслящих политиков дать Европе мир  и
спокойствие.
     - Я бы хотел побольше конкретики...
     - Вы  получите  конкретику,   когда  начнете  передавать  мне  сводки
наружного наблюдения за  бандитами и  данные электронного прослушивания их
бесед.  Работу надо начинать сегодня же.  С утра.  Вот здесь - мотивировка
вашего согласия,  -  он протянул ему второй листок бумаги, - это мое к вам
личное письмо, но оно тоже носит сугубо секретный характер...
     - Почему вы пришли с этим в МАД?
     - Да потому,  что в здешней полиции есть люди Айсмана.  Потому, что в
ФСА  есть  люди Бауэра и  Дорнброка.  А  ваша служба,  как  мне  известно,
ориентируется на другие силы...
     - Допустим... Но почему вы пришли с этим именно ко мне?
     - Потому,   что  любой  другой  начал  бы   думать  перед  тем,   как
согласиться, а вам я времени на размышление не оставляю.
     - Я был солдатом,  прокурор,  и я умел смотреть в глаза пулям, потому
что я не был членом НСДАП и я не был в СС, хотя - в этом вы были правы - я
давал приказы взрывать мосты,  и дороги,  и города при отступлении; этим я
спасал  Германии  жизнь  ее  солдат.   Поэтому  я  всегда  имею  право  на
размышление -  даете вы  мне на это время или нет,  не суть важно.  Я  был
солдатом,  это  верно,  солдатом в  чине майора,  но  я  не  был  палачом,
прокурор, и не шантажируйте меня.
     - У  меня  мало времени на  дискуссии о  том,  где  лежит грань между
понятиями "выполнение приказа" и "преступление".  Сейчас вы охраняете наши
военные интересы, и я хочу, чтобы вы выполнили свой долг.
     Шорнбах взял листок бумаги и,  чуть откинув голову, - очки он оставил
в спальне - дважды прочитал второе письмо Берга.
     - А где показания о переговорах Дорнброка с Пекином?
     - Вы  должны очень не любить меня,  и  я  понимаю эту,  говоря мягко,
нелюбовь. Но у вас пет оснований подозревать меня в непорядочности. Если я
говорю вам,  что эти показания у меня будут,  значит,  я говорю правду.  И
если я говорю,  что это - показания, то, значит, это - показания, и если я
говорю вам, что этот свидетель заслуживает доверия, верьте мне, я имею все
основания говорить так.  Эти  показания станут уликами после того,  как вы
поможете мне...
     - Но  если  вы  пришли  ко  мне,   то,   значит,   кроме  этих  общих
теоретических  выкладок,  -  Шорнбах  положил  руку  на  письмо  Берга,  -
бесспорно интересных, должны быть хоть какие-то гарантии для того, чтобы я
вступил в дело. А гарантии - это имена...
     Берг пожевал губами и ответил:
     - Я не могу пойти на это.  Я не вправе распоряжаться чужой жизнью.  Я
вправе распоряжаться своей жизнью,  и  поэтому я принес вам показания фрау
Шорнбах, которые я выкрал из дела... За это я могу быть предан суду... И я
отдаю это вам... Вот, пожалуйста.
     Берг  положил листки  из  дела  на  стол.  Шорнбах даже  не  стал  их
просматривать. Он лишь презрительно усмехнулся и закурил.
     - Это о ее связи с Люсом?  Я знаю об этом. И мой руководитель тоже...
Так  что  не  делайте противозаконных действий,  прокурор Берг,  не  надо.
Возьмите эти бумаги и приобщите их к делу.  И считайте, что я вам отомстил
хоть  в  малости.  Если  я  и  совершал нечто противозаконное,  то  лишь в
интересах дела, которому я служил... Хотите закурить?
     - Я не курю... - Берг медленно поднялся. Плечи его были опущены, руки
безжизненно обвисли...  -  Я  ошибся в  вас,  Шорнбах,  и  я даже рад этой
ошибке... Такое порой встречается в следственной практике прокуратуры, но,
увы, не часто...
     - Вы думаете,  я  раскаялся в том,  что служил прошлому?  Ошибаетесь.
Просто нами правил маньяк и  несостоявшийся талант.  А  это очень страшно,
когда  страной правит  несостоявшийся талант...  Лозунг  "Германия превыше
всего" он замарал кровью. А Германия должна быть превыше всего для каждого
немца,   только  подтверждать  это  надо  не  концлагерями,   а  нормально
отправляемой юриспруденцией...  Если все, что вы пишете, правда, отчего вы
не соберете пресс-конференцию?  Отчего не вызовете к  себе на допросы всех
тех, кого вы подозреваете в измене и преступлении?
     - Потому что бессмысленно вызывать в демократический суд фашистов.  Я
напомню вам  Геббельса:  "Они впускают нас  в  свой парламент,  но  мы  не
скрываем  своих  конечных  целей  -  разгон  этого  парламента  буржуазных
демократов и  еврейских банкиров.  У  нас свои цели!" Я очень хорошо помню
эту   фразу,   Шорнбах...   Они   убьют,   откупятся,   убегут,   отравят,
скомпрометируют...  А  если они победят и на этот раз,  они снова прикажут
вам  взрывать,  но  теперь уже  не  мосты,  а  страны;  и  если мир все же
останется  твердью,   населенной  людьми,  вам  уже  не  отделаться  семью
годами...  Вас разорвут на кусочки,  Шорнбах.  Право слово, лучше вам быть
генералом в дни устойчивого мира, чем фельдмаршалом в часы войны...
     Шорнбах закурил новую сигарету и сказал:
     - Пожалуйста,  присядьте,  прокурор Берг.  Как  и  всякий военный,  я
тугодум, поэтому мне надо помозговать, прежде чем я дам вам ответ: войду я
сегодня  к   моему  руководителю  с  поддержкой  вашего  предложения  или,
наоборот, верну его вам сейчас же...
     Шорнбах рассуждал неторопливо,  тяжело,  и  эта  тяжесть мысли мешала
ему, и он сознавал, как это ему мешает, но он понимал, что переделать себя
не сможет, и поэтому приучал себя никогда не торопиться в раздумьях.
     "Если Дорнброк действительно ведет свою самостоятельную атомную игру,
то это рискованная игра большого замысла.  Мы считали это невозможным.  Мы
помним статьи об этом,  мы считали эти статьи инспирированными. Мы сделали
иную ставку:  мы верим,  что придет время, когда Пентагон сам попросит нас
взять атомное оружие.  Ломать союз с  Америкой для  нас сейчас равнозначно
самоубийству:  в  случае конфликта русские танки через два  часа  войдут в
Бонн.  Дорнброк связан с НДП -  тут Берг прав,  а НДП -  это экстремизм, а
всякий экстремизм чреват неожиданностью.  В общем-то, Берг не пришел бы ко
мне  с  пустыми  руками.  Он боится идти в полицию,  там много наци.  Мы -
армия,  мы были растоптаны в Нюрнберге,  но в конце концов история простит
германскую   армию...   А  Дорнброк,  если  он  действительно  ведет  свою
автономную партию и мы его схватим на этом,  пойдет на те условия, которые
продиктуем ему мы".
     - Я попробую поддержать ваше предложение, - сказал наконец Шорнбах.
     Берг так и  не  сел.  Он  по-прежнему стоял,  бессильно опустив худые
длинные руки.
     - Благодарю.  Но ваша поддержка будет иметь смысл лишь в  том случае,
если вы сегодня же включитесь в дело.
     - Окончательное решение принадлежит шефу.  Если все  будет хорошо,  я
позвоню вам.  И  скажу,  что все в  порядке.  Это значит,  что вы  станете
получать информацию:  копии со второго экземпляра,  - уточнил Шорнбах. - И
пожалуйста,  подготовьте  более  развернутую мотивировку вашего  обращения
именно в МАД.  Формально вы были обязаны обратиться в БНД или ФСА,  не так
ли?
     Шорнбах поднялся,  зажег спичку,  подпалил листки с показаниями своей
жены, так и не прочитав их, и бросил в камин.
     - Вот  так,  -  сказал он,  -  и  считайте,  что  мы  квиты взаимными
унижениями...


     К  своему  руководителю Шорнбах  не  поехал:  он  лгал  Бергу,  когда
говорил, что только решение шефа определит его позицию в этом деле.
     Сразу  после того  как  Берг  ушел,  генерал,  тщательно побрившись и
смазав  волосы  "гамбургской водой",  отправился к  личному  представителю
председателя наблюдательного совета концерна "Хехст".
     Представляя в армии интересы концерна,  Шорнбах понимал,  что решение
конечно же  предстоит принять не его руководителю,  а  тем силам,  которые
определяют  экономическое могущество государства.  Он,  впрочем,  допускал
мысль,  что,  возможно,  Дорнброк уже вошел в  контакт с "Хехстом" и тогда
придется отрабатывать назад и начинать игру против Берга;  но такой допуск
был  незначительным -  Шорнбах  знал  о  противоречиях между  Дорнброком и
"Хехстом".  Он понимал также,  что после разговора в  "Хехсте" -  хочет он
того или  нет -  придется идти на  контакт с  американцами,  которые тесно
координируют свою работу с  бундесвером.  Во  всех случаях он отдавал себе
отчет в том,  что игра,  предложенная Бергом, - это серьезная игра, как бы
неожиданно она ни развивалась.
     Запросив  Бонн  по  телетайпу  кодированным  текстом,   представитель
"Хехста"  получил  быстрый  ответ:  "Попросите Шорнбаха проконсультировать
этот вопрос с его старыми друзьями. Наш ответ вы получите через час".
     Встретившись на конспиративной квартире с представителем ЦРУ, Шорнбах
изложил суть дела, не показав ему при этом меморандум Берга.
     Американец спросил:
     - Вы  думаете,  что фракции,  ХДС так уж  ничего не  известно об игре
Дорнброка  с  банкирами  Гонконга?   Тем  более  вы  утверждаете,  что  он
расторговывает не только ваши чертежи,  идеи,  ракеты,  топливо,  но и наш
общий уран?
     - Дорнброк -  сильный человек...  Штраус периодически ездит к нему за
консультацией...
     - Но и  мы не очень слабые люди,  мистер Шорнбах,  и могу вам сказать
мое личное мнение: мне такая игра сейчас не нравится.
     - Вы опасаетесь, что сможет...
     - Я ничего не опасаюсь,  - снова перебил его американец, - мне нечего
опасаться...  Вы наш старый друг,  вы должны понимать,  что когда наступит
время начать игру угодными нам  режимами в  Азии,  то  делать это придется
нам,  а  не Дорнброку.  Впрочем,  я  дам вам ответ завтра,  часам к  семи.
Хорошо?
     Об   этом   разговоре  Шорнбах  сразу   же   проинформировал  личного
представителя правления "Хехста". Тот немедленно связался с Бонном.
     - Если уж и  предстоит начинать игру с  Азией,  то не Дорнброку и тем
более не Уолл-стриту,  а нам, - сказал председатель наблюдательного совета
концерна.  -  Видите,  коллеги,  - обернулся он к помощникам, - как хорошо
иметь   верных   людей   в   армии,   поддерживающих  деловые  контакты  с
американцами.  Посмотрим,  что ответит Вашингтон;  я думаю,  они в обычной
своей бюрократической манере запоздают с ответом или -  что более вероятно
- решат  сами  перехватить  инициативу.   Поэтому  я  думаю,  нам  следует
попросить  Шорнбаха  немедленно принять  предложение Берга.  Я  считал  бы
целесообразным,  не откладывая, послать кого-то в Пекин и проинформировать
их   министерство  внешней  торговли  об   опытах,   которые  мы  ведем  в
лабораториях  по  химической  и  бактериологической борьбе...  -  он  чуть
поиграл бровью, - с паразитами в сельском хозяйстве.



     ДОРНБРОКИ - ОТЕЦ, СЫН И ДЕЛО
     _____________________________________________________________________


                                    1

     Когда  Дорнброк  впервые  после  освобождения из  тюрьмы  прилетел  в
Нью-Йорк,  на  аэродроме его встречал Дигон.  Их  окружила громадная толпа
репортеров.
     - Мистер Дигон,  чем вызван визит Дорнброка в Штаты? - спросил парень
из радиокорпорации Си-би-эс.
     Дигон знал,  что  его  люди из  отдела прессы подготовили этот первый
вопрос; были, правда, и другие вопросы, но он ответил на этот, нужный ему:
     - Жизнь  учит  нас  умению  чувствовать смену  исторических периодов.
Нельзя строить современный мир на дрожжах мести и злобы.  Нас объединяет с
Германией общее и  главное -  вера в свободу человека,  в его неотъемлемое
право  на  демократию,  предпринимательство,  на  гарантированное  чувство
собственно