вас есть еще какие-нибудь вопросы?
     - Я хочу поблагодарить вас за любезное согласие принять ме...
     - Спокойной ночи,  -  и Степинац первым поднялся с жесткого кресла, -
желаю вам доброго пути и всяческих благ.


     Вернувшись в  генеральное консульство,  Веезенмайер,  не  ответив  на
недоуменный  взгляд  Фрейндта,   быстро,   чуть  не   бегом,   поднялся  к
шифровальщикам и продиктовал телеграмму в Берлин.

                                                         "Рейхсканцелярия.
                                           Экономическому советнику фюрера
                                                       Вильгельму Кепнеру.
                                                          Строго секретно.
                                                            Вручить лично.

          Обергруппенфюрер!
          Я рад сообщить Вам,  что мои переговоры с архиепископом Хорватии
     Алойзом Степинацем закончились нашей полной победой. Степинац, будучи
     информирован  папским  двором о переписке,  которая имела место между
     фюрером и дуче,  зная,  видимо,  что фюрер  признал  Хорватию  сферой
     итальянских  интересов,  согласился в своей повседневной деятельности
     ориентироваться на нас, став, таким образом, второй силой Хорватии, а
     по    влиянию   традиционного   католицизма   первой   силой   нации,
     неподвластной Муссолини.  Я бы просил Вас  доложить  об  этой  победе
     германской стратегии великому фюреру германской нации,  поскольку уже
     после завершения переговоров  со  Степинацем,  который  дал  согласие
     лично встретить немецкие войска в Загребе, подчеркнув, таким образом,
     роль  истинных  победителей  в  предстоящей   кампании,   я   получил
     телеграмму от рейхсминистра, в которой содержится требование прервать
     все мои контакты в Хорватии,  учитывая договоренность между фюрером и
     дуче.  Я думаю, однако, что Вы найдете в лице рейхслейтера Розенберга
     и  обергруппенфюрера  Гейдриха   союзников,   которые   также   будут
     проинформированы мною о проделанной работе.  Я бы мечтал о том, чтобы
     фюрер поддержал мою деятельность и защитил меня перед рейхсминистром,
     который   -   опасаюсь   -   может   быть  раздосадован  фактом  этих
     несанкционированных им  переговоров.  Зная  Вашу  постоянную  ко  мне
     доброту,  ощущая Вашу постоянную,  невидимую, но могучую поддержку, я
     бы просил почтительного разрешения  и  впредь  верить,  что  вся  моя
     работа, отданная идеям великого фюрера, будет находить Ваше понимание
     и поддержку.
                                                             Хайль Гитлер!
                                                              Искренне Ваш
                                                   доктор Э. Веезенмайер".

     Отправив  две  короткие шифровки Гейдриху и  Розенбергу,  Веезенмайер
уехал наконец в  Фиуме исполнять предписание МИДа,  понимая,  что  главную
партию он выиграл неожиданно быстро и что все его прежние кажущиеся победы
и поражения на самом-то деле были лишь подступами к главному триумфу.
     "Чем  глубже  прыжок  в   зеленую  жуть  морской  пучины,   -   думал
Веезенмайер,   удобнее  устраиваясь  в  углу  большого  "майбаха",  -  тем
сладостнее миг,  когда ты поднялся к небу, и вдохнул полной грудью воздух,
и увидел солнце в синих и вечных небесах.  Сейчас я увидел солнце.  Сейчас
можно закрыть глаза и  вздремнуть,  и  пусть мне во сне приснится матушка,
добрая моя и нежная мамми".



     МАЛОДУШИЕ ЛЕЖАТЬ, КОГДА МОЖЕШЬ ПОДНЯТЬСЯ
     _____________________________________________________________________


     Наутро Везич пообещал Ладе купить билеты на самолет в  Швейцарию.  Он
дал ей слово,  что не предпримет ни одного шага,  который бы грозил не ему
уже теперь,  а им двоим. Однако он не мог до конца честно выполнить своего
обещания и  послать к  черту этот  бедлам,  который именовался королевской
Югославией,  забыть ужас,  который пришлось ему пережить в  эти дни (а что
может быть страшнее ужаса бессилия для натуры деятельной,  способной четко
и быстро мыслить). Желание уехать с Ладой существовало в нем неразделимо с
желанием сделать то,  что  он  мог и  обязан был сделать перед лицом своей
совести.
     Он понимал, что, не сделай он того, что предписывал ему долг, счастью
их будет постоянно грозить душевное терзание:  "Ты мог,  и  ты не стал,  и
этим своим "не стал" обрек на  мучительную гибель десятки,  а  то и  сотни
людей".   Любовь,   возросшая   на   смерти;   счастье,   построенное   на
предательстве;   искренность,   рожденная  на  измене,   невозможны,   как
невозможно солнце в ночи.
     Бросив машину на  Власке,  под  Каптолом,  Везич прошел через шумный,
безмятежный, веселый, песенный Долаз, где женщины в бело-красном и мужчины
в  красно-черном крикливо продавали поделки из  дерева,  гусли,  шерстяные
расшитые наплечные чабанские сумки, старые ботинки, запонки, брюки, ручной
работы  сербские  опанки  -  кожаные  туфельки с  резко  загнутыми носами,
серебряные кольца, позолоченные браслеты, привезенные из Далмации, толстые
вязаные носки из Любляны;  салат,  макароны, фасоль, живую рыбу на льду; и
оказался  в  темной  маленькой  улочке.  Тишина  этой  некогда  оживленной
торговой  улицы  испугала его:  в  витринах было  пусто,  двери  магазинов
открыты,  на полу шелестели бумаги,  видимо, дома были брошены владельцами
сегодняшней ночью.
     Здесь, в центре старого Загреба, среди ссудных контор, дорогих ателье
и  ювелирных  магазинов чудом  затесалась парикмахерская Янко  Вайсфельда.
Везич  любил  приходить к  нему  стричься.  Он  слушал  болтовню  старика,
исподволь  советуясь с  ним,  не  впрямую,  естественно,  а  лишь  задавая
вопросы,  ответы на которые помогали ему по-своему думать о замысленных им
делах.
     Он и сейчас хотел посидеть у Вайсфельда и попросить старика причесать
его как можно тщательнее,  сделать массаж,  чтобы выглядел он ухоженным, и
пока  старик,  хищно  поигрывая золингенской бритвой,  будет  скоблить его
щеки,  он соберется,  расслабившись поначалу, а потом появится среди своих
коллег таким,  каким  его  обычно привыкли видеть.  Он  не  мог  теперь не
появиться  в  управлении,  поскольку  Родыгин  сказал  ему  о  Кершовани и
Цесарце,  которых арестовали.  В  былые  времена он  гордился этими своими
противниками,  учился у  них методу мышления,  и  сейчас -  он  твердо был
убежден в этом - место им в газетах, на митингах, в университете, но никак
не в темнице.
     "В  газетах,  -  усмехнулся он,  вспомнив "Утрени лист",  "Хорватский
дневник" и  "Обзор".  -  Газеты печатают слащавые романы с  продолжением о
"чистой любви",  сообщают о выставке новых мод из Виши, передают сплетни о
том,  что сейчас носят американские миллионеры,  и ни слова о том, что нас
ждет, ни слова..."
     Шагая  по  пустой,  тихой,  узкой -  раскинь руки,  упрешься в  стены
противостоящих друг другу домов -  улочке,  Везич думал, что зря он пришел
сюда,  что Янка Вайсфельда тоже,  наверное,  уже нет, как и всех почти его
соплеменников,  но  он  ошибся:  старик стоял  на  пороге парикмахерской и
сосредоточенно курил  сигарету,  внимательно наблюдая за  тем,  как  огонь
медленно,  сжимающимся  черно-красным  ободком  пожирал  бумагу  и  табак,
превращая их в серый пепел.
     - Шолом! - сказал Везич.
     - Хайль Гитлер, - отозвался тот.
     - Побреемся?
     - Первый клиент за два дня. Извольте садиться, господин полковник.
     Везич сел  в  кресло;  Янко,  взмахнув голубоватой простыней над  его
головой, ловко укрыл ею полковника, заметив:
     - Все  парикмахеры пользуются белыми простынками,  а  мне  белый цвет
напоминает саван, и поэтому я прошу Фиру подсинять простыни.
     - Что у вас тут случилось?
     - Исход, - пожал плечами Вайсфельд. - Разве не ясно?
     -- А в чем дело?
     - Не надо мне делать глазами,  полковник.  Не надо.  Я старый еврей с
головой на  плечах.  Уж кому как не вам должно быть известно,  что шестого
апреля сюда прыгнут парашютисты Адольфа.
     - Это точные сведения? - улыбнулся Везич.
     - Это точные сведения.  Иначе бы  евреев никто не заставил давиться в
сплитском порту, чтобы бежать в Испанию или Америку.
     - А почему вы не в сплитском порту?
     Вайсфельд быстро намылил мягким указательным пальцем левой руки  щеки
Везича и ответил:
     - Потому что уехали те, которым было на что уезжать. А на что уезжать
мне?  Из  обстриженных волос денег не сделаешь,  даже если их продавать на
щетину в магазин щеток Младена Рухимовича.
     - Кто сказал, что шестого будет десант?
     - Верные люди. Просто так банкиры не убегают.
     - Ну и что будет?
     - Это вы  меня спрашиваете?  -  мелко засмеялся Янко.  -  Это он меня
спрашивает,  что будет! Люди рождаются людьми, просто людьми, полковник, и
только папы и  мамы делают их  католиками,  иудеями или  православными!  В
наследство от родителей люди получают горе или радость. Только не думайте,
что Адольф даст радость хорватским католикам за  то,  что они католики,  а
ему временами приходится целовать папу в зад,  чтобы тот не проклял его на
площади святого Петра!  Адольф -  главный покровитель невежества,  и  если
папа скажет об  этом вслух,  всем станет ясно,  что он самый жестокий враг
людей,  потому что тот,  кто создал варваров и  невежд,  кто опекает их  и
говорит им, что они всегда и во всем правы, тот хуже Ирода и хуже Иуды. Вы
думаете,   что  невежды  Гитлера  будут  гладить  по   головке  хорватских
католиков?  Так нет. Хоть вы и католики, но говорите не по-немецки и песни
ваши очень похожи на  русские.  Моя  бабушка из  Гомеля,  так она мне пела
русские песни. Они такие же грустные, как ваши. Массаж будем делать?
     - Да. Собираетесь остаться здесь?
     - У вас есть другое предложение?
     - Идите в Сплит пешком.
     - Спасибо. С дедом, которому девяносто три года, и с внучкой, которой
два месяца.  Спасибо.  А в Сплите кричать капитану:  "Возьмите меня, я вас
буду бесплатно стричь!"  И  чем  я  буду кормить жену,  деда,  трех дочек,
ублюдка зятя и  двух внучек,  пока мы станем тащиться в Сплит?  Показывать
фокусы?  Глотать огонь я не умею. Я умею стричь и брить, полковник... А...
Что это мы  говорим на  такую грустную тему?  Вайсфельд и  есть Вайсфельд.
Туда ему и дорога!  Лучше поговорим о вас. Я думаю, вы не оставите бедного
Вайсфельда, когда здесь будет новая власть. Как вы нужны новой власти, так
и я нужен вам.
     - Вайсфельд,  и  все-таки  вам  лучше  уйти.  Продайте  свое  кольцо,
продайте парикмахерскую и уходите. Хоть в Италию - дуче итальянских евреев
не считает евреями.
     - Так ведь я не итальянский еврей, а славянский! Зачем же дуче давать
мне карточку на маргарин?! Слушайте, полковник, лучше поговорим о вас! Обо
мне и думать тошно,  не то что говорить.  Наши древние считали,  что после
смерти темнота и пустота и мечтать надо только о наградах и счастье в этой
жизни.  Ну так будет темнота!  Как будто сейчас у  меня очень много света!
Все  нормальные  люди  открывают  свои  парикмахерские в  шесть  часов,  а
Вайсфельд открывает в пять.  Почему?  Потому что,  конечно же, этот старик
хочет побольше награбастать денег.  А  Вайсфельд спит со своей старухой на
двухэтажных нарах,  и снизу на него пускает газ дед,  а на кушетке дочка и
ублюдок зять,  и я должен то и дело закрывать внучек одеялками, потому что
они беспокойные во сне...  А  здесь я царь!  Здесь мое кресло!  Здесь есть
окно  с  нарисованным красавцем.  Я  отдыхаю  здесь.  Человек  -  странное
существо, полковник. Он ищет страдание. Наверное, он думает, что страдание
угодно  богу,  потому  что  тот  никогда не  улыбался.  Вы  же  видели его
фотографии -  он всегда серьезен или чуть не плачет от любви к нам. Ну так
и  я  пострадаю.  Пострадаю на свете,  а успокоюсь в темноте.  Бриллиантин
положим?
     - Положим.
     Везич достал из кармана ключ от ателье,  где жила Лада. Ателье завтра
останется пустым.  Сейчас, перед тем как пройти в управление, он поедет за
билетами в Швейцарию.  А в ателье пусть живет Вайсфельд.  Пусть проживет в
нем столько, сколько ему отпущено прожить.
     - Держите,  -  сказал  Везич,  протягивая ключ.  -  Запомните  адрес:
Пантовчакова улица, семь. Третий этаж. Там только одна дверь. Документы на
квартиру вы  найдете на  столе.  Приходите завтра утром.  Можете жить там,
Янко,
     - Полковник решил сказать "адье" славянской родине?
     - Молчи,   -   грустно  усмехнулся  Везич,   погладив  Вайсфельда  по
старческой,  собранной добрыми морщинками щеке.  - Руки целовать должен, а
еще гадости бормочет.
     - Спасибо за  ключи,  полковник.  Спасибо.  Только  не  надо  их  мне
оставлять.  Так я просто несчастный еврей, а если я поселюсь в вашем доме,
я  стану евреем,  которого надо обязательно растоптать.  Лучше я  не  буду
нервировать новую власть.  Лучше я буду спать на двухэтажных нарах. Оттуда
спокойнее уходить в темноту, чем из вашей квартиры, где, я надеюсь, есть и
сортир и зад не обмораживается зимой, когда ветер продувает сквозь доски.
     В   управление  Везич   вошел  именно  так,   как   и   хотел  войти:
рассеянно-небрежно,  с  легкой  улыбкой на  лице.  Он  шел  по  коридорам,
опасаясь  увидеть  тот   о с о б ы й   в з г л я д   сослуживцев,  которым
отмечен обреченный,  но по коридорам  быстро  пробегали  офицеры,  мельком
кивали ему, и никто не обращал на него внимания.
     Везич вошел в свой кабинет, постоял мгновение, не двигаясь, словно бы
приходя в себя после изнурительной погони,  и только потом обвел медленным
взглядом стол,  шкафы, кресла и увидел, что сейф взломан, а стальная дверь
с  набором секретных замков безжизненно и  криво  висит на  одной створке,
словно символизируя бессилие брони перед силой слабых человеческих рук.
     И снова страх холодно сдавил сердце.
     "Зачем я пришел сюда?  -  подумал Везич.  - Они ведь могут взять меня
прямо здесь и  бросить в  подвал.  Или отвезти в Керестинец.  Или передать
Коваличу.  Или вызвать "селячку стражу".  Реши я  остаться в Югославии,  я
должен был бы прийти сюда,  явиться к генералу, доложить ему о случившемся
и попросить санкцию на продолжение работы против немцев. А я бегу. Зачем я
здесь?"
     Он подошел к  телефону и набрал номер Штирлица.  По-прежнему никто не
отвечал.
     "Послушайте теперь мой разговор с консульством,  - зло подумал Везич.
- Это заставит вас поразмыслить, прежде чем решиться забрать меня".
     - Простите, что господин Штирлиц, еще не вернулся?
     - Кто его просит?
     - Полковник Везич.
     - Мы ждем его, господин полковник, - ответили на другом конце провода
заискивающим голосом. - Он скоро вернется.
     - Я перезвоню,  - сказал Везич, - оставьте Штирлицу мой телефон; если
он вернется скоро, я буду у себя в кабинете: 12-62.


     (О  звонке  Везича  было  немедленно  доложено  генеральному  консулу
Фрейндту  и  оберштурмбанфюреру  Фохту.  Они  переглянулись,  одновременно
вспомнив слова Веезенмайера:  "Все  наши  наиболее явные контакты порвите;
компрометирующие изолируйте".)
     А  затем Везич поступил так,  как должен был и  мог поступить человек
отчаянной храбрости,  -  он пошел в  картотеку "политических",  в  сектор,
занимавшийся коммунистами, и рассеянно, закурив сигарету, попросил:
     - Дайте-ка мне материал на наших "москвичей".  Адреса, конспиративные
квартиры, запасные явки...
     - Господин  полковник,   -  ответил  старый,  преисполненный  к  нему
уважения капитан Драгович,  -  все  эти  материалы затребовал подполковник
Шошич. Еще вчера утром.
     ...Шошич  встретил Везича  радостно,  усадил  в  кресло  и  сразу  же
предложил выпить:
     - Мне  сегодня  привезли  далматинскую ракию  из  смоковницы,  просто
прелесть.
     - Спасибо, с удовольствием выпью.
     - Что это вас не видно в наших палестинах?
     - Я был в Белграде.
     - Ну и как? Помогло? - спросил Шошич. - Или, наоборот, все испортило?
     - И помогло и испортило.
     - Разве так бывает?
     - Только так и бывает. Все двуедино в нашем мире, все двуедино.
     - Еще рюмку?
     - С удовольствием.
     - Какие-нибудь новости из Белграда привезли?
     - Привез. Только рассказывать о них погожу. Дня три-четыре.
     - Ах, вот как...
     - Именно так. Кто у меня сейф, кстати, разворотил?
     - Мы.
     - Почему?
     - Потому  что   вы   исчезли,   а   генерал  приказал  всю  секретную
документацию сконцентрировать в  одном месте.  Не  у  вас  одного взломали
сейф. У майора Пришича нам пришлось провести точно такую же операцию.
     - Мне нужны материалы на коминтерновцев. В картотеке сказали, что они
у вас.
     - Они у  генерала.  Я  же объяснил.  Они все сконцентрированы в одном
месте.
     Везич спросил:
     - Чтобы сподручнее было передать?
     - Кому? - поинтересовался Шошич.
     - Представителям власти.
     - Какой?
     - Разве власть имеет определение? Власть - это власть, дорогой Шошич.
Или нет?
     - Власть - это власть, - повторил тот задумчиво и неожиданно спросил:
- Вы сговорились?
     - С кем?
     - Сговариваются, как правило, с другой стороной. С контрагентом.
     - У  меня  много  контрагентов.  С  каким именно?  Вообще-то  я  умею
сговариваться.  Так уж у меня выходит,  что я в конце концов сговариваюсь,
особенно если обстоятельства сильнее меня.
     - Напишите рапорт  генералу,  объясните,  чем  вызвана  необходимость
срочного знакомства с картотекой на коминтерновцев,  и,  я думаю,  он даст
указание...
     "Хотят передать немцам или усташам документы в полном порядке,  чтобы
сразу начали действовать,  -  понял Везич.  -  И этим получат гарантии для
себя".
     - Как вы понимаете,  судьбой коминтерновцев,  которых взяли,  и  тех,
кого должны взять, интересуюсь не только один я, - сказал Везич.
     - Верно. Их судьбой мы интересуемся в такой же мере, как и вы. Только
те, которые уже взяты, прошли мимо нас. Это делает нынешняя власть.
     - Через "градску стражу"?
     - Да. И через "селячку", и через "градску"...
     - Но, значит, это выгоднее усташам, чем нам с вами. Вы же знаете, что
в "селячкой страже" мало интеллигентных людей.
     - Знаю. Но, повторяю, это случилось вне и помимо нас.
     - Я хочу,  чтобы вы меня верно поняли:  арестованные интеллектуалы из
Коминтерна должны представлять объект игры,  а не пыток.  Боюсь,  что наши
конкуренты из  "селячкой стражи" не  смогут понять разницы между  этими  -
столь диаметральными - аспектами проблемы.
     Шошич слушал Везича с напряженным вниманием.  Он знал, что из тюрьмы,
из кабинета Ковалича,  полковника вытащили немцы. Значит, считал он, Везич
сторговался с ними.  Значит,  разговоры о том,  что сюда придут усташи,  -
пустые  разговоры,  значит,  как  он  и  предполагал,  хозяевами положения
окажутся немцы,  на них и  надо ориентироваться.  Иван Шох не звонит и  не
появляется,  а  Мачек неожиданно уехал в  Белград.  Однако,  по наведенным
справкам,  Шох вместе с ним в столицу не отправился. Видимо, Шох сейчас не
та фигура, которая может быть нужна ему, Шошичу, в ближайшие дни. Либо Шох
переметнется к  немцам (о  давних его  связях с  Фрейндтом подполковник не
знал),  но тем,  считал он,  Шох неинтересен вне и без Мачека; немцам куда
как интереснее полковник Везич.
     - Я  вас прекрасно понимаю,  -  сказал Шошич,  -  и совершенно с вами
согласен.  К сожалению, лично я не могу решить вопрос. Но я готов доложить
ваш рапорт генералу немедленно.
     - Я думаю,  что арестованных коминтерновцев надо немедленно забрать к
нам. Сюда. Это так же целесообразно, как и концентрация в одном месте всех
картотек и архивов.
     - Шубашич их не отдаст.
     - С ним уже был разговор об этом?
     - Нет. Но мне так кажется.
     - Если кажется,  перекрестись,  говорят православные,  тогда не будет
казаться.
     - Единственный,  кто  мог бы  приказать "селячкой страже" передать их