лось мне по праву, - решил Курт.
- Мне не по праву досталась в наследство фабрика, и не по справедливости я
получил счета в банках.  Но я по праву получил жизнь,  по праву любви моих
родителей. И я могу распорядиться своей жизнью в этих условиях. Ну, спорь,
Курт,  спорь,  - попросил он, - ведь разум всегда ищет выход, но ты, Курт,
сейчас не  имеешь права на  это,  потому что пошел на борьбу,  веруя в  ее
высшую справедливость.  Ты можешь, конечно, возразить, что честно лишь то,
что  заработано  потом,   кровью,  руками,  мозгом,  талантом,  голосовыми
связками,  и я поэтому не имею права распоряжаться жизнью,  которая всегда
случайна и получена в дар. Ну спорь же, Курт! Ведь можно сказать, что надо
выдержать,  ты пообещаешь выдержать все; в глубине души каждый надеется на
чудо,  на то, что Гитлер разобьется на самолете, что на него упадет кирпич
или паралич его хватит.  Хотя таких паралич не  хватает:  за его здоровьем
каждый день следят врачи,  он  принимает по утрам ванну,  днем греется под
"горным солнцем", а вечером пьет настой из целебных трав: жизнь фюрера так
дорога германскому народу!  Нельзя надеяться на  нечто,  что  может прийти
извне.   Надеяться  надо  лишь  на  себя.   Ну  возрази,  Курт!  Это  ведь
гитлеровское:  "Во всем и всегда надейся на свою силу!" Значит, мне нельзя
надеяться на Гуго?  Значит,  нельзя надеяться на Ингрид и Эгона?  Почему?!
Потому,  что  они не  имеют права рисковать организацией ради одного меня.
Они знают,  что я буду молчать. Они поэтому спокойно продолжают наше общее
дело. Ну, Курт, ведь ты подбросил себе кость - "наше общее дело"! Ухватись
за это!  А вдруг наше дело победит в эти дни?  А?  Молчишь?  Молодец,  что
молчишь,  это было испытание:  такие дела, как наши, побеждают не сразу, а
лишь со временем,  как незримые ручьи весной -  теплом и  чистотой своей -
исподволь разрушают серую корку снега.  Господи,  открой, что угодно тебе:
мучения,  которые убивают во мне твоего сына,  или смерть, которую я приму
не из твоих рук?  А как же ты сможешь умереть,  Курт?  У тебя нет ремня, а
если бы  он  был,  то  ты даже не смог бы накинуть петлю на шею.  Железные
пуговицы с  брюк они  спороли при  обыске -  разве забыл?  Ты  не  сможешь
распорядиться собой,  Курт,  потому что здесь,  в  этой стране,  научились
лишать человека права на самого себя,  и не только в тюрьме,  но и дома" а
это страшней".
     - Эй!  -  закричал Курт.  -  Пусть  меня  срочно  отведут на  допрос!
Скажите, что я об этом прошу!


     Когда его привели в комнату эсэсовца, Курт сказал:
     - Я сойду с ума в моем мешке...
     - Это  может  случиться,  -  согласился седой штандартенфюрер.  -  Но
психический шок в мешках носит характер буйного помешательства, которое мы
довольно  быстро  излечиваем.   Причем  врачи  утверждают,  что  во  время
маниакального бреда арестованные порой открывают ту правду, которую мы так
настойчиво ищем.
     - Переведите меня в нормальную камеру,  пожалуйста. В мешке я не могу
думать над вашими предложениями.
     - А  вы здесь думайте.  Сейчас принесут кофе и  бутерброды -  думайте
себе на здоровье.
     "Если я  попрошу его снять наручники,  -  подумал Курт,  -  он  может
насторожиться".
     - Да,  но когда вы станете вызывать моих друзей на допросы и захотите
свести меня с ними, они ужаснутся моему виду.
     - С вами так поступили лишь потому,  что я находился в отъезде,  я же
объяснял вам.
     - Значит, вы отказываете мне?
     - Я вынужден отказать.  Просьба носит противозаконный характер.  Если
бы у вас было инфекционное заболевание, или чума, или воспаление легких, я
бы отправил вас в лазарет.
     "Воспаление  легких,   -  ликующе  уцепился  Курт,  -  спасибо  тебе,
эсэсовец,  громадное тебе спасибо!  Ах как это хорошо - воспаление легких!
Это быстро, это надежно, это - избавление!"


     Когда его уводили в мешок,  Курт странным движением, которое при этом
не  было  подозрительным,   успел  высоко  вздернуть  брюки  кистями  рук,
схваченными за спиной наручниками. Он сделал это для того, чтобы они сразу
же опустились. - Курт сильно оголодал за эти дни. Брюки должны сползти еще
ниже,  и  тогда рубашка,  которая отделяет его  спину от  холодной плесени
каменной стены карцера, выпростается.


          "Из плана мероприятий по наблюдению за группой лиц,  связанных с
     Куртом  Штраммом,  подозреваемым в контакте с "Быстрым",  курьером из
     Берна:
          ...Ингрид фон   Боден-Граузе,   совершающая  частые  поездки  по
     стране, должна попадать в сферу наблюдения местных отделов гестапо. В
     связи с тем что она должна выехать в генерал-губернаторство,  следует
     сообщить  ее  приметы   -   если   не   успеем   переслать   фото   -
     штандартенфюреру  фон  Ловски  в  Варшаву и оберштурмбанфюреру Дицу в
     Краков.  План мероприятий на местах должен быть  согласован  с  нами.
     Наблюдения за ней в дороге ведем мы.
                                                 Штурмбанфюрер СС Холтофф.

          Утверждаю
                                                  бригадефюрер СС Мюллер".



     ГАННА ПРОКОПЧУК                                                 (III)
     _____________________________________________________________________

     На  этот раз  чиновник комендатуры был еще более внимателен к  Ганне,
предложил ей  черную сигарету,  спросил,  нет ли каких-нибудь трудностей с
французской полицией:
     - Они совершенно сошли с ума,  им кажется,  что мы чудовища,  которые
жаждут крови  невинных,  они  хватают несчастных эмигрантов,  сажают их  в
Сюртэ, а все шишки валятся на нас, проклятых "бошей"...
     - Нет,  нет,  меня не тревожили, - ответила Ганна, не отрывая глаз от
коричневой тоненькой папки.  -  Полиция, конечно, проверила мои документы,
но все на этом кончилось.
     - Ну и прекрасно.  Теперь по поводу той просьбы,  которую вы передали
господину Прокоповичу...
     - Он отказал.
     - Мы знаем.  Ничего.  Я думаю,  мы сможем помочь вам.  Следует только
написать заявление...
     - Новое?
     - Да,   коротенькое,   новое  заявление.  Вы  обратитесь  с  просьбой
разрешить вам  отъезд на  работу в  рейх.  Вы  станете трудиться по  своей
профессии:  мы нуждаемся в хороших зодчих. А уже оттуда, из рейха, для вас
не  составит  никакого  труда  разыскать  своих  детей.  Мы  помогаем  тем
иностранцам,     которые     честно     трудятся    на     ниве     нашего
национал-социалистского государства.
     - Здесь у меня работа, интересная работа... А что будет там?
     - То же самое. Только более интересная, с моей точки зрения, работа -
вы сразу увидите результаты своего труда. Когда-то еще соберетесь отсюда в
Бразилию...
     - И вы думаете, мне разрешат выезд из Германии в Польшу?
     - Куда?
     - В Польшу, к моим детям?
     - Польши  нет.  Нет  больше  такого  государства,  и  оно  никогда не
возродится, так что, пожалуйста, говорите "генерал-губернаторство", это не
будет обижать тех,  кто осиротел в  Германии после кровопролитной польской
кампании.
     "А кто осиротел в  Польше?  -  подумала Ганна.  -  Как страшно сейчас
сказал он, как ужасно и спокойно он сказал это..."
     - Получить  право  на   посещение  генерал-губернаторства  без  моего
отъезда на работу в Германию никак нельзя?
     - Боюсь, что я не смогу вам помочь. Я готов переслать ваше прошение в
Берлин,  но  поймите нас:  в  Варшаве у  новой власти сейчас слишком много
всякого рода забот. Город разрушен, гостиниц нет, вас не смогут обеспечить
жильем, а это опасно, потому что там введен комендантский час.
     - Дети в Кракове. У моей свекрови.
     - Простите?
     - Свекровь - это мать моего мужа. Она живет в Кракове.
     - Краков - закрытый город. Там резиденция генерал-губернатора Франка.
     - А можно запросить власти Варшавы или Кракова?
     - По поводу ваших детей? Но мы не разрешаем выезд оттуда вообще, а уж
в оккупированную зону, сюда, в Париж, тем более.
     - Значит, выхода нет?
     - Почему  же?  -  искренне удивился чиновник.  -  Я  предлагаю выход:
работа в Германии. Это даст вам право найти своих детей, уверяю вас.
     - Но...
     - Не верьте вздорным слухам.  Побежденные,  как правило,  клевещут на
победителей. Мы создаем все условия для работы. В рейхе вы сможете творить
по-настоящему. -  Он положил свою жесткую ладонь на ее руку,  по-дружески,
как человек,  понимающий горе матери, и добавил: - Поверьте мне - я еще не
научился быть нечестным. Вот вам бумага, а текст я продиктую...

          Н а ч а л ь н и к  г е н е р а л ь н о г о  ш т а б а
                              Г а л ь д е р.

          "Донесения об обстановке:
          а) С  утра  в  воскресенье  -  наступление  превосходящих сил на
     Эс-Соллум,  захватывающее районы к  югу  и  юго-востоку.  У  англичан
     150-200  танков.  В  воздухе  - превосходство противника.  Подбито 60
     танков   и   11    самолетов.    Танковое    сражение    юго-западнее
     Ридотто-Капуццо.  Все  атаки  пока  отбиты.  Англичане  перебрасывают
     самолеты в восточную часть  Средиземноморья.  Усилилась  деятельность
     английских подводных лодок в Средиземном море (также и в Эгейском);
          б) Оперативная  зона  русского   флота.   Деятельность   русских
     сторожевых  кораблей  в районе Ханко и у западного выхода из Финского
     залива;
          в) Главным  оперативным  районом  американского флота становится
     Атлантика.
          Якоб:
          а) Мост  у  Турну-Магурэле  закончен;  переходят   к   мосту   у
     Чернавода. Замена его большим паромом;
          б) В Чернавода прибыли  фильтровальные  установки.  В  Констанце
     строятся  23  парома  (должно  быть 47).  К 25.6 готовы не будут;  в)
     Миноискатели для 11-й  армии.  Совещание  с  фельдмаршалом  Листом  в
     ставке  главкома  о  назначении командующего германскими вооруженными
     силами на Юго-Востоке.
          Буле:
          а) Усиление гарнизонов на островах Ла-Манша.  Три батареи 220-мм
     орудий, три батареи 150-мм орудий "К", шесть батарей мортир обр. 1918
     года;
          б) Штурмовые орудия и танки Т-IV. Использование штурмовых орудий
     вместо недостающих танков Т-IV;
          в) Вопрос   об   отпускниках  из  Африки.  2%  всех  отпускников
     направлять на родину;  3% - оставлять в домах отдыха в Африке. Замена
     женатых холостыми;
          г) Положение с пополнениями.  В армии резерва до  1.10-450  тыс.
     человек.  Из них нормальная убыль (болезни,  непригодность и т. п.) -
     150  тыс.  человек.  Для  восполнения  боевых   потерь   в   операции
     "Барбаросса"  остаются  300  тыс.  К этому можно добавить 70 тыс.  из
     полевых резервных батальонов = 370 тыс.;
          д) Текущие  дела.  Среди  них  -  оценка программы развертывания
     железнодорожно-саперных    войск.    Инструктаж    офицеров    связи,
     направляемых в группы армий, армии и танковые группы.
          В заключение - Хойзингер:  Текущие вопросы. Передача текущих дел
     Паулюсу.
          Буле: Подготовить  900-ю  бригаду.  Использовать  ее  в   районе
     Остроленки  в  интересах  группы  армий  "Б"  с  задачей не допустить
     прорыва  русских  войск  из  мешка  под  Белостоком.   В   дальнейшем
     использовать как резерв ОКХ".



     РАЗМЫШЛЕНИЯ НАЕДИНЕ С СОБОЙ
     _____________________________________________________________________

     Бандера проснулся в  холодном поту от своего же страшного крика.  Сон
был кошмарный.  Бандере привиделось,  будто он привязан к  стулу;  рядом -
огромный циферблат с медленной,  дергающейся секундной стрелкой,  а вместо
гирек -  секира из стали,  раскачивающаяся в  такт секундной стрелке прямо
над головой.  Все ниже опускается секира, все ниже, и вот уже почувствовал
Бандера мягким пушком на  макушке легкое ее прикосновение,  и  представил,
как через несколько минут полоснет,  и как легонько распустит кожу,  и как
кровь теплыми струйками побежит за уши,  а потом секира - с синим отливом,
тяжелая, бритвенная - тронет кость черепа, и Бандера ощутил это мгновение,
закричал тонко и проснулся.
     "Жара,  -  подумал он,  когда явное ощущение сна ушло, притупилось, -
поэтому и мучают кошмары".
     Он поднялся с  широкой тахты,  прошлепал по навощенному полу в ванную
комнату и стал под холодный душ.
     "Лебедь говорил,  что плоть надо усмирять холодной водой, - почему-то
вспомнилось ему.  - Ерунда какая. Холод - главный возбудитель плоти. Тепло
дает спокойствие, а холод побуждает к действию".
     Бандера явственно увидел маленькую церковь,  где  обычно служил отец;
ощутил  теплый,  успокаивающий  запах  ладана  и  подумал  испуганно,  что
замахивается на огромное, отвергая примат тепла.
     "Хотя,   -   подумал  он,  стараясь  успокоить  себя,  -  это  только
православие ищет тепло: уния устремлена в холод неба".
     Привыкший бояться отца,  он долго еще - даже после того, как уехал во
Львов,  -  чувствовал страх: не за поступок какой, а даже за невысказанную
мысль.
     Он стеснялся того,  что был поповичем,  и страх свой поборол силой: в
драке студентов,  когда Петро Бурденко был сбит ловкой подножкой,  Бандера
наступил каблуком на его лицо,  и  услышал хруст,  и закричал,  потому что
глаза застлало красным,  а потом стал пинать мягкое, пинать до изнеможения
и   рвоты,   и  это  было  неким  рубежом  в  его  жизни,   приобщением  к
всепозволенности, которая подчиняет себе человека без остатка.
     ...Бандера растер плечи и живот резиновой жесткой щеткой,  накинул на
себя  простыню,  легонько промокнул капли  воды,  оглядел свою  маленькую,
ладную, сухопарую фигуру в зеркале, напряг по-борцовски мышцы, усмехнулся,
вспомнив рекламу нижнего белья для  спортсменов,  помассировал лицо,  свел
тугие  брови  в  одну  линию,  потом  широко  улыбнулся своему  отражению,
подмигнул озорно и пошел одеваться.
     Бандера любил красиво одеваться.  Как и все мужчины небольшого роста,
он  компенсировал недостачу  внешней  мужественности строгостью костюма  и
постоянной,  годами  выработанной гримасой скорби на  красивом,  порочном,
внутренне жестоком, женственном лице.
     Зная,  что сегодня предстоит встреча с человеком от гетмана,  который
путешествует вместе с офицером СД, Бандера надел серый костюм в серебряную
искорку,  галстук повязал синий, но потом, оглядев себя еще раз в зеркало,
решил поменять на серый,  чтобы все было в один тон.  Ботинки он заказывал
особые:  внешне подошва выглядела нормальной,  но внутри, в самом башмаке,
она  была приподнята на  четыре сантиметра -  при его росте такая прибавка
многое значила.  Сначала,  по  молодости,  когда он  не  мог распоряжаться
средствами, Бандера придумал особую манеру: он, наоборот, сутулился, чтобы
всем  казалось -  вот  распрямится он,  разведет плечи,  поднимет голову и
станет сразу же высоким и стройным,  таким, каким и надлежит быть "вождю",
террористу и борцу за национальную идею.
     Но во Вронке,  в польской тюрьме под Познанью,  когда Бандера впервые
стал на колодки, он вдруг увидел себя в окне "приемного покоя" и поразился
тому,  как  много значат эти четыре деревянных,  громыхающих,  мозольных и
тяжелых сантиметра;  он  понял высший смысл кажущейся малости.  Он подумал
тогда,  что малость только тому кажется  малостью,  кто  в  ней  не  видит
интереса.  Перейдя  мысленно  от колодок и роста к делу,  он тогда еще раз
убедился в своей правоте:  действенное малое  важнее  пассивного  многого.
Пусть  у  него будет лишь сто верных людей,  но они могут наделать столько
шуму, что всем заинтересованным сторонам эта сотня покажется миллионом.
     Когда было  принято решение убить министра внутренних дел  Пирацкого,
именно Бандера организовал этот  "теракт",  объективно выгодный Германии и
правым  ультра  Польши.  (Германия вносила  элемент  смуты  в  пограничное
государство,  стараясь изнутри ослабить его,  повернуть на восток, отвлечь
от западных проблем;  правые -  в свою очередь -  получали свободу рук для
"завинчивания  гаек";  этот,  обычно  болезненный,  процесс  после  гибели
Пирацкого приветствовался органами прессы как  действенное средство против
бандитов.  Люди не понимали, что нельзя "завинчивать гайки" только в одной
какой-то области,  подавляя лишь одну национальную группу,  - процесс этот
будет  неминуемо обращен не  только  против  оуновцев,  но  и  против всех
украинцев;  затем процесс этот коснется и поляков - поначалу коммунистов и
демократов, а потом обрушится на тех, кто позволяет себе иметь собственное
мнение    и    отстаивать   личную   точку    зрения   на    происходящее.
Взаимопроникновение    тенденций    -    вещь    естественная,    опасная,
распространенная.  Национал-социализму Гитлера отец  легионеров Пилсудский
хотел противопоставить тоталитаризм польского единства.  Бандера помог ему
в этом, он развязал ему руки.)
     Две  силы,  находясь в  конфликтной ситуации,  склонны фетишизировать
третью силу,  которая является неким оселком в  сшибке их амбиций.  Один -
помогая этой силе,  другой -  выставляя эту  силу как  момент национальной
угрозы,  делаются подобны жонглерам,  пускающим новый шар в  каскад шаров,
летящих из руки в руку. Бандера понял свою "значимость", когда в зале суда
замигали магниевые вспышки  газетных репортеров.  Бандера уверовал в  свое
предначертание, когда смертная казнь была заменена пожизненной тюрьмой. Об
этом ему сказали еще до  вынесения приговора,  который он выслушал дерзко,
чуть  приподнявшись  на  носках,   чуя,   как  икры  трясутся  от  долгого
напряжения.
     Он всегда мечтал с т а т ь. Обладая умом жестким и быстрым, он понял,
что родился в такое время,  когда вырваться из ряда может дерзкий, смелый,
ловкий,  ставящий не только на  свою  умелость,  свою  особость  или  свое
знание.  Нет,  вырваться,  считал  Бандера,  может  лишь  тот,  кто одарен
способностью представлять многих в себе одном.  Личность выше толпы;  надо
только  понять нужную идею,  надо поначалу раствориться,  исчезнуть в этой
идее,  зная заранее,  что это  растворение  временно,  что  общая  идея  в
конечном счете подчинена личной устремленности - с т а т ь.  У Бандеры был
выбор:  он не холоп какой, он сын священника. Сызмальства, со школьных еще
времен,  когда  другие  хлопцы утирали ему нос кепкой,  нахлобучивая ее на
глаза - сверху вниз,  - в нем  зрело  жадное,  больное,  яростное  желание
доказать.  Всех  тех,  кто  насмехался  над  ним,  не брал в баскетбольную
секцию,  кто  не  позволял  ему  быть  вратарем  в  команде   ("шкет,   не
дотянется"),  он хотел обратить в своих подданных,  которые кровью умоются
за надменность.
     "Сырье" -  несчастные массы  бесправных украинцев в  панской Польше -
страдало тяжко.  "Эта  тупая  тьма  должна стать  моим  оружием,  -  думал
Бандера. - Им нужен вождь, тот, кто скажет".
     Холодок ужаса  и  восторга проходил по  спине,  когда он  читал "Майн
кампф".  "Гитлер германца  берет,  как  с в о е,  -  думал Бандера,  -  он
подчиняет его своей воле,  обращаясь к затоптанному в человеке величию.  А
почему я не могу так же  в з я т ь  украинцев?  Если не я - придет другой,
и я останусь тем, кто есть, лишусь людской памяти - значит, буду смертным.
А я хочу вечного для себя, вечного".
     Рико  Ярый  не   зря  проводил  анкетизацию  польских  и   украинских
военнопленных в  Германии.  Его сеть потому оказалась действенной,  что не
была сетью в  шпионском понимании этого слова.  Когда он заполнял анкетки,
расспрашивая каждого пленного о  прошлом,  о мечтах на будущее,  о семье и
друзьях,  он  всегда силился оказать несчастным помощь:  того пристроит на
работу; этого определит - через Красный Крест - в лазарет, тому выхлопочет
билет на родину.
     Люди Ярого,  ходившие за кордон,  к  его "анкетникам",  не просили их
отвечать на  вопросы,  которые могли  породить сомнение в  осторожной,  до
противозаконного,  крес