ыход за границу, к
нейтралам. И я спросил себя: "А вернется ли он оттуда? И если вернется, то
не повяжется ли он там с оппозиционерами или иными негодяями?" Я  не  смог
себе ответить точно - ни в положительном, ни в отрицательном аспекте.
     Мюллер спросил:
     - Сначала вы просмотрите его досье или сразу взять мне?
     - Возьмите сразу вы, - схитрил Кальтенбруннер, успевший  изучить  все
материалы. - Я должен ехать к фюреру.
     Мюллер вопросительно посмотрел на Кальтенбруннера. Он ждал,  что  тот
расскажет какие-нибудь свежие новости из бункера, но Кальтенбруннер ничего
рассказывать не стал.  Он  выдвинул  нижний  ящик  стола,  достал  бутылку
"Наполеона", придвинул рюмку Мюллеру и спросил:
     - Вы сильно пили?
     - Совсем не пил.
     - А что глаза красные?
     - Я не спал - было много работы по Праге: наши люди  там  повисли  на
хвосте у подпольных групп.
     -  Крюгер  будет  хорошим  подспорьем.  Он  службист  отличный,  хотя
фантазии маловато. Выпейте коньяку, это взбодрит вас.
     - От коньяка я, наоборот, совею. Я люблю водку.
     - От этого не осовеете, -  улыбнулся  Кальтенбруннер  и  поднял  свою
рюмку. - Прозит!
     Он выпил залпом, и кадык  у  него  стремительно,  как  у  алкоголика,
рванулся снизу вверх.
     "Он здорово пьет, - отметил Мюллер, выцеживая свой коньяк,  -  сейчас
наверняка нальет себе вторую рюмку".
     Кальтенбруннер закурил  самые  дешевые,  крепкие  сигареты  "Каро"  и
спросил:
     - Ну, хотите повторить?
     - Спасибо, - ответил Мюллер, - с удовольствием.



                      ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (ГЕББЕЛЬС)

     Штирлиц отложил бумагу с рисунком толстой фигуры Геринга и  придвинул
к себе листок с профилем Геббельса. За его похождения в Бабельсберге,  где
была расположена  киностудия  рейха  и  где  жили  актрисы,  его  прозвали
"бабельсбергским бычком". В досье на него  хранилась  запись  беседы  фрау
Геббельс с Герингом, когда рейхсминистр  пропаганды  был  увлечен  чешской
актрисой Линдой Бааровой. Геринг тогда сказал его жене:
     - Он разобьет  себе  лоб  из-за  баб.  Человек,  отвечающий  за  нашу
идеологию, сам позорит себя случайными связями с грязными чешками.
     Фюрер рекомендовал фрау Геббельс развестись.
     - Я поддержу вас, - сказал он, - а вашему мужу до тех пор, пока он не
научится вести себя, как подобает истинному национал-социалисту - человеку
высокой морали и святого соблюдения долга перед семьей  -  я  отказываю  в
личных встречах...
     Сейчас все это ушло на задний план  -  в  январе  этого  года  Гитлер
приехал в дом Геббельсов на день рождения. Он привез фрау Геббельс букетик
цветов и сказал:
     - Я прошу простить меня за опоздание, но я объехал весь Берлин,  пока
смог достать цветы, - гаулейтер Берлина партайгеноссе Геббельс закрыл  все
цветочные магазины: тотальной войне не нужны цветы...
     Когда через сорок  минут  Гитлер  уехал,  счастливая  Магда  Геббельс
сказала:
     - К Герингам фюрер никогда бы не поехал...
     Берлин лежал в развалинах, фронт проходил в ста сорока километрах  от
столицы "тысячелетнего рейха", а Магда Геббельс торжествовала свою победу,
и  ее  муж  стоял  рядом,  и  лицо  его  было  бледно  от  счастья:  после
шестилетнего перерыва фюрер приехал в его дом...
     Штирлиц нарисовал большой круг и стал неторопливо заштриховывать  его
четкими и очень ровными линиями. Он вспоминал  сейчас  все  относящееся  к
дневникам Геббельса.  Он  знал,  что  дневниками  Геббельса  интересовался
рейхсфюрер, и прилагал в свое время максимум усилий для того, чтобы как-то
познакомиться  с  ними.  Штирлиц  удалось  посмотреть   фотокопию   только
нескольких  страниц.  Память  у  него  была  феноменальной:  он  зрительно
фотографировал текст, запоминая его почти механически, без всяких усилий.
     "В Англии эпидемия гриппа, - записывал Геббельс. - Даже король болен.
Хорошо бы, чтобы эта инфлюэнца стала фатальной для Англии, но это  слишком
замечательно, чтобы быть правдой.
     2 марта 1943 года. Я не смогу отдыхать до тех пор, пока все евреи  не
будут убраны из Берлина. После беседы со Шпеером в Оберзальцберге поехал к
Герингу.  У  него  в  подвале  25.000   бутылок   шампанского,   у   этого
национал-социалиста! Он был одет в тунику, и от ее цвета у  меня  началась
идиосинкразия. Но что делать, надо его принимать таким, каков он есть".
     Штирлиц хмыкнул: он вспомнил, как Гиммлер то же самое, слово в слово,
сказал о Геббельсе. Это было в сорок втором году. Геббельс  жил  тогда  на
даче, но не с семьей, в большом доме, а в маленьком, скромном  коттеджике,
построенном "для работы". Коттедж стоял возле озера, и ограду  можно  было
обойти по камышам - воды там было по щиколотку, и пост охраны СС находился
в стороне. Туда к нему приезжали актрисы: они ехали на  электричке  и  шли
пешком  через  лес;  Геббельс  считал  чрезмерной  роскошью,   недостойной
национал-социалиста, возить к себе женщин на машине. Он  сам  проводил  их
через камыши, а после, под утро,  пока  СС  спало,  выводил  их.  Гиммлер,
конечно же, узнал об этом. Вот тогда-то он и сказал:  "Придется  принимать
его таким, каков он есть..."
     (В этом же коттедже Геббельс  завизировал  указ,  присланный  ему  из
канцелярии  Геринга,   обязывающий   берлинское   гестапо   уничтожить   в
трехдневный срок шестьдесят тысяч  евреев,  работавших  в  промышленности;
именно здесь он написал письмо Адольфу  Розенбергу,  предлагая  уничтожить
три миллиона чехов вместо  полутора  миллионов,  как  было  запланировано;
именно  здесь  он  подготовил  план  пропагандисткой  кампании  по  поводу
уничтожения Ленинграда...)
     "Геринг говорил мне, - продолжал Геббельс в своих дневниках, - о том,
что Африка нам не нужна. "Нам надо думать  о  силе  англо-американцев.  Мы
потеряем Африку так или иначе". Он направил  туда  своего  заместителя  по
"Люфтваффе" фельдмаршала Альберта Кессельринга. Снова и снова он спрашивал
меня, где большевики  берут  резервы  солдат  и  оружия?  Недоумевал,  как
британская плутократия может сотрудничать с большевиками, особенно отмечая
приветствие Черчилля по поводу двадцатилетия Красной Армии.  Очень  хорошо
говорил об антибольшевистской пропаганде. Его  впечатляли  мои  дальнейшие
планы  в  этой  области.  Он,  правда,  апатичен.  Надо   его   взбодрить.
Руководство без него невозможно.
     Геринг говорит: "Наши  поражения  на  востоке  эти  сволочи  генералы
объясняют условиями русской зимы, а это ложь! Паулюс - герой?!  Да  он  же
скоро будет выступать по Московскому радио! Зачем мы врем народу,  что  он
погиб героем? Фюрер не отдыхал три года. Он ведет жизнь спартанца, сидя  в
бункере, он не видит воздуха.  Три  года  войны  страшнее  для  него,  чем
пятьдесят обычных лет. Но он не хочет меня слушать. фюрера надо освободить
от командования армией.  Как  всегда  во  время  кризисов  в  партии,  его
ближайшие соратники должны сплотиться вокруг него и спасти!"
     Геринг не тешит себя иллюзиями, что будет с нами, проиграй мы  войну:
один еврейский вопрос чего стоит!
     - Война кончится политическим крахом, - согласился я с ним.
     Тут я ему и предложил вместо комитета трех  создать  совет  по  делам
обороны рейха во главе с человеком, помогавшим фюреру в революции.  Геринг
был потрясен, долго  колебался,  но  после  дал  принципиальное  согласие.
Геринг хочет победить Гиммлера. Функ и Лей побеждены  мной.  Шпеер  вообще
мой человек. Геринг решил ехать в Берлин сразу после полета в Италию.  Там
он встретится с нами. Шпеер перед  этим  побеседует  с  фюрером.  Я  тоже.
Вопрос назначений решим позже.
     9 марта 1943 года. Прилетел в Винницу. Встретил Шпеера.  Тот  сказал,
что фюрер чувствует себя хорошо, но очень зол на  Геринга  из-за  бомбежек
Германии. я был принят фюрером и был счастлив, что провел с ним весь день.
Подробно доложил ему о налетах на Берлин. Он меня слушал очень внимательно
и очень ругал Геринга. В связи с Герингом говорил и о  генералах.  Сказал,
что не верит ни одному из них, только поэтому командует армией.
     12 марта 1943 года. Я приказал напечатать в нашей  прессе  английские
требования репараций к германскому народу в случае нашего  поражения.  Это
потрясет немцев. Два часа ругался с Риббентропом, который требует  считать
Францию суверенной страной и не распространять на нее  пропаганду  партии.
Слава богу, Геринг стал чаще  появляться  на  людях.  Его  авторитет  надо
укреплять.
     12 апреля 1943 года. Выехал на  конференцию,  созванную  Герингом  по
вопросу о кризисе нашего руководства. Мы с Функом приехали в  Фрейлассинг,
и здесь у меня начался приступ. Я вызвал профессора Морелла, и он запретил
мне ехать дальше. На конференции Заукель дрался против Шпеера.
     20 апреля 1943 года.  Демонстрация  в  честь  54-летия  фюрера.  Меня
посетил Лей и рассказал о конференции в Оберзальцберге. Ему не понравилась
атмосфера. Он не верит, что Геринг может стать  руководителем  для  рейха,
так как он скомпрометирован авиацией и бомбежками. Фюрер рад, что у меня с
Герингом наладились отношения. Он считает, что, когда партийные авторитеты
объединены на благо родины, от этого выигрывает только он и партия. Пришел
Шпеер. Считает, что Геринг устал, а Заукель болен  паранойей.  Ширах,  как
сказал фюрер, попал под влияние реакционеров из Вены  и  поэтому  в  своих
выступлениях торпедирует идею тотальной войны..."


     Штирлиц скомкал листки с изображением Геринга и Геббельса, поджег  их
над пламенем свечи и бросил листки в камин. Поворошил  чугунной  кочергой,
снова вернулся к столу и закурил.
     "Геббельс явно провоцировал Геринга. А в дневнике писал  для  себя  и
для потомства - слишком хитро. И вылезло все наружу. Но он истерик, он это
не очень-то ловко делал. Видимо, лишний раз проявлял свою любовь к фюреру.
Не было ли у него беседы с Гиммлером, когда он так дипломатично заболел  и
не приехал в Оберзальцберг, на конференцию,  идею  которой  сам  подбросил
Герингу?"
     Штирлиц подвинул к себе два оставшихся листка: Гиммлер и Борман.
     "Геринга и Геббельса я исключаю. Геринг, видимо, на переговоры мог бы
пойти, но он в опале, он никому не  верит,  он  лишен  политической  силы.
Геббельс? Нет. Этот не пойдет. Этот фанатичен, этот будет стоять до конца.
Один из двух: Гиммлер или Борман. На кого же из них ставить? На  Гиммлера?
Видимо, он никогда не  сможет  пойти  на  переговоры  -  он  знает,  какой
ненавистью окружено его имя... Да, на Гиммлера..."


     Именно в это время Геринг -  осунувшийся,  бледный,  с  разламывающей
голову болью, возвращался к себе в Каринхале из  бункера  фюрера.  Сегодня
утром он выехал на машине к фронту, к тому месту, где  прорвались  русские
танки. Оттуда же он сразу же рванулся к Гитлеру.
     - На фронте нет никакой организации, - говорил он, -  полный  развал.
Глаза  солдат  бессмысленны.  Я   видел   пьяных   офицеров.   Наступление
большевиков вселяет в армию ужас, животный ужас... Я считаю...
     Гитлер слушал его, полузакрыв глаза, придерживая правой рукой  локоть
левой, которая все время тряслась.
     - Я считаю... - повторил Геринг.
     Но Гитлер не дал ему договорить.  ОН  тяжело  поднялся,  покрасневшие
глаза его широко раскрылись, усы дернулись в презрении.
     - Я запрещаю вам впредь выезжать на фронт! - сказал он своим прежним,
сильным голосом. - Я запрещаю вам распространять панику!
     - Это не паника, а правда, - впервые в своей  жизни  возразил  фюреру
Геринг и сразу же почувствовал, как у него захолодели пальцы ног и рук.  -
Это правда, мой фюрер, и мой долг сказать вам эту правду!
     - Замолчите! Занимайтесь лучше авиацией, Геринг. И  не  лезьте  туда,
где нужно иметь спокойную голову, провидение и силу. Это, как  выяснилось,
не для вас. Я запрещаю вам выезжать на фронт - отныне и навсегда.
     Геринг был раздавлен и унижен, он чувствовал спиной,  как  вслед  ему
улыбались эти ничтожества - адъютанты фюрера.
     В Каринхале его уже ждали штабисты "Люфтваффе": он  приказал  собрать
своих людей, выходя из бункера. Но совещание начать не  удалось:  адъютант
доложил, что прибыл рейхсфюрер СС Гиммлер.
     - Он  просил  разговора  наедине,  -  сказал  адъютант  с  той  долей
многозначительности,  которая  делает  его  работу  столь  загадочной  для
окружающих.
     Геринг принял рейхсфюрера у  себя  в  библиотеке.  Гиммлер  был,  как
всегда, улыбчив и спокоен. Он сел в  кресло,  снял  очки,  долго  протирал
стекла замшей, а потом без всякого перехода сказал:
     - Фюрер больше не может быть вождем нации.
     - А что же делать? - машинально ответил Геринг, не успев даже  толком
испугаться слов, произнесенных лидером СС.
     - Вообще-то в бункере войска СС, -  так  же  спокойно,  ровным  своим
голосом продолжал Гиммлер, - но не в  этом,  в  конечном  счете,  дело.  У
фюрера парализована воля.  Он  не  может  принимать  решений.  Мы  обязаны
обратиться к народу.
     Геринг  посмотрел  на  толстую  черную  папку,  лежавшую  на  коленях
Гиммлера. Он вспомнил, как в сорок четвертом  его  жена,  разговаривая  по
телефону с подругой, сказала: "Лучше приезжай к нам, говорить по  телефону
рискованно, нас подслушивают". Геринг  вспомнил,  как  он  тогда  постучал
пальцами по столу и сделал жене знак: "Не говори об этом, это безумие".  И
сейчас он смотрел на черную папку и думал, что там может быть  диктофон  и
что этот разговор через два часа будет проигран фюреру. И тогда - конец.
     "Он может говорить все, что угодно, - думал Геринг о Гиммлере, - отец
провокаторов не может  быть  честным  человеком.  Он  уже  знает  про  мой
сегодняшний позор у фюрера. Он пришел довести до конца свою партию".
     Гиммлер, в свою очередь, понимал, что думает "наци N 2". Поэтому  он,
вздохнув, решил помочь ему. Он сказал:
     - Вы - преемник, следовательно, вы - президент. Таким  образом,  я  -
рейхсканцлер.
     Он понимал, что нация не пойдет за  ним,  как  за  вождем  СС.  Нужна
фигура прикрытия.
     Геринг ответил тоже автоматически:
     - Это невозможно... - он помедлил мгновение  и  добавил  очень  тихо,
рассчитывая, что шепот не будет записан  диктофоном,  если  он  спрятан  в
черной папке: - Это невозможно. Один человек должен быть и президентом,  и
канцлером.
     Гиммлер чуть улыбнулся, посидел несколько мгновений  молча,  а  потом
пружинисто  поднялся,  обменялся  с  Герингом  партийным  приветствием   и
неслышно вышел из библиотеки...



                       15.2.1945 (23 ЧАСА 54 МИНУТЫ)

     Штирлиц спустился из кабины в гараж. по-прежнему бомбили,  но  теперь
где-то в районе Цоссена - так ему, во  всяком  случае,  казалось.  Штирлиц
открыл ворота, сел за  руль  и  включил  зажигание.  Усиленный  мотор  его
"хорьха" заурчал ровно и мощно.
     "Поехали,  машинка",  -  подумал  он  по-русски  и   включил   радио.
Передавали легкую музыку.  Во  время  налетов  обычно  передавали  веселые
песенки. Это вошло в обычай: когда  здорово  били  на  фронте  или  сильно
долбали с воздуха, радио передавало веселые, смешные программы. "Ну, едем,
машинка. Быстро поедем, чтобы не  попасть  под  бомбу.  Бомбы  чаще  всего
попадают в неподвижные цели. Поедем  со  скоростью  семьдесят  километров.
Ночь лунная: значит, вероятность попадания уменьшится именно  в  семьдесят
раз..."
     Его радисты - Эрвин и Кэт - жили в Кепенике, на берегу Шпрее. Они уже
спали - и Эрвин, и Кэт. Они в последнее время ложились спать  очень  рано,
потому что Кэт ждала ребенка.
     - Ты славно выглядишь, - сказал Штирлиц, - ты относишься к тем редким
женщинам, которых беременность делает неотразимыми.
     - Беременность делает красивой  любую  женщину,  -  ответила  Кэт,  -
просто ты не имел возможности это замечать...
     - Не имел возможности, - усмехнулся Штирлиц, - это ты верно сказала.
     - Тебе кофе с молоком? - спросила Кэт.
     - Откуда молоко? Я забыл привезти вам молоко... Черт...
     - Я поменял костюм, - ответил  Эрвин.  -  Ей  надо  обязательно  хоть
немного молока.
     Штирлиц погладил Кэт по щеке и спросил:
     - Ты поиграешь нам что-нибудь?
     Кэт села к роялю и, перебрав ноты, открыла  Баха.  Штирлиц  отошел  к
окну и тихо спросил Эрвина:
     - Ты проверил, они тебе не всадили какую-нибудь штуку в отдушину?
     - Я проверял, ничего нет. А что? Твои братья в СД уже изобрели  новую
гадость?
     - А черт их знает.
     - Ну? - спросил Эрвин. - Что?
     Штирлиц хмыкнул и покачал головой.
     - Понимаешь, - медленно заговорил он, - я  получил  задание...  -  он
снова хмыкнул. -  Мне  следует  наблюдать  за  тем,  кто  из  высших  бонз
собирается выйти на сепаратные переговоры с  Западом.  Они  имеют  в  виду
гитлеровское руководство, не ниже.  Как  тебе  задача,  а?  Веселая?  Там,
видимо, считают, что если я не провалился за эти двадцать лет - значит,  я
всесилен. Неплохо бы мне стать заместителем Гитлера. Или вообще  пробиться
в фюреры, а? Я становлюсь брюзгой, ты замечаешь?
     - Тебе это идет, - ответил Эрвин.
     - Как ты думаешь  рожать,  девочка?  -  спросил  Штирлиц,  когда  Кэт
перестала играть, заметив, что мужчины молчали.
     - По-моему, нового способа еще не изобрели, - улыбнулась женщина.
     - Я говорил позавчера  с  одним  врачом-акушером...  Я  не  хочу  вас
пугать, ребята... - он подошел поближе к Кэт  попросил:  -  Играй,  малыш,
играй. Я не хочу вас пугать,  хотя  сам  здорово  испугался.  Этот  старый
доктор сказал мне, что во время родов он может определить  место  рождения
любой женщины.
     - Я не понимаю, - сказал Эрвин.
     Кэт оборвала музыку.
     - Не пугайся. Сначала выслушай, а после станем думать,  как  вылезать
из каши. Понимаешь, женщины-то кричат, рожаючи.
     - Спасибо, ответила Кэт, - а я думала - они поют песенки.
     Штирлиц покачал головой, вздохнул.
     - Понимаешь, они кричат на родном языке. На диалекте  той  местности,
где родились. Значит, тебе предстоит кричать "мамочка" по-рязански...
     Кэт продолжала играть, но Штирлиц увидел, как глаза ее - вдруг  сразу
- набухли слезами.
     - Что станем делать? - спросил Эрвин.
     - А если отправить вас в Швецию? Я, пожалуй, смогу это сделать.
     - И останешься без последней связи? - спросила Кэт.
     - Здесь буду я, - сказал Эрвин.
     Штирлиц отрицательно покачал головой.
     - Одну тебя не выпустят. Только если вместе с ним:  он,  как  инвалид
войны, нуждается в лечении  в  санатории,  есть  приглашение  от  немецких
родственников из Стокгольма... Одну тебя не пустят. Ведь его  дядя  у  нас
числится шведским нацистом, а не твой...
     - Мы останемся здесь, -  сказала  Кэт.  -  Ничего.  Я  стану  кричать
по-немецки.
     - Можешь добавлять немного русской брани, но обязательно с берлинским
акцентом, - пошутил Штирлиц. - Решим это завтра: подумаем не спеша  и  без
героических эмоций. Поехали, Эрвин, надо выходить на связь. В  зависимости
от того, что мне завтра ответят, мы и примем решение.
     Через пять минут они вышли из дома. Эрвин в руке  держал  чемодан,  в
чемодане была рация. Они отъехали километров пятнадцать,  к  Рансдорфу,  и
там, в лесу, Штирлиц выключил мотор.  По-прежнему  продолжалась  бомбежка.
Эрвин посмотрел на часы и сказал:
     - Начали?
     - Начали.


     "Ю_с_т_а_с_-_А_л_е_к_с_у.
     По-прежнему убежден, что ни один из  серьезных  политиков  Запада  не
пойдет на переговоры с СС. Однако, поскольку задание получено, приступаю к
его реализации.
     Считаю, что оно может быть выполнено, если я сообщу часть  полученных
от вас данных Гиммлеру.  Опираясь  на  его  поддержку,  я  смогу  выйти  в
дальнейшем на прямое наблюдение за теми, кто, по-вашему, нащупывает каналы
возможных переговоров. Мой "донос" Гиммлеру - частности я организую здесь,
на месте, без консультаций с вами - поможет мне информировать вас обо всех
новостях, как  в  плане  подтверждения  вашей  гипотезы,  так  и  в  плане
опровержения ее. Иного пути в наст