омо честных людей, - он тогда
рассмеялся, глядя мне в глаза: "А с ЦК подписку о невыезде не хотите
взять? Меня ЦК мобилизовал в органы, был бы радиоинженером, горя б не
знал, а меня с любимого дела сорвали, сказали, что партии угодна борьба с
врагами, а каждый, кто попал на Лубянку, - враг, невиновных Советская
власть не карает... Как бы вы на моем месте поступили?" И я был обязан ему
ответить: "Не знаю..." Я и до сих пор не знаю, как бы повел себя, окажись
в его положении...
   - Но ведь вы ничего не показали на секретаря ЦК Кузнецова, Иван
Иванович? А покажи вы на него - большую б карьеру сделали...
   - То был не допрос, мил-душа, то было собеседование, а это, как Бабель
говорил, две ба-альшие разницы... Мы, мил-душа, все грешны... Если не
делом, так помыслом, не помыслом, так незнанием того, как бы повели себя,
усевшись на табурет, что ввинчен в пол напротив следовательского стола...
Вы мне оставьте фотографию этого господинчика... Копия есть? Или
единственный экземпляр?
   - Есть еще. Но учтите - это робот, правда, прекрасно выполненный.
   - А может, останетесь у меня постоем? Я вам кое-что расскажу из
прошедших эпох - может пригодиться: в частности, о том, что мне рассказала
Федорова, когда я вручил ей документ о реабилитации...
   Встретив Костенко (на кухне пахло картошкой с луком), Маняша ахнула:
   - Миленький, миленький, что с тобой?
   - Ничего...
   - У тебя глаза больные! Совершенно больные глаза... Ну-ка, давай мерять
температуру...
   Он погладил ее по щеке (Господи, когда ж я в последний раз называл ее
"персиком"? Как же быстро мы отвыкаем от ласковой поры влюбленности;
неблагодарность человеческой натуры? моральная расхлябанность? ритм
нынешней жизни?), покачал головой:
   - Температура нормальная, Маняш... Просто во многия знания - многие
печали.
   - Ты его нашел?
   - Да...
   - Интересно?
   - Если "страшно" может быть "интересным" - да.
   - Самые интересные сказки - страшные.
   Костенко устроился возле маленького бело-красного кухонного столика,
улыбнулся:
   - А ведь воистину счастливый брак - это затянувшийся диалог... Мне с
тобой чертовски хорошо, Маняш...
   - Заведи молодую любовницу, тогда еще больше оценишь... Хочешь рюмку? С
устатку, а?
   - Стакан хочу.
   - Плохо тебе?
   - Очень.
   - Да что ж он тебе такого наговорил? Черт старый!
   - Не надо так... Он - чудо... Он выдержал испытание знанием ужаса... И
остался жив... Нет, я неверно сказал... Не как медуза там какая, а как
гражданин идейной убежденности...
   - Ты не боишься таких людей? - спросила Маша, налив ему водки и
поставив на длинную деревянную подставочку сковородку с картошкой; лук
слегка обжарен, присыпано петрушечкой; четверть века вместе, каждый п о н
и м а е т каждого ("знает" в этом случае звучит кощунственно, протокольно:
впрочем, и "понимает" - не то; "ощущает" - так вернее).
   - Каких? - спросил он, медленно выпив стакан водки. - Сформулируй
вопрос точнее, Маняш...
   - После всех этих ужасов, о которых пишут, после моря крови... У меня
перед глазами все время стоит письмо Мейерхольда, как его, старика, били
молодые люди, которые не могли не помнить театра имени Мейерхольда... Как
можно остаться идейным? Я понимаю, это не мимикрия, но все же, по-моему,
это борьба за себя, Славик, борьба за свою обгаженную жизнь, за крушение
идеи...
   Костенко ковырнул картошку, есть, однако, не стал, хотя мечтал об
ужине, пока трясся в автобусе...
   - Робеспьер был идейным человеком, Маняш...
   - А сколько голов нарубил?
   - Давай тогда предадим анафеме и Пугачева, и Кромвеля, и Разина...
Действие рождает противодействие... Око за око, зуб за зуб... Из ничего не
будет ничего... После республики Робеспьера появилось консульство
"железных"
   диктаторов, а после - император Наполеон... А потом вернулись Бурбоны,
родившие - своей дурью - террор новой революции, которая наряду с лучшими
людьми поднимает и муть, люмпен, жестокость, месть... Но ведь - через
кровь и восстания - все кончилось демократической республикой... Значит,
несмотря на реакцию, кто-то хранил веру в государственную уважительную
доброту? Если бы до февраля семнадцатого Россия властвующая -
крохотулечка, процент от всего населения - поделилась своими благами с
массой народа, думаешь, люди б пошли громить околотки? Если б в сентябре
Керенский дал народу хоть что-либо, кроме свободы слова и митинга,
думаешь, Октябрь победил бы?
   - Ты стал отставным крамольником, - сказала Маша и автоматически, по
привычке, включила маленький приемник.
   - Выключи, - сказал Костенко. - Как не стыдно...
   - Мне не стыдно, Славик... Мне страшно. И чем дальше - тем больше...
Сейчас всем страшно, милый...
   - Оттого, что много говорим, а мало делаем?
   - Так думаете вы, мужчины, умные - особенно... А ты постой в очереди...
Ради интереса - постой... Злоба людей душит, понимаешь?! Черная,
одержимая... И - толкают друг друга, осатанело толкают, Славик, с яростной
сладостью толкают, а локти - хуже кулаков, такие костистые, такие
безжалостные... Детей толкают, Славик!.. Поешь картошки, пожалуйста... Я
уж и так второй раз на плиту ставлю, п е р е х р у с т и т... Да, забыла,
тебе какой-то Птицын звонил... Раза четыре...
   - Кто такой?
   - Я же не знаю твоих знакомых, Славик; Птицын и Птицын... Сказал, что
он тебе очень нужен...
   - Наверное, из Совета ветеранов... Телефон оставил?
   - Нет.
   Костенко начал уплетать картошку, усмехнулся:
   - Найдет, если он мне н у ж е н... Если б я ему понадобился - тогда
другое дело... Заметила, как мы разобщены и не умеем друг другом
пользоваться? Нет, не шкаф достать или там заказ к празднику - а в общем
государевом деле... Погоди, Маня, - он вдруг поднялся. - А ты фамилию не
спутала? Может, Ястреб звонил?
   Она расхохоталась:
   - Точно, Ястреб, я ж говорю, птичья фамилия!
   ...В киоске Ястреба горел свет; Костенко постучал в дверь, никто не
откликнулся; странно. Он обошел киоск, выискивая щелку, чтобы заглянуть
внутрь: по всем законам свет ночью в киоске должен быть выключен. Впрочем,
у него здесь все с х в а ч е н о, подумал Костенко. Этому закон не писан.
Щелочку он нашел между портретами Пугачевой и Высоцкого; первое, что
увидел, была бутылка коньяка, почти до конца выпитая, три бутерброда;
левая нога Ястреба была неестественно задрана, словно бы вывернута и
мертво лежала на коечке, покрытой аккуратным ковриком...
 
 
   2
 
 
   На счастье, дежурную группу МУРа возглавлял майор Глинский, один из
учеников Костенко; принесся через десять минут.
   Мишаня Ястреб убит был сильным ударом "колющего тонкого предмета" в
шею, в то время, когда он наклонился за книгой - ротапринтное издание
"Царствование Алексея Михайловича". Отпечатков пальцев обнаружить не
удалось, работал профессионал; следов ограбления не было; эксперт взял
анализ на запах; собака потеряла след в двухстах метрах от киоска, видимо,
убийца сел в машину.
   Взглянув на эксперта, Костенко поинтересовался хмуро:
   - Когда его убили - примерно? Рискните ответить на глазок...
   Эксперт Галина Михайловна еще раз прикоснулась тыльной стороной ладони
к шее Ястреба:
   - Вы меня ставите в неудобное положение, Владислав Романович, я должна
поработать в морге... Приблизительно часа полтора тому назад... Но это не
официальный ответ, чисто априорный, не взыщите...
   Костенко попросил Глинского проверить карманы Ястреба, все бумажки с
записями, а сам пошел к автомату.
   - Манюнь, я, видно, сегодня поздно вернусь, ты ложись, солнце...
Постарайся вспомнить, когда мне Ястреб звонил.
   - Что-нибудь случилось?
   - Да...
   - Серьезно?
   - Да.
   - Ты не один?
   - С табором...
   - Слава богу... Он три раза звонил, Славуль... Днем, потом часов в семь
и незадолго до твоего приезда.
   - Разница была какая?
   - Не понимаю... Костенко рассердился:
   - Ну, днем спокоен был, потом заволновался, вечером торопился...
   - Я не помню, Славуль... Я как-то этим звонкам значения не придала...
Последний раз он, кажется, чуть пьяненький был, какой-то
агрессивно-торжествующий...
   - "Я ему очень нужен", так он сказал?
   - Вроде бы... Или "он знает, как я ему нужен"... Ты правда не один?
   - Куда я один-то гожусь ныне, Машуня?! Спи, малыш... Не жди меня, чтоб
я не дергался...
   ...Глинский выложил на стол паспорт Ястреба, удостоверение Общества
книголюбов, ручку марки "Паркер" с золотым пером и записку: "Отдать Лене
за поставку "Слепящей тьмы" в четверг, в семь".
   - Сегодня четверг? - спросил Костенко.
   - Четверг.
   - Денег в киоске нет?
   - Пять рублей в кармане убитого.
   - А чего ж не вытащили?
   - Наука хочет посмотреть п а л ь ц ы.
   - Слушай, Глинский, мы с тобой можем сейчас установить Люду? Ту,
которая работает секретарем в кооперативе "Заря"? Кооператив заметный:
продает инструменты, компьютеры, ксероксы...
   - Нам бы хоть один подарил... Фамилии этой Люды нет, товарищ полковник?
   - Я Костенко, а не полковник, Глинский... Не надо так меня... Фамилии
нет. Проси установку на председателя правления кооператива, через него
пойдем на эту самую Людку, она мне нужна...
   Бригада осталась работать в киоске, а Глинский с Костенко поехали на
Петровку.
   ...Дмитрия Игоревича Аршанского, председателя кооператива "Заря", нашли
у Черных, в кооперативном ресторане на берегу Москвы-реки; г у л я л,
плясал самозабвенно - махал маленькими ручками, изображая рок, вертел двух
роскошных жопастых девок, которые смотрели на него, маленького лысого
коротышку, с обожанием.
   Костенко пригласил его на улицу - Мне Людка нужна, Дмитрий Игоревич.
Срочно. Не откажите в любезности дать ее телефон или адрес.
   - Что, малышок наградила столицу еще одним спидом? - Аршанский
мгновенно протрезвел. - Документы извольте, пожалуйста.
   - Я оперативный дежурный по МУРу, - представился Глинский. - Вот мое
удостоверение.
   - МУР не по нашей части, - усмехнулся Аршанский. - Кооперацию добивают
затаившиеся сталинисты и общинные плакальщики... Что с ней случилось?
Девка хорошая, слаба, правда, на передок, но ведь это МУР не тревожит...
Телефон у нее легкий для запоминания: четыреста девяносто девять,
девяносто девять, сорок, она, мне кажется, с начальником абонентской сети
установила дружеские отношения...
   - Адрес не помните?
   - Один раз был. Ночью... В состоянии подпития, не взыщите... Еще
вопросы есть?
   - Завтра не нашли бы время поговорить со мной? - спросил Костенко. - Не
допрос, не вербовка - мне нужен ваш совет, всего лишь.
   - Совет вам - это и есть вербовка, - заметил Аршанский. - Звоните после
семи, может быть, я выкрою для вас полчаса. Но не обещаю, очень много
встреч: Предмет с о в е т а?
   - Убийство.
   - Рэкет?
   - Нет.
   - Хм... А каковы побудительные причины?
   - Не знаю. Поэтому прошу о встрече...
   Оттуда же, из ресторана, позвонили Людке. Заспанная бабулька ответила
раздраженно, с надрывной обидой:
   - Побоялись бы Бога, в такое время тревожить..
   - Люда сама просила, это Аршанский, председатель, - ответил Костенко, -
из кооператива...
   - Аршанский, Засранский, какое мне дело?! Увезли Людку, взяла сумочку,
намазалась и укатила. Сказала, что на час, а уж два ночи, стерьва поганая!
   - Это будет второй труп у тебя сегодня, Глинский, - прикрыв трубку,
шепнул Костенко. - Звони в прокуратуру, доставай понятых, гоним к старухе.
   - Прокуратура потребует оснований, Владислав Романович... Не дадут они
постановления... Костенко дал Глинскому трояк.
   - Купи шоколадку, ладно? ...Бабулька дверь не открывала:
   - Ракитники, - причитала она, - смотрите, вымогатели паскудные, я уж
ноль-два набрала, тикайте добром...
   - Ракитники - это как? - Костенко недоуменно оборотился к Глинскому.
   - Рэкетиры, - ответил тот. - Россия чужие слова трудно приемлет.
   - А - бюрократ?
   - На это есть свое: "волокитчик", "супостат", "коваристый", "сутяга"...
   - Соседей будить неудобно, про "ноль-два" она лапшу на уши вешает, -
заметил Костенко. - Дура баба, сейчас ее внучку где-то топят или жгут, а
она - вишь ты, а?
   Глинский приник к двери:
   - Бабулька, я из милиции, майор Глинский, позвони по "ноль-два", тебе
подтвердят... Мы чего к тебе просимся-то, бабуль? Мы боимся - не было б с
Людкой беды...
   Старуха позвонила в милицию, было слышно, как она переспрашивала из
дальней комнаты: "Глинский?! Как, Габинский?! Тьфу, православных у вас
нет, что ль?! Все с подковыкой, ни черта не разберешь... Так открывать
ему?! Я трубочку не ложу, я при вас открою, если замолчу, значит, извели
меня, на вашей совести буду..."
   Старуха цепочку сняла, потребовала документ, Глинский протянул ей
удостоверение, она долго шептала звание опердежурного и фамилию, потом
наконец впустила в квартиру.
   Маленькая двухкомнатная "хрущевка" была обставлена антикварной мебелью
(правда, красное дерево соседствовало с карельской березой и орехом), на
кухне стояла западногерманская ультразвуковая плитка - положи в духовку
мясо на минуту - вот тебе и готовый ромштекс, там же, на кухне, стоял
диковинный приемник; неплохо секретарша живет.
   - Бабушка, я за Люду волнуюсь, - сказал Костенко.
   - Бабушка преставилась, царство ей небесное... Я - прабабушка ейная...
Так и я за ее волнуюсь, за стерьву...
   - Она когда уехала?
   - Да часов в восемь... Сбежала вниз, потом вернулась, вроде бы краски
эти самые взять, чтоб морду загорелой делать...
   - Вы в окошко не видели, ее такси ждало?
   - Она на их не ездит! Ее сюда то черные иностранцы привозят, то
коричневые, меня запрет в чулане, - старуха кивнула на внутренний шкаф, -
и чтобы носу не казала... А если чихнешь или там храпанешь с духоты, то
назавтра так отлупит, что и жить не хочется...
   - Так какая ж машина ее ждала? - рассеянно поинтересовался Костенко. -
Наша или та, на которой коричневые ездят?
   - Не, не наша, - бабка покачала головой, - цвет уж больно бесстыжий.
   - Это как? - не понял Костенко и достал из кармана шоколадку. - Вот вам
подарок, бабулечка.
   - А это чего?
   - Шоколад, - сказал Глинский; его всегда раздражала манера Костенко
вести разговоры со свидетелями, хотя он понимал, что именно такой
неторопливый, но с к а ч у щ и й разговор (внешне скачущий) - Костенко
через каждую фразу умеет тащить с в о е, аккуратно и ненавязчиво, понимая,
что страх перед должностным лицом даже если оно не в форме, но с красной к
с и в о й, - непременная константа советского человека - должен создать
атмосферу располагающей постепенности, никакого форсажа, тем более
наступательного...
   - Вроде конфекты, что ль? - спросила бабуля, разворачивая шоколадку;
она отломила малюсенький кусочек, положила его под язык. Так тетя Феня
пила чай вприкуску, вспомнил Костенко, только вместо шоколада были п о д у
ш е ч к и; сейчас днем с огнем не найдешь все скупают на самогон...
   - Да, - ответил Костенко, - вроде сливочных конфет, очень полезно для
сердца...
   Бабуль, а где Людина записная книжка?
   - На столе, - ответила старушка. - Возле телефона.
   - Не позволите взглянуть?
   - Вы ж при чине... Глядите... Я власти покорная Только башмаки снимите,
она за ковер боится..
   Ни на столе возле телефона, ни в столе записной книжки не было.
   - А косметичку она где держала? - поинтересовался Костенко. - В ванной?
   - Там у нее всякие мыла, что пену дают и сосной воняют... Я-то в баню
хожу, она меня не пущает, говорит, что..
   Глинский настойчиво поинтересовался - Что она говорит?
   Костенко укоризненно глянул на него, спросил - Как шоколадка, бабулечка?
   - Страсть как скусная... Я уж ее приберегу...
   - Пенсию вам сколько платят?
   - Пятьдесять шесть... Спасибо родной партии и правительству...
Раньше-то я сорок получала, ну а сейчас как сыр в масле катаюсь, и
сметанки можно взять, и сливочек, яички теперь не битые беру... В
капитализьме мрут старики с голоду, а мы старость чтим...
   - Так вот о красках Людиных, - аккуратно повторил Костенко, - она их на
столе держала?
   - Нет, на трюме... Чтоб всю себя разглядывать... Особливо когда елочные
украшения клеила...
   - Какие еще елочные украшения? - не очень-то сдерживая раздражение,
спросил Глинский...
   - А это когда на лице разного цвета блесточки сияют... На лбу синяя, на
щеке желтая, теперь так полагается, вроде закон вышел в защиту женщин,
чтоб красоте были прилежны...
   - Бабуль, а Мишаня к ней когда звонил? Ястреб?
   - Так он завчера звонил! Точно, звонил! Я еще уморилась: "Я, грит,
Ястреб"... А я возьми да ответь: "Ты - ястреб, а я - кукушка"...
   - Он вечером звонил, да?
   - И то верно... Приехал к ней, дверь заперли, меня в чулан замкнули, ну
и...
   Дело молодое, все такими были.. Только раньше по-тайному, а теперь
бегом да бегом, а в торопливости какая тайна? Одно бесстыдство...
   - Ушел-то он поздно?
   - Рано ушел... Поутру... Люда ему еще отнесла рюмку для поправки.
Печенье и рюмашку, это я точно помню... Она печенья мне не дает, говорит,
для здоровья старикам плохо...
   - А где ее большая записная книжка? - тихо спросил Костенко.
   - Так ведь здесь же, на столе должна быть... Большой книжки тоже не
было...
   ...Дома у Мишани Ястреба (жену увезли на "скорой помощи", подозрение на
обширный инфаркт) остался сын Мишка - до синевы бледный, трясущийся;
сказал, что большую телефонную книжку папка взял с собой; все утро звонил
куда-то, занято было, а потом плюнул, положил ее в "дипломат" и пошел в
киоск.
   - Кто ж папку-то моего? - Мишка сжал кулачки (не в пример отцу был
худенький и жилистый). - За что?
   - Ищем, Миш, - ответил Костенко. - Ты помнишь меня?
   - Как не помнить?! Папка вашу фотографию всегда держал, заступник,
говорил...
   - Где эта фотография?
   - В столе.
   - Достань.
   - А ее при обыске забрали... Пообещали, что завтра вечером вернут,
только копии сделают.
   - Тебе сколько? Тринадцать?
   - Четырнадцать.
   - Деньги есть?
   - Мама оставила.
   - Сам готовить умеешь?
   - Мы с папкой сами мясо жарим... Жарили... Костенко вырвал листок из
блокнота, написал свой телефон:
   - Звони, Мишка... А если кто будет расспрашивать про обыск - это не
потому, что против отца у нас зло... Полагается так... Начнут
расспрашивать, а ты трубочку положи, крикни, мол, суп выкипает и звони от
соседей вот по этому номеру:
   "Срочно для товарища Глинского"... Понял?
   - Это чтоб посечь того, кто звонит?
   - Точно.
   - А папку когда домой привезут? - глаза у мальчишки были полны слез,
по-прежнему бил озноб, но - сдерживался, не плакал.
   - Папка твой крещеный был, Мишка, его надо в церковь везти, а не
домой... Я помогу... Договорюсь с батюшкой, там и отпоют его, и все будет
по христианскому обряду... Дома тебе не надо его держать, чти отцовскую
веру, сынок...
   В НТО на Петровке работа еще не кончилась, но Галина Михайловна (боже
ты мой, что бессонница делает с женщиной, "Галочка", "Галочка", а она
старуха совсем), запомнив три главных вопроса, которые интересовали
Костенко, сказала ему:
   - Шило, которым убили Ястреба, сделано из особо прочных металлов с
добавлением компонентов, употребляемых в радиопромышленности.
   - Металлы фондируемые?
   - Не просто фондируемые, а строго фондируемые... Часть идет на
Байконур, каждый грамм на счету.
   - Что дает добавление такого металла?
   - Максимальная крепость орудия убийства... Проходит сквозь кость, о
ребрах и говорить нечего... Теперь второе... Судя по стертостям
внутреннего кармана пиджака, там находилась записная книжка - красного
цвета, очень старая, неотечественного производства... Изымали записную
книжку в резиновых перчатках - советских, у нас же не резина, а визитная
карточка вселенского бардака...
   Костенко вздохнул:
   - Галочка, бардак в первую очередь отличает как раз порядок.
   - У вашего поколения страсть к прямолинейным сталинским формулировкам,
Владислав Романович.
   - Увы. Хотя сейчас многие по нему вздыхают: алчут порядка.
   - Пусть тогда добровольцы едут восстанавл