Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
лу". Что дальше? Убийство Строилова? Еще неизвестно, что покажет
вскрытие... Потом, Рыжий из кафе "Отдых" напрямую не был связан ни с
Никодимовым, ни с Вареновым, там длинная цепочка... Нападение на Пшенкина?
Как такового факта не было... Попытка? Доказывайте, мусора, разбивайся в
лепешку, Костенко! Хорошо, а показания Дэйвида? Ну и что в них
криминального?
Сорокин писал книгу о Зое? Писал, не отрицаю, я ж был ее следователем,
сейчас понял, что служил нелюдю, решил искупить свой грех, рассказать миру
правду...
Кто ее убил? Ищите... Я-то здесь при чем? Не надо применять
недозволенные методы ведения следствия, осуждено историей... А У п р а в л
е н и е? Группа э к с п е р т о в? А он спросит: "Где улики? Записанный
разговор? Так он склеен из отдельных слов, л а ж а... Докажите! Факты на
стол, письменные документы. Да и потом, запись разговора - не
доказательство... И кино ваше - дерьмо, этому веры нет, у нас демократия".
За ними стоят могучие люди из Системы, будут выгораживать, незримо давить,
влиять, советовать, напоминать о спасительном для них тридцать седьмом
годе, восстанавливать против следствия т о л п у: "Снова милиция начинает
злодейство"... А мало ли у нас таких, которые бы мечтали вернуться к
злодейству, спросил он себя, чтобы раскрывать дела и получать за это
внеочередные звезды?! Только разреши - вс„ мигом пораскрывают, выбьют
любые показания, лишь кости будут трещать! "Нет ничего страшнее русского
бунта, кровавого и бессмысленного..." А следствия? Сталинского следствия,
которое стало привычным? "К бунту только те зовут, кому своя шейка -
копейка, а чужая головушка - полушка..." А в следствии? Про Сорокина уже
многие узнали... Кладем перед ним, если изымем, манускрипт о мафии...
А он лепит: "Речь идет об американцах, здесь же нет имен, инициалы...
Докажите, что это Россия..." Хорошо, а разные паспорта? И Витман, и
Айзенберг, и Хренков.
А где же Сорокин? А он: "Взял фамилию жены, разве это преступление!"
Нет, это не преступление, отнюдь. Но отчего Хренков и Витман? А у него
заготовлено: "Мы - страна, не умеющая прощать. Со статьей, по которой
взяли Сорокина, ему бы не жить в Москве, изгой... Построим правовое
государство - вернусь к самому себе, Сорокину..." Конечно, года два за
нарушение паспортного режима можно потянуть, но теперь паспорта
налаживаются отменять, выскочит...
Если его отпустят за недостаточностью улик - а их действительно мало, -
каково будет строиловским ребятам? Они же до конца изверятся в том, что в
этой стране есть справедливость... Несправедливый закон - что может быть
страшнее?! Значит, возразил он себе, ты волен присвоить себе функцию
справедливого законодателя? Ты не вправе делать это, Костенко. Дорога в ад
вымощена благими намерениями...
Он заставил себя увидеть лицо генерала Строилова - бескровное, когда
его свалили на пол. Ты и это можешь простить Сорокину, спросил он себя.
Если ты можешь и это простить, тогда садись к себе на кухню и не высовывай
рожу на улицу, чтобы не встречаться с людскими взглядами... Верно
написано: не бойтесь врагов, они могут только убить вас, не бойтесь
друзей, они могут только предать; бойтесь равнодушных, с их молчаливого
согласия совершается и предательство и убийство...
Костенко спустился во двор, кивнул оперативнку, мол, шухари, и вышел на
привокзальную площадь.
Двушек в кармане не было: протянул киоскеру "Союзпечати"
двадцатикопеечную монету:
- Будьте любезны, разменяйте.
- Я вам не разменный пункт!
- Очень прошу, товарищ...
- Сказал - нет! По-русски не понимаешь?! Костенко оглянулся; бабулька в
платочке торговала цветами, осталось три букетика всего.
- Матушка, двадцать копеек не разменяете?
- Какая я те "матушка"?! Сам дед!
- Не сподобился пока... Вы мне за двадцать копеек хоть пару двушек
дайте...
- С этого б и начинал. - Старуха взяла у него монету и протянула
двушки. - Всяк человек за каждое движение свой резон должен получить...
Костенко подошел к автомату, снял трубку, долго держал ее в руке, а
потом медленно опустил монету; снова полез за сигаретами; сунул к р о ш е
в о в рот, повертел в спекшихся губах, потом чиркнул спичкой, прикурил,
затянулся пару раз так глубоко, что, казалось, проглотил дым, и лишь после
этого набрал номер.
Ответил сухой мужской голос.
- Товарища Шинкина, пожалуйста, - сказал Костенко, покашливая.
- Кто просит?
- Я только что из Краснодара... Он ждет моего звонка...
Шинкин взял вторую трубку:
- Слушаю...
- Осип Михайлович?
- Да. Кто это?
- Вы знаете, что Сорокин сегодня уезжает в Берлин?
- Какой Сорокин?
- Возьмите ручку и запишите его адрес... Готовы?
- Я ничего не понимаю...
- Диктую. - Костенко дважды назвал адрес Иностранки и дал телефон
квартиры, установленный оперативником еще из машины. - Успели? Вы
обнаружите у Сорокина две пленки - это копия его рукописи: "Управление.
Связи. Люди. Методы". Если в течение часа его не возьмут ваши люди, я не
отвечаю за последствия... В квартире есть черный ход. До свидания...
...Вернувшись на чердак, Костенко спросил спутника:
- Не двигался?
- Поднялся, взял сигареты и снова лег...
- Он? - Костенко кивнул на фотографию Сорокина.
- Похож, но только он не седой, а черный, и с усиками...
- Значит, он... Ладно... Теперь отваливайте на площадь, там меня
ждите... Если какой шухер начнется - услышите... Сразу сюда - и в дело...
Оружие с собой?
- Откуда? Нет, конечно... Нам же так просто не дают...
- Жарьте в отделение и берите... Одна нога здесь, другая там...
Как только Сорокина - без галстука, встрепанного по-клоунски,
пепельно-бледного (это было заметно даже при тусклом свете уличного
фонаря) - трое верзил с у н у л и в машину, Костенко кубарем свалился по
лестнице, задыхаясь бросился на площадь, прыгнул в машину и прохрипел:
- К трем вокзалам, по осевой, с фарами!
Выскочив из машины у Ярославского, повторил:
- Через два часа езжайте к Строилову, понятно? Не раньше! Если Строилов
не откроет, орите в дверь, что я в Кратове, п а с у!
...В Кратове шел мелкий осенний дождик; пахло сосной; ветер - незримой
ладонью - ласково гладил кроны громадных деревьев, и они, словно волосы
податливо-ласковой женщины, ш у р ш а щ е качались из стороны в сторону.
Костенко шел к даче Шинкина неспешно, то и дело сплевывая под ноги; во
рту пересохло, язык был медный, и рот все время наполнялся пузырчатой,
горькой слюной, противно.
Во многих дачах еще горел свет; жалостливо, как ушедшая молодость,
светились низкие абажуры, сейчас такие не делают; луна была зыбкой из-за
того, что на нее то и дело нагоняло тучи, которые становились
серебристыми, чтобы снова стать непроглядно-черными, когда их сносило в
засыпающее небо.
Машина, на которой вывезли Сорокина, стояла возле ворот; потом - одна
за другой - подъехали еще три; прохаживались высокие люди в кожанках;
давайте, ребята, кончайте ваш р а з б о р с палачом, времени у вас в
обрез, смотрите не опоздайте, я дал вам сто двадцать минут, но и за это
должны сказать мне спасибо...
Костенко опустился на землю, откинулся на столб и закрыл глаза; в
висках молотило, то и дело накатывали приступы горькой тошноты; он сидел
напрягшись, уцепив пальцами мокрую траву, и мучительно ждал, когда же на
даче Шинкина прозвучит выстрел.