Жорж Сименон
   БУРГОМИСТР ГОРОДА ВЕРНЕ
 
   Изд. "Копирайт", г. Москва, 1997 г.
   OCR Палек, 1999 г.
 
 
   Уведомление
 
   Я не знаю города Верне.
   Я не знаю ни его бургомистра, ни его обитателей. Верне  для  меня  не
больше, чем музыкальный мотив. Надеюсь поэтому, что никто наперекор моим
уверениям не узнает себя в том или ином персонаже романа.
 
 
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
   I
 
   Без двух минут пять. У Йориса Терлинка, поднявшего голову и взглянув-
шего на свой хронометр, который он неизменно кладет на письменный  стол,
времени ровно столько, сколько нужно.
   Прежде всего на то, чтобы подчеркнуть  красным  карандашом  последнюю
цифру и закрыть папку, на плотной полукартонной обложке которой  выведе-
но: "Проект сметы на водопровод и сантехнические работы в целом по новой
больнице святого Элигия" [1].
   Затем на то, чтобы чуть-чуть отодвинуть кресло, достать сигару, слег-
ка размять ее и обрезать элегантной никелированной гильотинкой,  которую
он вытащил из жилетного кармашка.
   Уже стемнело, был конец ноября. Над головой Йориса  Терлинка  сверкал
целый круг свечей, но свечей электрических, с ложными накладками в  виде
желтых капель нагара.
   Сигара тянулась отлично - у Терлинка сигары всегда тянулись  отлично:
он был владельцем сигарной фабрики и отборную продукцию  оставлял  себе.
Раскурив сигару, увлажнив и тщательно округлив языком кончик, он  завер-
шил приготовления тем, что вынул янтарный мундштук из  футляра,  который
закрывался с характерным сухим щелчком - по нему вернцы узнавали о появ-
лении своего бургомистра.
   Но на все это он израсходовал лишь три минуты. Две оставались в запа-
се. Из своего кресла, чуть повернув голову, Терлинк через просвет  между
темными бархатными занавесями на окнах видел главную площадь Верне,  его
дома с зубчатыми шпицами, церковь Святой Валбюрги и  двенадцать  газовых
светильников вдоль тротуаров. Он знал, сколько их, потому что его  попе-
чением их и поставили. А вот похвастать тем, что  известно,  сколько  на
площади тысяч неровных маленьких круглых штук брусчатки" которую,  каза-
лось, обдуманно уложил каждую на свое место какой-то первобытный  худож-
ник, не мог никто.
   Надо всем этим - тонкий беловатый пар вокруг уличных фонарей, а внизу
- хоть дождя и не было - нечто вроде лакового покрытия из черной  грязи,
где отпечатались следы тяжелых колес.
   Еще около полминуты. Вокруг Терлинка клубилось облако сигарного дыма.
Сквозь него бургомистр видел над монументальным камином знаменитый авто-
портрет Ван де Влита [2] в экстравагантном наряде: рукава  буфами,  узлы
лент, шляпа с перьями.
   Трудно определить, бросал Йорис Терлинк беглый взгляд на своего стар-
шего современника или просто моргал, потому что дым щипал ему веки.
   Со своего места, заслышав, как у него над головой напрягается и  при-
ходит в движение механизм боя башенных часов ратуши, он сумел точно  оп-
ределить, когда они бросят в небо пять торжественных ударов, которым,  с
отставанием в десятую долю секунды, начнет вторить перезвон с каланчи.
   Тогда бургомистр посмотрел на дверь в другом конце просторного  каби-
нета, почти незаметную на фоне резных панелей. Он подождал, пока  в  нее
заскреблись, услышал покашливание и объявил:
   - Войдите, господин Кемпенар.
   Он мог бы обойтись и без слова "господин":  вошедший  был  секретарем
городского совета, следовательно, его подчиненным. Он  употреблял  слово
"господин" в обращении к Кемпенару так, словно хотел раздавить последне-
го.
   - Добрый вечер, баас!
   Самого Терлинка величали "баас", то есть хозяин, патрон - и не только
дома или на сигарной фабрике, но и в ратуше, кафе и даже на улице.
   Был час отправки почты. Происходило это  всегда  одинаково.  Кемпенар
наклонялся над бургомистром, получал в лицо залп сигарного дыма и  отша-
тывался назад. Терлинк подписывал бумаги, отпечатанные на древней машин-
ке, заставить работать которую умел один лишь секретарь.
   На трех страницах Терлинку придраться было не к чему. Только на  чет-
вертой он отчеркнул ногтем прописное А, отбитое вместо О, а затем разор-
вал бумагу на мелкие клочки и швырнул их в мусорную корзину,  не  сказав
при этом, по традиции, ни слова.
   Когда процедура закончилась, Кемпенар жадно схватил то, что  осталось
от принесенной им папки, и вознамерился нырнуть в  дверь,  а  бургомистр
мысленно отпустил поводок, дал бедняге в надежде на избавление добраться
до середины ковра и, опять натянув сворку, внезапно отчеканил:
   - Кстати, господин Кемпенар!..
   И слово "господин" прозвучало так выразительно, что на тронутом оспой
лице обернувшегося секретаря выступил пот.
   С середины главной площади были превосходно видны как Терлинк в обла-
ке дыма, так и стоящий в нескольких метрах поодаль  его  подчиненный,  и
каждый в Верне знал, что это бургомистр с секретарем, а также и то,  что
секретарю придется сейчас пережить неприятную минуту.
   - Вы ведь были вчера на благотворительном вечере Общества святого Ио-
сифа?
   - Да, баас.
   Кемпенар все еще не сообразил, куда нацелен удар.
   - Вы, кажется, пели там "Свадьбу Жаннеты", и  вам  много  аплодирова-
ли...
   У Кемпенара был баритон, и секретарь часто  выступал  в  любительских
концертах.
   - В числе прочих вас поздравил и Леонард ван Хамме.
   На этот раз Кемпенар покраснел: он понял. Пивовар Леонард  ван  Хамме
был в ратуше личным врагом бургомистра.
   - Вы говорили с ним обо мне в буфете и дали ему понять, что я,  види-
мо, связан с франкмасонством...
   - Клянусь вам, баас...
   - От вас не только дурно пахнет, господин Кемпенар,  и  это  действи-
тельно так, что вынуждает меня закуривать, как только вы  появляетесь  у
меня в кабинете; вы еще и предаете ради удовольствия предавать, а  также
для того, чтобы угодить тому, кто, возможно, когда-нибудь вам  пригодит-
ся. Вы мне противны, господин Кемпенар.
   Когда рябоватый, неухоженный и вечно плохо вымытый бедняга  секретарь
исчез в приоткрытых дверях, Йорис Терлинк, опершись ладонями о  письмен-
ный стол, поднялся и опять глянул на Ван де Влита.
   Тот несомненно понял бы его.
   Всю зиму он одевался одинаково: черные кожаные гетры, серая тройка из
очень ноской ткани, короткое полупальто на меху. На голове черная выдро-
вая шапка, подчеркивающая огненную рыжину усов и блеклую голубизну глаз.
   На Рыночной улице он заглянул в колбасную ван Мелле, где  продавались
также ранние овощи, а витрину украшала гирлянда из дичи.
   - Что будете брать сегодня, баас? - осведомилась пухленькая г-жа  ван
Мелле.
   - Куропатки свежие?
   - Утренние... Завернуть вам одну?
   Терлинк никогда не брал больше одной. Вероятно, об этом судачили,  но
ему было, в конце концов, виднее.
   Затем он вернулся на главную площадь, где стоял его дом: искусно  от-
деланный щипец, почерневший карниз, двойное крыльцо о  пяти  ступенях  с
поручнями из кованого железа. Бургомистр отряхнул грязь с подметок и во-
шел в столовую, где под лампой с розовым абажуром был накрыт стол на две
персоны.
   Г-жа Терлинк сидела за шитьем у начищенной до блеска печки  и  каждый
вечер неизменно вздрагивала при появлении мужа, словно за всю жизнь  так
и не смогла свыкнуться с тем, что незадолго до шести он возвращается до-
мой. Она не произносила ни слова, потому что в  доме  не  говорили  друг
другу ни "Доброе утро! ", ни "Доброй ночи!" - ну какая в том  надобность
людям, постоянно делящимся друг с другом? Она торопливо собрала  кусочки
ткани, катушки, ножницы, бросила все это как попало в рабочую корзинку и
приоткрыла дверь на кухню:
   - Подавайте, Мария!
   В странном освещении, создаваемом розовым абажуром, бургомистр  смот-
рел на свое  отражение  в  каминном  зеркале.  Он  оставался  совершенно
бесстрастен, но не у отрывал взгляда от зеркала все время,  пока  снимал
пальто и шапку, а затем грел руки над печкой.
   Мария вышла из кухни, приняла от хозяина пакетик с куропаткой, а  за-
тем принесла супницу - и все это также без единого слова.
   Ставни были открыты, и сквозь окно, где красовался  медный  горшок  с
каким-то зеленым растением, с улицы было видно, как все трое медленно  и
безмолвно движутся в розовом свете.
   Терлинк уселся, его жена, в свой черед, села, сложила руки  и  начала
читать благодарственную молитву - сперва еле слышно, одними губами;  за-
тем мало-помалу шепот стал различим и на последних словах перешел в бор-
мотанье.
   После супа подали картофель с простоквашей. Йорис  любил  это  блюдо,
приправленное мелко нарезанным репчатым луком, и уже тридцать лет ел его
каждый вечер.
   Дверь в кухне оставалась открытой, и слышно было, как потрескивает на
огне куропатка, но супруги знали, что достанется ока не им.
   Обычно г-жа Терлинк дожидалась, пока хозяин доест, после чего боязли-
во сообщала:
   - Привезли уголь.
   Или:
   - Приходил сборщик платы за газ.
   Словом, что-нибудь в таком роде. Мелкие домашние новости.
   Бургомистр слушал жену не отвечая, словно думал о чем-то другом,  по-
том отодвигал свое кресло и закуривал сигару.
   Он еще не успел вставить ее в янтарный мундштук, как в коридоре  зад-
ребезжал звонок.
   Звонил он очень громко. Коридор был широкий, выложен  плитами,  лест-
ничная клетка просторная, и звуки, отражаясь от стен,  становились  осо-
бенно резки по вечерам или когда хозяева никого не ждали.
   Действительно, звонок оказался настолько  неожиданным,  что  служанка
Мария на мгновение замешкалась, уставившись на хозяина:  она  не  знала,
как он прикажет ей поступить. Когда она открыла входную дверь, из  кори-
дора донеслось шушуканье. Мария вернулась, удивленно и беспокойно  доло-
жила:
   - Это маленький Клаас.
   Одного этого непредвиденного визита оказалось достаточно, чтобы  лицо
г-жи Терлинк выразило всю гамму чувств человека, застигнутого  катастро-
фой. Она испуганно всматривалась в мужа, в Марию, и глаза ее,  созданные
для того, чтобы плакать, выражали отчаяние.
   - Где он?
   - Я оставила его в коридоре.
   Мария даже не зажгла лампу. Терлинк застал Жефа Клааса в темноте: тот
стоял у стены, держа шляпу в руке.
   - Что тебе?
   - Мне надо поговорить с вами, баас.
   Все это не лезло ни в какие ворота: Жеф Клаас, всего несколько  меся-
цев назад поступивший служащим на сигарную фабрику, не должен был прихо-
дить к хозяину. Если хотел сказать что-то важное, мог сделать это  днем,
в кабинете патрона.
   Однако Терлинк открыл дверь, находившуюся  прямо  напротив  столовой,
щелкнул выключателем, вошел в кабинет и нетерпеливо обернулся:
   - Ну? Входи же.
   В этой комнате не топили по целым дням, но Терлинк, войдя в нее,  за-
жег газовый обогреватель, установленный позади его кресла  и  обжигавший
ему спину.
   Усевшись сам, но оставив молодого человека стоять, он заметил,  какие
у того лихорадочные глаза и как нервно теребят его пальцы края шляпы.
   - Что тебе нужно?
   Посетитель был настолько взволнован, что ему никак не удавалось заго-
ворить и он озирался по сторонам, словно намереваясь убежать.
   Вместо того чтобы подбодрить молодого человека, глыбообразный Терлинк
глядел на него через сигарный дым, но не так, как смотрят на себе подоб-
ного, а так, Словно перед ним было нечто  неодушевленное  -  стена  "или
дождь.
   - Понимаете, баас...
   Молодой человек знал, что слезы ничему не помогут. Напротив.  Поэтому
он сдерживался. Открывал рот, закрывал,  поправлял  воротничок,  который
его душил.
   - Я пришел...
   Он был худ, как тот единственный из куриного выводка рахитичный  цып-
ленок, которого по таинственным причинам остальные отгоняют ударами клю-
ва. Он был во всем черном, в стоячем воротничке, накрахмаленных манжетах
и ботинках с лакированными носами.
   - Я должен у вас попросить...
   Наконец нарыв прорвался:
   - Мне совершенно необходима тысяча франков... Я не  осмелился  попро-
сить об этом на работе... Удержите ее из моего жалованья.
   От сигары, очень черной сигары с исключительно белым пеплом,  который
Терлинк, удовлетворенно его разглядывая, старался не стряхивать как мож-
но дольше, медленно-медленно струился дымок.
   - Когда тебе в последний раз давали аванс?
   - Два месяца назад. У меня болела мать.
   - Она что, снова заболела?
   - Нет, баас.
   Проситель затряс головой. В  этом  кабинете,  постепенно  затопляемом
теплом газовой печи, он чувствовал себя более затерянным, чем в незнако-
мом городе или в пустыне.
   - Если вы не ссудите мне тысячу франков, я покончу особой.
   - Вот как? -  равнодушно  отозвался  Терлинк,  подняв  голову.  -  Ты
действительно это сделаешь?
   - Придется...  Клянусь  вам,  баас,  мне  совершенно  необходимы  эти
деньги.
   - Да у тебя хоть револьвер-то есть?
   Мальчишка, не удержавшись, ощупал свой карман и с непроизвольной гор-
достью объявил:
   - Есть.
   - Я совсем забыл, что отец у тебя был фельдфебелем.
   Снова настало молчание, в маленьких дырочках обогревателя слышнее за-
шипел газ, веселей заплясало голубое пламя.
   - Послушайте, баас, если вы настаиваете, я скажу вам все, одному вам,
но прошу держать мои слова в тайне...
   Отполированный временем письменный стол  из  некрашеного  дерева  был
обит темно-зеленым сафьяном, на котором выстроились чернильницы, ручки и
пресспапье из толстого стекла с изображением храма Богоматери  Лурдской.
Справа от Терлинка, в пределах досягаемости его руки, находился  наглухо
вмурованный в стену черный сейф.
   - Слушаю.
   - Так вот, я сделал ребенка одной девушке. Я женюсь на ней.  Клянусь,
что в свое время женюсь на ней, но сейчас это невозможно.
   Ни один мускул на лице Терлинка не дрогнул, и глаза  его  по-прежнему
смотрели на молодого человека, как на стену.
   - Мы должны что-то предпринять... Вы понимаете, что я имею в виду?  Я
нашел в Ньивпорте женщину, которая согласна за две тысячи франков, поло-
вину вперед...
   Он задыхался в ожидании ответа - если уж не слова, то хотя бы  жеста,
но вместо этого услышал лишь банальный, даже не насмешливый вопрос:
   - Сколько тебе лет?
   - Девятнадцать, баас... Мне еще предстоит отбыть военную службу. Уве-
рен, что после я сумею завоевать определенное положение и смогу...
   По тротуару кто-то прошел, и Жеф Клаас непроизвольно повернулся к ок-
ну, смущенный мыслью о том, что его могут увидеть с улицы в позе  проси-
теля. Разве нельзя угадать даже издали, о чем он говорит?
   - Если бы я мог жениться на ней сейчас, я не поколебался бы.  Но  это
совершенно невозможно: ее отец выставит меня за дверь. Он уже давно зап-
ретил нам встречаться.
   - Кто она?
   Ответа не последовало. Мальчишка колебался. Ему было  жарко.  Щеки  у
него пылали. Молчание Терлинка казалось еще более повелительным, чем его
речь.
   В конце концов Жеф, склонив голову, пролепетал:
   - Лина ван Хамме.
   - Дочь Леонарда?
   - Умоляю вас, баас... Я знаю, вы человек добрый...
   - Никогда им не был.
   - Я знаю, вы все понимаете и...
   - Ничего я не понимаю.
   Возможно ли? Нет, он, наверно, просто шутит. Жеф поднял голову, пыта-
ясь прочесть ответ на лице хозяина.
   - Если я уйду отсюда без денег, я покончу с собой. Вы мне не  верите?
У меня в кармане заряженный револьвер. Я не желаю, чтобы Лина была  опо-
зорена.
   - Самое разумное было оставить ее в покое.
   Терлинк был так же спокоен, как в ратуше, когда выкладывал г-ну  Кем-
пенару, что он о нем думает.
   - Баас, я готов на колени встать...
   - Это тебе не поможет - только будешь дураком выглядеть.
   - Но вы же не откажете в моей просьбе! Что для вас тысяча франков?
   - Тысяча всегда тысяча.
   - А для меня это вся жизнь, честь, счастье Лины. Не верю,  что  чело-
век...
   - Придется поверить.
   - Баас!
   - Что?
   Терлинк отчетливо различил в глазах молодого человека, страшную угро-
зу, ненависть до головокружения.
   - Что, на сейф поглядываешь? Говоришь себе, что мог бы убить  меня  и
забрать, что там лежит - многие тысячи франков, на которые можно  нанять
сколько хочешь акушерок?
   Он огорченно вздохнул: пепел сигары осыпался, и бургомистру  пришлось
отряхнуть лацкан пиджака.
   - Это пройдет, Жеф, ты молод.
   И встал.
   - Значит, отказываете?
   - Отказываю.
   - Почему?
   - Потому что каждый обязан нести ответственность за свои поступки. Не
я предавался восторгам с барышней ван Хамме, верно?
   Бургомистр шагнул вперед, и Жеф попятился.
   - Я давным-давно запретил беспокоить меня дома.
   Собеседник Терлинка выбрался в прохладу коридора. Бургомистр  щелкнул
выключателем, распахнул дверь:
   - До свиданья!
   И дверь, выходящая на безлюдную площадь, по которой гулко  разнеслись
шаги Жефа Клааса, захлопнулась.
   Йорису даже не пришло в голову рассказать жене, зачем приходил Жеф, а
та и подавно не подумала спросить об этом. Склонившись над  шитьем,  она
ограничилась тем, что украдкой посматривала на мужа, и с лица ее не схо-
дило вечное выражение тревоги и уныния.
   Эта женщина проплакала всю жизнь и должна была плакать до конца своих
дней. Мария, надев передник в мелкую клетку, убирала  со  стола  остатки
посуды.
   - Готова? - спросил Терлинк.
   - Готова, баас.
   Он вышел на кухню и взял эмалированный  поднос  с  куропаткой.  Держа
дичь поближе к огню, он разрезал ее на мелкие кусочки и накрошил в  под-
ливу хлеба, как это делают, приготовляя корм собаке.
   Потом он поднялся на третий этаж, прошел по довольно длинному коридо-
ру между мансардными комнатами. Чем дальше Терлинк  углублялся  в  него,
тем тише он вел себя, стараясь идти на цыпочках, и наконец  открыл  око-
шечко, проделанное в одной из дверей.
   Тотчас же оборвался напев, или, скорее, речитатив, выводимый  женским
голосом. По ту сторону окошечка царила ночная темнота. Лишь с трудом там
можно было различить чье-то тело, свернувшееся на постели.
   - Это я, Эмилия, - кротко произнес Терлинк.
   Молчание. Но бургомистр видел вперившиеся в него,  словно  из  лесной
мглы, глаза.
   - Ты умница, правда? Ты большая умница? Сегодня я принес  тебе  куро-
патку.
   Он выжидал, подобно укротителю, выжидающему, прежде чем войти в клет-
ку, пока хищник полностью не успокоился.
   - Эмилия умница, умница...
   Он медленно повернул ключ в замке и приоткрыл дверь.  Теперь  остава-
лось шагнуть вперед и поставить эмалированный поднос на кровать.
   - Умница...
   Все тот же взгляд, обнаженное тело, свернувшееся на кровати...
   - Умница...
   Он запер дверь, еще раз заглянул в окошечко, хотя и знал: пока он ря-
дом, Эмилия не шелохнется.
   Внизу опять он ничего не сказал. Жена шила, время от времени поднимая
на него глаза и со вздохом опуская их. Сквозь открытую дверь было видно,
как Мария моет посуду.
   Как и каждый вечер, бургомистр надел шубу, выдровую  шапку,  зашел  в
кабинет и взял сигар из коробки на выступе камина.
   На улице дождя не было, но землю и предметы покрывал липкий слой  ту-
мана. Светились лишь красноватый диск часов на башне  ратуши  да  словно
кровоточащий фонарь слева от входа в полицейский комиссариат.
   Прежде чем войти, как каждый вечер, в кафе "Старая каланча",  Терлинк
машинально прочел на одном из соседних  домов  золотые  буквы  настенной
плиты под мрамор: "Пиво ван Хамме".
   Не улыбнувшись, он отряхнул обувь, открыл дверь с матовым  стеклом  и
шагнул в пропитанное запахом сигар тепло, в негромкий гул голосов, в ко-
тором, как лейтмотив, угадывалось:
   - Добрый вечер, баас!
   Стены были темные. Мебель тоже. Кафе "Старая каланча" копировало  тя-
желовесный и строгий стиль ратуши, и, как в ратуше, стены были  украшены
гербами, а камин окружен резным деревом.
   Не торопясь, пожалуй, даже нарочито медленно, Терлинк снял шубу, пос-
мотрел налево, направо, заглянул в карты игроков в вист, оценил располо-
жение фигур на шахматной доске и наконец уселся на свое место между при-
лавком и камином.
   Бургомистр щелкнул футляром. Он докурил сигару  до  половины  и,  как
всегда в такой момент, достал другой  янтарный  мундшт