Жорж Сименон
   МАЛАМПЭН
 
   Изд. "Копирайт", 1997 г.
   OCR Палек, 1999 г.
 
   I
 
   Даже думая об этом совершенно хладнокровно, я убеждаюсь, что тот день
прошел быстрее других и слово "головокружительно", естественно, возника-
ет в моем сознании. Где-то в глубине  памяти  хранится  другое  подобное
воспоминание. Я играл во дворе лицея. Нет, не во дворе, потому что  речь
ведь пойдет о трамвае. Но не важно! На улице. Или на площади. Скорее, на
площади, потому что я помню деревья и мог бы даже уточнить, что они  вы-
рисовывались на фоне белой стены. Я бежал. Бежал  так  быстро,  что  дух
захватывало. Почему? Забыл. Я мчался как во сне, ничего не  видя,  кроме
земли, убегавшей у меня из-под ног  как  железнодорожная  насыпь,  когда
едешь в поезде. И вдруг, несмотря на то, что скорость и так была  ненор-
мальная, она еще усилилась, и я внезапно резко остановился, дрожа с  го-
ловы до ног; в висках у меня стучало, губы были влажные, глаза  выпучены
- на расстоянии метра от меня появился трамвай, который тоже дрожал все-
ми своими железными частями.
   Я не хочу ничего доказывать. Может быть, в тот день я бежал  быстрее,
потому что интуитивно предчувствовал катастрофу?
   - Дуралей! - крикнул мне водитель, побледневший так же, как и я.
   Мне пришлось подняться на тротуар. Потом я сел на какой-то порог.
   День, о котором я хочу рассказать, как будто не имеет к этому никако-
го отношения. Может быть, меня и тогда охватывала какая-то радостная ле-
гкость, какую испытываешь в чудесные июньские дни? Я встал в  шесть  ча-
сов, раньше, чем появилась наша работница. Когда я брился в ванной,  же-
на, еще лежавшая в постели, окликнула меня:
   - Не забудь о страховке...
   Улица Бон была пуста. Я взял такси на набережной Орсэ и поехал на во-
кзал Сен-Лазар, по Парижу, золотистому, как персик. Там я не делал ниче-
го особенного: выпил чашку кофе с молоком и съел два рогалика  в  буфете
на вокзале; в купе читал газеты, время от времени прерывая чтение, чтобы
посмотреть в окно.
   В Эвре на вокзале меня ждал Фашо со своей маленькой машиной. На этого
человека приятно смотреть. Наверное, святые в жизни похожи на него:  они
тоже страстно хотят доставить вам какую-нибудь радость, избавить вас  от
малейших неприятностей, от малейшего разочарования.
   - Жена приготовила вам легкую закуску.
   Все это не так уж важно, но дни, проведенные с Фашо, всегда отличают-
ся от других. В своей семье, на том языке, который мы называем "язык Ма-
лампэн", мы говорим: "Поедем к сестрицам".
   Фашо-врач дома отдыха, точнее, больницы под названием "Сестрицы  бед-
няков". Многие из них страдают туберкулезом легких. Фашо,  который  лишь
немного моложе меня, не доверяет себе, и время от времени, раз  в  месяц
или в два месяца, вызывает меня, чтобы сделать торакопластику  или  рас-
сечь спайки.
   Почему эти дни всегда бывают веселыми, солнечными, почему о них всег-
да приятно вспомнить? Во-первых, конечно, благодаря  Фашо,  его  жене  и
прелестному дому, в котором они живут на лоне природы, в двух  шагах  от
монастыря. Потом из-за сестриц, - для них это праздник, и они  приготов-
ляют мне трогательные сюрпризы. На этот раз с девяти часов до полудня  я
у трех больных, из которых одна, - я ее лечу уже несколько лет, - всегда
спрашивает о моих детях, как если бы она их знала. Так что в конце  кон-
цов Жан и Било стали для нее будто членами семьи; она  даже  каждый  раз
сует мне в карман плитку шоколада! За завтраком я объявил супругам Фашо:
   - Завтра утром мы уезжаем на юг...
   Такая поездка у нас впервые. Обычно мы проводим отпуск около  Конкар-
но, в Безек-Конк, где у нас маленькая вилла. Но сейчас каникулы  еще  не
наступили. Эта поездка вызвана целым рядом случайностей.
   Во-первых, Било заболел корью. Он выздоровел только два дня тому  на-
зад и пока еще довольно вялый. Его брат, чтобы не занести заразы, после-
дние недели не ходил в школу. Ну а  раз  так,  неделей  больше,  неделей
меньше... Наконец, я купил новую машину. Сейчас я за ней поеду. Я объяс-
няю своим хозяевам:
   - Мы поедем как придется, без  заранее  составленного  плана.  Оранж,
Авиньон, Арль, Ним... Моя жена и дети никогда не были на  юге...  И  де-
ти...
   Фашо тоже никогда там не был. У него, бедняги, два  пневмоторакса,  и
ему как раз полезно было бы пожить в горах. Я почти стыжусь своей радос-
ти.
   Поезд... Беру такси, чтобы доехать до набережной Жавель...  Два  часа
десять минут... Целый час хлопочу в зале, где покупателей  ждут  десятки
новых машин, и перехожу от одного стола к другому, чтобы подписать бума-
ги...
   Наконец, получаю машину, которая похожа на рыночную игрушку, так  она
блестит. О чем мне напоминала жена? Страховка... Но сначала я  хочу  ку-
пить сетку для багажа, такую, какую видел у врача-практика. Все оставши-
еся минуты наперечет. Выезжаю на проспект Гранд Арме. Я не привык к сво-
ей новой машине, поцарапал крыло. Ну да не важно!
   Я уже не школьник накануне каникул и все-таки ощущаю, как кровь течет
быстрее в артериях. Щеки у меня покраснели, со мной это бывает. Я не за-
был о страховке.
   Прежде всего надо заехать к матери. Поворачиваю на  улицу  Шампионне.
По обыкновению, поднимаю голову и бросаю взгляд на окна четвертого  эта-
жа. Окна заперты, но мать меня видела. Всегда, когда я поднимаюсь на че-
твертый этаж, - лифта нет, - мать уже открывает дверь.
   - Цвет не подходит для машины врача, - ворчит она, закрывая  за  мной
дверь. Только через минуту я понял, что она говорит о зеленом цвете  ма-
шины. Раньше у меня бывали черные автомобили. Но мне всегда хотелось зе-
леную машину.
   - Ты продал старую?
   - Они у меня ее забрали.
   - За сколько? Гильом заплатил бы тебе ту же цену в рассрочку, помеся-
чно.
   Буфет стоит там, в полумраке, на нем фаянсовый сервиз. Это единствен-
ная красивая вещь в доме, только этот буфет я и хотел бы получить в нас-
ледство. Но я прекрасно знаю, что он достанется Тильому, тот возьмет его
хотя бы для того, чтобы насолить мне.
   - Он сегодня приходил?
   - Он со мной завтракал.
   Гильом все время торчит у матери, он вытянул из нее  все  накопленные
ею деньги. И когда она, в свою очередь, выклянчивает немного у меня,  то
это тоже для него. Чем в последнее время занимается мой  брат?  Кажется,
работает контролером в маленьком театре, не очень-то приличном...
   - Так это решено? Вы едете на юг?
   - Завтра...
   - Я знаю людей, которым это было бы нужнее, чем вам...
   Мой брат Гильом, черт побери! Его жена, - она всегда болеет,  и  сын,
который родился неполноценным! Они живут на окраине, где-то в  Курбевуа,
якобы из-за свежего воздуха.
   - Ты торопишься?
   - Да, мне нужно еще заняться страховкой и зайти в больницу...
   - Смотри не опаздывай из-за меня!
   Теперь я не знаю, как попрощаться! Брожу по квартире, где  по  запаху
можно угадать, что здесь живет одинокая старая женщина.
   - Я поняла, что ты торопишься?
   - Ну, тогда до свидания, мама... Увидимся через  две  недели...  Даже
лестница этого дома словно как-то унижает меня. Я ничего  не  забыл?  Ах
да, больная девочка с одиннадцатой кровати. Я обещал ей куклу.  Это  до-
вольно сложное дело из-за одностороннего движения. Как мне  остановиться
против ларька с игрушками, у меня ведь нет времени бегать по большим ма-
газинам! Выбираю куклу в голубом платье. Пересекаю Сену. Нужно  спросить
у механика, нормально ли то, что я чувствую какую-то вибрацию под  капо-
том. Я въезжаю во двор больницы и знаю, что швейцар выйдет поглазеть  на
машину.
   - Ну, как дела, мадмуазель Берта?
   - Я хотела бы, чтобы вы посмотрели седьмую, доктор.
   - Халат мне, быстрее!
   Я жму руку младшего врача; он мне бросает:
   - Так, значит, завтра?
   Я говорил с ним об отъезде, может быть, слишком много говорил. Что  я
еще забыл? Но сейчас некогда об этом думать. Мадмуазель Берта водит меня
по палатам, от кровати к кровати.
   - Вы не сходите за куклой, она в машине? Я вспомнил,  ведь  Берта  не
знает, что у меня новая машина. Останавливаю ее:
   - В зеленой!
   И сажусь на кровать девочки номер одиннадцать. Увижу ли  я  ее  здесь
через две недели? Она как будто читает мои мысли.
   - Вас долго не будет, доктор?
   - Неделю или две...
   И вот она уже совсем грустная. Я знаю почему и не смею об этом  гово-
рить. Ей тринадцать лет, и она все понимает.
   - Я бы так хотела, чтобы вы были здесь, когда...
   Она едва смотрит на куклу, ровно столько, чтобы я  поверил,  что  она
довольна. Впрочем, она и в самом деле довольна. Сестра ждет, ей неловко.
   У меня здесь еще бесплатная консультация. Младший врач уже начал при-
ем. Там довольно суматошно: люди, если их не остановить, могут  говорить
о своих болезнях часами, бросая на вас недовольные взгляды.
   Страховка! Я чуть не забыл страховку, а старый  полис  истек  уже  на
прошлой неделе. В котором часу закрываются конторы на улице Пелетье?
   - До свидания, доктор! Счастливого отдыха... Почему с самого  утра  я
беспрестанно тороплюсь и при этом не выигрываю ни секунды? Чего я боюсь?
Иногда у меня такое впечатление, что я хочу избежать  чего-то,  перехит-
рить судьбу.
   Термосы! Я ведь обещал Жанне купить два термоса, чтобы в  полдень  не
ходить в ресторан, а завтракать на воздухе, у дороги. Есть магазин  нап-
ротив вокзала Монпарнас. Это самый близкий. Полицейский заставляет  меня
убрать машину с того места, где она стоит, потому что я поставил ее неп-
равильно.
   Сто двадцать франков штука, но зато эти термосы оклеены настоящей ко-
жей. Как сказал продавец, это на всю жизнь. Слишком поздно ехать на ули-
цу Пелетье. Конторы закрыты. Сегодня вечером пошлю чек и все необходимые
сведения.
   Поставить машину в гараж? Лучше оставлю ее на нашей улице. Жан  захо-
чет полюбоваться ею. Даю три коротких гудка, как давал со старой машины,
но они не узнают этих новых гудков.
   Лифт. Моя рука ищет в кармане ключ. Я хмурюсь, видя  открытую  дверь,
как у моей матери; этого здесь никогда не бывает. У двери не  работница.
Моя жена. Она не нервничает, потому что это женщина, которая не позволя-
ет себе нервничать, но черты ее заострились, глаза провалились.
   - Било... - шепчет она и берет мою шляпу и чемоданчик с  инструмента-
ми.
   Почему я сразу понял? Я иду прямо в комнату Било, где  он  не  должен
быть в это время. В квартире сумрачно, потому что еще не совеем стемнело
и освещена только детская. Било лежит на кровати, очень бледный и,  отк-
рыв рот, тяжело дышит.
   Тут ноги мои задрожали, как тогда, когда на меня чуть не наехал трам-
вай. Я смотрю прямо перед собой и не могу прийти в себя.
   - В четыре часа у него было тридцать девять и пять,  -  шепчет  жена,
которая бесшумно вошла вслед за мной.
   - Я отослала Жана к Кондеркам.
   Она думает обо всем. Она как всегда спокойна, осторожна, и,  кажется,
хочет украдкой обойти катастрофу.
   - Позвони Морену, - произнес я. - Пусть приезжает сейчас же. Если его
нет дома, нужно позвонить в клинику... Ни слова о болезни,  но  я  знаю,
что моя жена и я думаем об одном и том же.
   Жан, мой старший сын, рос легко, без всяких болезней, без  несчастных
случаев. Просто возмутительно смотреть на них: коренастый, полнокровный,
сочный Жан, а рядом бледный и нежный Било, восемь лет которого были  ом-
рачены всеми возможными болезнями и самыми глупыми врачами. До того, что
я даже несколько дней тому назад был удивлен, видя, что его корь  прошла
без осложнений. Удивлен и, признаюсь, встревожен. Эта  тревога  не  была
причиной моей спешки в течение всего сегодняшнего дня, но я убежден, что
она тоже сыграла свою роль. Почему еще раньше, чем наклониться к нему, я
подумал о крупе? Крупа мы всегда боялись, и я, и Жанна. Потому  ли,  что
каждый год Било болел ангиной?
   На прошлой неделе у меня был случай крупа, как раз в кроватке, сосед-
ней с одиннадцатой, теперь я велел ее убрать. Мальчуган четырех лет,  он
умер во время дежурства Беро.
   - Морен сейчас приедет, - объявила жена.
   Я говорю шепотом:
   - Пусть Жан не приходит обедать. Он не может заночевать у Кондерков?
   - Мне неудобно просить их. А если я отвезу его пока к твоей матери?
   В квартире уже стало как-то душно, и кажется, что свет потускнел.
   - Нужно заказать сыворотку...
   - Тридцать кубиков? - спрашивает Жанна.
   Я понял, увидев на детском письменном столе  медицинский  справочник,
открытый на странице дифтерита. Она прочла. И все-таки остается  спокой-
ной.
   - Звонок... Это, должно быть. Морен...
   - Тебе лучше оставить нас... Займись пока Жаном...  Возьми  машину  и
отвези его к моей матери...
   Морен холодный, скрупулезный.  Его  серебристые  волосы  придают  ему
строгий вид, но дети его не боятся. Я объясняю, как будто я  просто  ка-
кой-то родственник больного:
   - Меня с утра не было дома... Когда я вернулся...
   - Открой рот, малыш... Не бойся... Подай  мне  инструмент,  Малампэн,
посмотреть горло.
   Било послушный, он безропотно переносит болезни. Почему я взглянул на
страницу медицинского справочника? Я ведь знаю, что там написано. Если я
и не специалист по детским болезням, как Морен, то я...
   Ну так вот! Я только что ошибся. Я резко остановился, у меня  пот  на
верхней губе, шум в голове, внезапная слабость в ногах,  я  остановился,
как тогда перед трамваем - сейчас я все это ощущаю. Я прочел: злокачест-
венный дифтерит... И дальше слово "Марфан". "Дифтерит Марфана". Когда  я
удивился, что малыш умер в больнице, несмотря на усиленное лечение  при-
вивками, Беро рассказал мне о дифтерите Марфана, который бывает редко.
   А теперь я не решаюсь повернуться к кровати, к Морену. Я уверен,  что
это именно дифтерит Марфана! Я убежден, что Било и здесь не повезло;  он
даже заболел необычным крупом. Ведь он всегда коллекционировал  исключи-
тельные болезни.
   "Недостаточности надпочечников сопутствует слабость, низкое давление;
но серьезные симптомы проявляются обычно на десятый день, и внезапно на-
ступает смерть, причем больной очень сильно бледнеет... "
   Морен занимается своим ремеслом добросовестно, так же  как  я  только
что занимался своим, в больнице. Он достал немного  беловатой  слизи  из
горла больного.
   - Нужно сделать сыворотку, - говорит  он,  затыкая  ватой  стеклянную
пробирку. - Ты этим займешься?
   - Лучше бы...
   - Хорошо... Ты оставляешь его здесь?
   Я опускаю глаза. Он понимает. Я объясняю:
   - Мы отправили старшего к моей матери...
   Редко бывало, чтобы я так явственно слышал шум Парижа; до полуночи  я
подскакивал каждые три минуты, когда автобус останавливался за несколько
шагов от нашей двери.
   - Что он говорит? - спросил я у жены, когда она вернулась.
   - Он не любит ночевать у твоей матери, говорит, что  там  дурно  пах-
нет...
   Ели ли мы что-нибудь? Я знаю, что ходил на кухню. Посмотрел на работ-
ницу, которой нет и двадцати лет, и подумал, не следовало ли из осторож-
ности... Но нет! Есть же все-таки пределы невезенья.
   Морен вернулся. В первый раз сорок кубических сантиметров; потом, че-
рез час, еще.
   - Я подумал, что следовало бы сделать его брату уколы анатоксина. Где
он сейчас? - Моя жена тебя отвезет. Это на другом конце Парижа. И, обра-
щаясь к Жанне:
   - Ты не поставила машину в гараж?
   Существуют такие слова, которые возвращают вас в  реальный  мир.  Все
остальное в тумане. Когда я остался один с Било...
   - Можно мне пойти наверх, лечь спать, мсье? - это говорит работница.
   - Ну конечно! Конечно!
   Тогда вокруг нас двоих возникла пустота. Может быть, у меня тоже  был
жар? Разве у меня не было, как у Било, влажного  компресса  вокруг  шеи,
который создавал впечатление, что шея распухла? Я слышал его тяжелое ды-
хание; я подстерегал неудавшиеся вздохи. И в воздухе был пар, потому что
на электрической плитке кипятилась вода, чтобы поддержать влажность. Зе-
ркало над камином запотело, как в ванной, когда течет горячая вода. Сте-
ны отступали, теряли свою плотность, становились такими же мягкими,  как
матрацы, и фантастические рисунки выступали из обоев и материала штор.
   Кажется, я не садился. Я положил часы на ночной столик. Через час на-
до третий раз вспрыснуть сыворотку, внутривенно. И если горло  распухнет
еще больше, позвонить Морену, чтобы он срочно приехал вставлять  трубку.
Инструменты уже приготовлены, они разложены на салфетке.
   Все это я знал. Это существовало, было очевидно. Но  туманно,  как  в
бреду. Я стоял в ногах кровати и ясно видел раскрытые  глаза  Било.  Его
зовут не Било. Это не имя. Однако же мы почти не помним, что его имя Же-
ром, как у его прадедушки, - бабушка хотела, чтобы ему дали  такое  имя.
Но его брат, когда был маленьким, прозвал его так. Било, мы не знаем по-
чему, просто ему нравилось произносить эти два слога.
   Било смотрит на меня. Конечно, он обычно и не был румяным, но мы  ни-
когда не видели его таким бледным, как сейчас, а температура еще подчер-
кивает эту пугающую нас бледность. Его светлые  волосы,  такие  светлые,
что они кажутся редкими, приклеились потом к его выпуклому лбу.  Влажный
компресс приподнимает ему подбородок. Он открывает свой  маленький  рот,
словно рыба. И при этом он спокоен. Не  боится.  Смотрит  на  меня.  Как
только я пошевельнусь, он следит за мной глазами. Только  что,  не  знаю
почему, я отвернулся. Это смешно. Я ведь вправе смотреть на него.  Пыта-
юсь ему улыбнуться, подбодрить его. Стены отступили еще,  потеряли  свою
реальность, так же как и все остальное: мебель,  разные  предметы,  даже
свет, который не исходит ниоткуда. Я слышу его дыхание, неизбежно задер-
живающееся в горле, хрип, но это не хрип, он мешает и мне дышать свобод-
но. Жанна наверняка уже приехала к моей матери, и та очень довольна. Ес-
ли бы жена позволила, она положила бы Жана в свою постель.  Но  жена  не
позволит.
   Било смотрит на меня... Сколько времени он уже смотрит  на  меня  так
серьезно?.. Я пишу "серьезно", потому что не нахожу другого слова. С лю-
бопытством тоже не подходит... Он смотрит на меня безмятежно, как  будто
действительно видит меня таким, какой я есть.
   Я знаю что говорю. Я уже много раз менялся с виду.  Я  буду  меняться
еще. Но сейчас Било видит меня окончательно.
   Не важно, каким я был вчера, каким буду завтра. Он всегда  будет  ви-
деть меня таким, каким я в этот момент кажусь ему, и потом, когда я  уже
умру, я буду существовать для него все таким же.
   Вот что я только что понял, и у меня есть этому  доказательство.  Мой
отец, умерший двадцать пять лет назад, не был всегда одним и тем же  че-
ловеком. И все-таки однажды, - мне было шесть или семь лет (Било  сейчас
восемь), - я проснулся ночью, когда вдруг зажегся свет. Это был свет ке-
росиновой лампы. Над моей кроватью проходили потолочные балки,  а  стены
были выбелены известкой. Мы жили на ферме.
   Мой отец стоял, накинув на плечи прорезиненный плащ, по которому  еще
стекал дождь. Он был очень высокий, огромный, я никогда не видел  такого
могучего человека, каким он был тогда. Щеки полные и загорелые,  немного
выпуклые голубые глаза.
   Он смотрел на меня. Был я тогда болен? Была ли у меня температура? Не
помню, видел ли я тогда в комнате свою мать?
   Но я помню отца. Вижу его. Чувствую. Он живет. Он здесь такой,  каким
был, каким был всегда, такой, каким будет всегда...
   А я...
   Я неловко отворачиваюсь, с такими предосторожностями, как будто боюсь
спугнуть привидение. Я знаю, что взгляд Било все  еще  следит  за  мной.
Чтобы он потерял меня из виду, я должен был бы уйти в  глубину  комнаты,
но в середине над камином висит зеркало. Из-за того, что оно запотело, я
сначала различаю только неясные контуры, и мне нужно сделать усилие  над
собой, над какой-то робостью, чтобы вытащигь из кармана носовой платок и
протереть зеркало.
   Ну вот! Это я! Доказательство, что есть что-то  определенное  в  моем
изображении, это то, что оно меня удивляет.
   Что, разве я ожидал увидеть ребенка или подросла?