Жорж Сименон
   РУКА
 
   Изд. "Копирайт", г. Москва, 1997 г.
   OCR Палек, 1999 г.
 
 
   Часть первая
 
 
   1
 
   Я сидел на скамейке в сарае и смотрел, как хлопает при каждом  порыве
ветра дверь, которую ураган сорвал с петель. К  моим  ногам  уже  намело
кучу снега. Я прекрасно сознавал  что  делаю  и  даже  был  в  состоянии
взглянуть на себя со стороны, чтобы понять, в  какое  нелепое  положение
поставил себя своим поведением.
   Скамейка была садовая, покрашенная в красный цвет. У нас таких три, и
мы убираем их на зиму в сарай вместе  с  машинкой  для  стрижки  газона,
садовыми инструментами и оконными сетками от москитов.
   Сарай деревянный, мы его тоже покрасили  в  красный  цвет.  Когда-то,
может быть сотню лет назад, это было крытое гумно, но для нас оно  стало
вместительным сараем.
   Я начинаю рассказ с этого момента, потому что он послужил мне  своего
рода пробуждением. Хотя я и не  спал,  но  вдруг  проснулся  к  ощущению
реальности. Или, может быть, новая реальность началась для меня  в  этот
миг?
   Но как определить,  когда  человек  начинает...  Нет!  Я  отказываюсь
скользить по этой наклонной плоскости. По профессии я адвокат, и у  меня
привычка или, как уверяют мои близкие, мания все педантично уточнять.
   Но я даже не могу сказать, в котором это было часу. В два? Или в  три
часа ночи?
   У моих ног на земляном полу  слабо  мерцал  электрический  фонарик  с
изнемогающей батарейкой - он уже ничего не мог осветить. Окоченевшими от
холода пальцами я силился чиркнуть спичкой, чтобы закурить сигарету. Мне
страшно хотелось курить. Это было  как  бы  признаком  вновь  обретенной
реальности.
   Запах  табака  показался  мне  ободряющим,  и  я  продолжал   сидеть,
наклонившись вперед, упершись руками в колени и уставившись на громадную
хлопающую дверь, которая вот-вот готова была  окончательно  рухнуть  под
натиском бури.
   Я страшно напился. Наверное, я и сейчас еще  не  протрезвел  -  такое
опьянение я испытал не больше двух раз за всю жизнь. И тем  не  менее  я
все помнил, подобно тому как восстанавливаешь в  памяти  постепенно  то,
что видел во сне.
   Вернувшись из поездки  в  Канаду,  Сэндерсы  решили  провести  у  нас
уик-энд. Рэй Сэндерс  самый  мой  давний  друг.  Мы  вместе  учились  на
юридическом в Йеле.  Позже,  когда  мы  оба  женились,  наша  дружба  не
оборвалась.
   Так вот, В ту субботу, 15 января, когда они к нам приехали, как раз и
начал идти снег. Вечером я спросил Рэя:
   - Ты бы не согласился съездить с нами в гости к старику Эшбриджу?
   - Харолду Эшбриджу из Бостона?
   - Да.
   - А я думал, что он проводит зиму на своей вилле во Флориде.
   - Лет десять назад он купил поместье милях в двадцати  отсюда  -  ему
захотелось  поиграть  в  джентльменафермера...  С  тех  пор  он   всегда
приезжает сюда на Рождество, встречает здесь Новый  год  и  остается  до
середины января, а перед отъездом во Флориду устраивает большой прием...
   Эшбридж - один из тех людей, перед которыми я преклоняюсь.  Рэй  тоже
из их числа. Существуют и другие. В конечном счете их  не  так-то  уж  и
мало. Не  говоря  о  женщинах.  Например,  Мона,  жена  Рэя,  -  в  моем
представлении она эдакий экзотический зверек, хотя на самом-то деле  вея
ее экзотика ограничивается незначительной примесью итальянской крови.
   Рэй возразил:
   - Но ведь Эшбридж меня не знает.
   - На приемах, которые он устраивает, никто друг друга не знает...
   Изабель слушала, не вмешиваясь. Изабель в таких  случаях  никогда  не
вмешивается. Отличительная  черта  этой  женщины  -  покладистость.  Она
никогда не возражает и довольствуется тем, что смотрит на вас осуждающе.
   В данном случае ко мне нельзя было придраться. Мы каждый год ездили к
Эшбриджу на прием, это стало для нас как  бы  обязанностью.  Изабель  не
сочла нужным обратить наше внимание на то, что снег все  усиливается,  а
дорога на Северный Хилсдэйл не из легких. Впрочем, там, должно быть, уже
прошли снегоочистительные машины.
   - На чьей машине поедем?
   Я ответил:
   - На моей.
   У меня была при этом - я это  понял  только  сейчас  -  некая  задняя
мысль. Рэй работал на Мэдисон-авеню. Он партнер в  одном  из  крупнейших
рекламных предприятий. Мы с ним встречались всякий раз, когда я бывал  в
НьюЙорке, и я изучил его привычки.
   Не будучи пьяницей, он привык  пропускать  по  несколько  стаканчиков
двойного мартини перед каждой трапезой, как водится почти среди всех его
товарищей по профессии, у которых вечно натянуты нервы.
   Если у Эшбриджей он хлебнет лишнего...
   Смешно, вернее, трагикомично вспоминать об  этом  несколькими  часами
позже. Из боязни, как бы Рэй не выпил лишнего, я обязательно  хотел  сам
вести машину на обратном пути, и принял к этому  меры.  А  напился-то  в
результате именно я!
   Вначале  гостей  там  было  человек  пятьдесят,   если   не   больше.
Грандиозный буфет устроили в холле на первом  этаже,  но  во  всем  доме
двери стояли настежь открытыми,  и  гости  сновали  туда-сюда,  даже  по
комнатам второго этажа, и повсюду стояли бутылки и стаканы.
   - Познакомься - мадам Эшбридж... Патриция... Мой друг Рэй...
   Патриции всего-навсего тридцать лет.  Она  -  третья  жена  Эшбриджа.
Очень красива. Не  такой  красотой,  как...  Я  бы  не  хотел  упоминать
Изабель. К тому же моя жена  никогда  не  была  по-настоящему  красивой.
Просто мне  всегда  трудно  описать  женщину,  и  я  машинально  начинаю
сравнивать ее со своей женой...
   Изабель высокого роста, гармонично сложена, черты лица правильные,  и
улыбается  она  немного  свысока,  как  бы   прощая   недостатки   своих
собеседников.
   Ну а Патриция - полная ей противоположность.  Небольшого  роста,  как
Мона. Волосы у нее еще темнее, чем у Моны, а глаза  зеленые.  Когда  она
смотрит на вас, создается впечатление, будто она вами очарована и  ни  о
чем так не мечтает, как о скорейшем сближении.
   Глядя на Изабель, никогда не подумаешь о спальне, зато при взгляде на
Патрицию я сразу мысленно вижу перед собой постель.
   Говорят... Но я не очень прислушиваюсь к сплетням. Во-первых, я им не
верю. И потом, у меня инстинктивное отвращение к  пикантным  историям  и
тем более к клевете.
   На приеме были Рэссели, Дэйеры, Коллинсы, Грины, Хасберджеры...
   - Хелло, Тед...
   - Хелло, Дэн...
   Болтают, пьют, сходятся, расходятся, прожевывают нечто  имеющее  вкус
индейки, рыбы или мяса... У меня,  сколько  помню,  завязался  в  уголке
одной из гостиных серьезный  разговор  с  Биллом  Хасберджером,  который
вознамерился  направить  меня  в  Чикаго  для  урегулирования   спорного
вопроса...
   Эти люди - богачи. По всей стране у них  капиталовложения,  интересы,
предприятия. Просто непонятно, почему они проводят большую часть года  в
нашем уголке Коннектикута.
   По сравнению с ними я бедняк. Так же как и доктор Уоррен, с которым я
обменялся несколькими словами. Я тогда еще не был  пьян  нисколечко.  Не
знаю, с чего это началось.
   Вернее, знаю уже несколько секунд, ибо здесь, на  скамейке  в  сарае,
после пятой сигареты на меня нашло просветление.
   Я бродил по дому, как и все другие.  Толкнув  какую-то  дверь,  я  ее
тотчас же захлопнул, успев заметить Рэя и Патрицию.  Это  была  даже  не
жилая комната, а ванная, они  стояли  там  вполне  одетые  и  занимались
любовью.
   Несмотря на то, что мне уже сорок пять лет, увиденное потрясло  меня.
Я запомнил во всех деталях мимолетно  открывшуюся  мне  сцену.  Патриция
взглянула на меня, я уверен в этом.  Могу  даже  присягнуть,  что  в  ее
глазах я прочитал не смущение, а лукавый вызов.
   Это  -  очень  существенно.  Такая   уверенность   имеет   для   меня
чрезвычайное значение. Сидя в сарае  на  скамейке,  я  еще  только  едва
начинаю  ощущать  всю  важность  этого  открытия,  но  впоследствии  мне
достанет времени убедиться, что так оно и было.
   Не утверждаю, что  именно  это  толкнуло  меня  напиться,  и  все  же
приблизительно  тогда  я  принялся  опоражнивать  все   стаканы,   какие
попадались под руку. Изабель накрыла меня  за  этим  занятием,  и,  само
собой разумеется, я покраснел.
   - Становится жарковато... - пробормотал я.
   Она не посоветовала мне не пить больше. Она ничего не сказала и  лишь
улыбнулась своей обычной загадочной улыбкой, которая все прощает или...
   Или - что? Но об этом позднее. До этого я пока не дошел. Прежде нужно
еще во многом разобраться.
   Как-то летом я занялся расчисткой сарая, мне хотелось навести  в  нем
порядок, выбросив лишнее  и  оставив  на  месте  только  то,  что  могло
пригодиться.  После  нескольких  часов  утомительной  работы  я  позорно
спасовал.
   И вот сейчас я решил навести такой же порядок  в  своей  душе,  прямо
здесь, в сарае, сегодня ночью. Разобраться до конца, чего бы мне это  ни
стоило.
   Вот уже заняла свое место сцена - Рэй с Патрицией.  Затем  вспомнился
взгляд  старика  Эшбриджа.  Он  не  пьяница,  но  регулярно  употребляет
спиртное после пяти часов вечера. Эшбридж жирный, но не слишком,  а  его
большие серые глаза всегда слезятся.
   - Ну, Доналд?
   Мы оба стояли возле буфета,  а  вокруг  нас  шумели  несколько  групп
гостей. Разговоры скрещивались, перескакивали с одного на другое.
   Почему у меня появилось тогда такое ощущение, словно  мы  двое  вдруг
отъединились ото всех остальных? Более точно это  можно  определить  как
ощущение сообщничества. Ведь я наткнулся на него минут через пять  после
того, что увидел в ванной.
   Он смотрел на меня спокойно, но все же  смотрел.  Я-то  понимаю,  что
именно хочу этим сказать. В большинстве случаев на подобных сборищах  не
принято смотреть  на  того,  с  кем  говоришь,  его  присутствие  просто
ощущается. Говорят. Слушают. Скользят взглядом по лицу, плечу...
   А он посмотрел на меня, и слова, с  которыми  он  ко  мне  обратился,
приняли характер вопроса:
   - Ну, Доналд?
   Что - ну? Видел ли и он то, что увидел я? Знал ли он, что я увидел?
   Тон его не был ни мрачным, ни угрожающим. Но он и не улыбался. Ревнив
ли он? Знает ли, что у Патриции привычка... Я  вдруг  почувствовал  себя
виновным, а он продолжил:
   - Ваш друг Сэндерс - занятный тип...
   Гости начали  разъезжаться.  Надевали  пальто,  натягивали  резиновые
сапоги, выстроившиеся  рядами  на  подставке  для  обуви.  Открываясь  и
закрываясь, дверь впускала клубы ледяного воздуха.
   Врывался ветер, сперва шум его был монотонным,  потом  начал  рывками
усиливаться, и гости тревожно спрашивали:
   - Снег не перестал?
   - Нет.
   - Как бы не разразилась снежная буря!
   Почему я, вопреки своему обыкновению, продолжал пить, этого я  еще  и
сейчас не понял. Я переходил от группы к группе, и хорошо  знакомые  мне
лица принимали совершенно новое  выражение.  Кажется,  я  зубоскалил,  и
Изабель заметила это.
   Начало ощущаться всеобщее  беспокойство.  Многие  приехали  издалека,
одни из окрестностей Нью-Йорка, другие из Массачусетса -  им  предстояло
проехать до дома около сорока миль.
   Я оставался одним из последних. Каждый раз при отъезде новой группы я
слышал раскаты голосов,  возгласы,  и  все  более  резкие  порывы  ветра
врывались в дверь.
   - Через час снегу навалит больше чем на метр.
   Не помню, кто сказал это. Потом Изабель самым  естественным  образом,
без всякого нажима, как и подобает примерной  супруге,  взяла  меня  под
руку, давая тем самым понять, что нам тоже пора уезжать.
   - Где Мона?
   - Она пошла за своей норкой в комнату Пат...
   - А Рэй?
   Рэй стоял передо мной, Рэй - такой же, каким он был всегда и каким  я
знал его вот уже двадцать пять лет.
   - Едем? - спросил он.
   - Пожалуй, да...
   - Кажется, не видно ни зги...
   Прощаясь, я не пожал руку Патриции, хотя  прежде  всегда  это  делал.
Получилось довольно подчеркнуто, и я ощутил от  этого  какое-то  смутное
волнение. Обратил ли старик Эшбридж внимание на мое поведение?
   - В машину, дети мои!
   У подъезда осталось  не  больше  трех-четырех  машин.  Пришлось  идти
согнувшись, до того силен был ветер, свирепо швырявший нам прямо в  лицо
заледеневший снег.
   Женщины поместились сзади. Я сел за руль, и Изабель не спросила меня,
способен ли я вести машину.  Я  не  был  ни  угнетен,  ни  подавлен,  ни
утомлен. Напротив, я ощущал приятное возбуждение, а вой урагана  вызывал
у меня желание петь.
   - Ну вот, один уже отбыли!..
   - Что ты имеешь в виду?
   - Прием... Остается еще побывать на  будущей  неделе  у  Рэсселей,  и
можно успокоиться до весны...
   Временами "дворники" на стекле застопоривались,  как  бы  колебались,
прежде чем вновь приняться за работу. Снег падал так густо, что в  свете
фар казался почти горизонтальными белыми полосами. Я  ориентировался  по
черной линии деревьев, так как края дороги совершенно ускользали из поля
зрения.
   У себя за спиной я слышал, как согревшиеся в машине, укутанные мехами
женщины обменивались банальными замечаниями.
   - Ты не слишком скучала, Мона?
   - Нисколько... Патриция очаровательна... Да, впрочем, и все там  были
симпатичными...
   - Через три дня они уже будут купаться во Флориде...
   - Мы с Рэем тоже собираемся в будущем месяце провести несколько  дней
в Майами.
   Я низко наклонялся, чтобы  различить  дорогу,  и  несколько  раз  мне
пришлось вылезать из машины, убирать  лед,  образовавшийся  на  ветровом
стекле. Когда я вылез в третий раз, меня чуть не сбил  с  ног  неистовый
порыв ветра.
   Снежные  бури  бывают  у  нас  ежегодно.  Поэтому  мы  хорошо   знаем
труднопроходимые места и избегаем дороги, где бывают снежные заносы.
   Как  добрались  мы  до  Брентвуда?  Через  Копейк  или  через   Грэйт
Баррингтон? Я не способен это вспомнить.
   - Знаешь, старина, это одна из распрекраснейших...
   Одна из распрекраснейших снежных  бурь.  Настоящий  ураган.  Когда  я
включил радио, то именно так его и  определил  диктор.  Сообщалось,  что
возле Элбани ветер уже достигает более шестидесяти миль в  час  и  сотни
машин застряли на северных дорогах.  Полученные  сведения,  вместо  того
чтобы напугать, подхлестнули меня, я обрадовался, что  наконец-то  нечто
необычное вошло в мою  жизнь.  Говорили  мы  мало.  Рэй  помалкивал,  он
напряженно  всматривался  в  темноту  и  хмурил  брови,   когда   дорога
становилась  совершенно  неразличимой,  а  я  тогда  нарочно   прибавлял
скорость.
   Я вовсе не сводил с ним счеты. Он был моим другом и не  причинил  мне
никаких обид. Разве мог я быть в претензии на то, что у него произошло с
Патрицией? Я не был влюблен ни в нее, ни в какую-либо другую женщину.  У
меня была только Изабель. Так какие же счеты мог я сводить с ним?
   Мне пришлось повозиться несколько минут, прежде  чем  я  выбрался  из
заноса. Помог мешок с песком, который мы всегда возим зимой в багажнике.
Снег запорошил глаза, забился в нос, уши, сквозь воротник леденил шею.
   - Где мы находимся?
   - До дома еще три мили...
   Продвигаться  становилось  все  труднее.  Хотя  мы  и  встретили  три
снегоочистительные машины, это не помогало, снег плотно заваливал дорогу
сразу после их прохода, а о том, чтобы пользоваться "дворниками", уже не
могло быть и речи. Мне беспрестанно приходилось вылезать и счищать лед с
ветрового стекла.
   - Мы не потеряли дорогу?
   Голос Изабель был вполне спокоен. Она всего лишь спрашивала.
   - Надеюсь, что нет! - весело откликнулся я.
   На самом-то деле я и сам ничего  не  знал.  Только  проехав  каменный
мостик, в миле от нас, я смог наконец  сориентироваться.  Но  за  мостом
снега навалило целую стену, в которой и увязла наша машина.
   - Ну вот, дети мои... Придется всем вылезать...
   - Что ты говоришь?
   - Вылезайте... "Крайслер" не бульдозер, надо добираться пешком...
   Рэй смотрел на меня, еще не  понимая,  что  я  не  шучу.  Но  Изабель
поняла, раза два подобное с нами уже приключалось.
   - Ты взял фонарь?
   Я вынул его из ящика для перчаток  и  нажал  на  кнопку.  Прошло  два
месяца, а может быть, и два года с тех  пор,  как  мы  им  пользовались,
поэтому нечего было удивляться, когда он едва-едва засветился  угасающим
желтым светом.
   - В путь!..
   Тогда-то это было еще весело. Я так и вижу женщин, взявшихся за руки,
согнувшихся в три погибели и первыми устремившихся навстречу буре. Я шел
сзади них, с фонарем, а Рэй молча шагал около меня.  Впрочем,  никто  не
разговаривал. Было достаточно трудно дышать, и никому  не  хотелось  зря
расходовать дыхание.
   Изабель упала и тут же мужественно поднялась. Иногда женщины исчезали
во мраке. Я приставлял руку ко рту, чтобы  избежать  ледяного  ветра,  и
кричал:
   - Ого-го!
   - Ого-го!
   Вероятно,  я  шел  очень  близко  от  женщин,   потому   что   слышал
поскрипыванье снега под их ногами. Также я слышал и шаги Рэя, справа  от
меня.
   У  меня  начала  кружиться  голова.  Энергия,  вызванная  опьянением,
улетучилась. Передвигаться становилось все труднее и труднее.  В  груди,
как мне казалось, в области сердца, я чувствовал  острую,  обеспокоившую
меня боль.
   Разве не случалось, что люди моего возраста, вполне здоровые, умирали
вот так, во время снежного урагана, от паралича сердца.
   - Ого-го!..
   Я был близок к обмороку. Еле передвигал ноги. Я уже ничего не  видел,
ничего не слышал, кроме воя урагана, и снег набился у меня повсюду.
   Не представляю себе, как  долго  это  длилось.  Я  уже  не  думал  об
остальных. Тупо  держал  в  руках  угасший  фонарь  и  каждые  два  шага
останавливался, чтобы передохнуть.
   Наконец я уперся в стену и наткнулся на приоткрывшуюся дверь.
   - Входите...
   Меня окутало тепло погруженного во тьму дома.
   - А Рэй?
   Я не понял. Также я не мог понять, почему женщины не зажигают свет, и
протянул руку к выключателю.
   - Тока нет... Где Рэй?
   - Он шел рядом со мной...
   Я крикнул с порога:
   - Рэй! Ого-го! Рэй!..
   Мне показалось, что я расслышал голос, но  в  снежном  буране  всегда
чудятся голоса.
   - Рэй!..
   - Возьми фонарик в ночном столике...
   На ночном столике у нас всегда лежит электрический фонарик,  так  как
ночью иногда выключают электричество. Ощупью"  натыкаясь  на  мебель,  я
пробирался по комнатам, которые  казались  мне  совершенно  незнакомыми.
Потом позади меня что-то засветилось. Изабель  зажгла  красную  свечу  в
столовой.
   Странно было видеть Изабель, которая, как тень, выплывала  из  мрака,
потрясая серебряным канделябром.
   - Нашел?
   - Да...
   Я держал в руках электрический фонарик, но он светил  немногим  лучше
того, большого, из машины.
   - Есть у нас запасные батарейки?
   - Поищи в ящике.
   - Тут нет...
   Мне необходимо было выпить, чтобы приободриться,  но  я  не  решился.
Женщины ничего мне не сказали. Они ни к чему меня не понуждали. Но  было
совершенно  ясно,  что  они  хотят  отправить  меня   на   поиски   Рэя,
затерявшегося среди снежного бурана.
 
   * * *
 
   Скажу все. Иначе зачем было и начинать. И прежде всего, за весь вечер
ни одной минуты я не был пьян до бесчувствия.
   Если постараться определить мое состояние с  максимальной  точностью,
можно сказать,  что  сознание  мое  было  деформировано.  Но  реальность
происходящего не ускользала от  меня.  Я  отдавал  себе  отчет  в  своих
движениях и поступках. Взяв карандаш и бумагу,  я  мог  бы  почти  точно
записать все, что говорил у Эшбриджей, в машине и когда попал домой.
   На скамейке, страдая от  холода  и  куря  сигарету  за  сигаретой,  я
наконец понял, от чего мне сначала стало не  по  себе,  а  потом  просто
страшно.
   Все выразилось в одном, вернее, в  трех  словах,  которые  я  как  бы
услышал произнесенными:
   - Ты его убил...
   Возможно, не в  полном  смысле  этого  слова.  А  впрочем!  Разве  не
считается  преступлением  отказ  в  помощи  человеку,   находящемуся   в
опасности?
   Выйдя из дома на поиски Рэя,  я  тотчас  же  свернул  направо,  чтобы
обмануть женщин, если они следили из окна за  огоньком  моего  фонарика