Жаклин СЬЮЗАН
    ДОЛИНА КУКОЛ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


ЧАСТЬ I

АННА

СЕНТЯБРЬ 1945

   В день ее приезда столбик  термометра  поднялся  до  девяноста  градусов.
Нью-Йорк буквально дымился, словно разъяренный бетонный  зверь,  застигнутый
врасплох не по сезону, сильной жарой. Но ни  на  жару,  ни  на  замусоренную
площадь, именуемую Таймс-сквер, Анна просто не обратила  внимания.  Она  все
равно считала Нью-Йорк самым восхитительным городом в мире.
   Девушка в бюро по найму с улыбкой сказала ей:
   - Ну, у тебя-то все будет о'кей,  пусть  ты  и  без  стажа.  Все  хорошие
секретарши сейчас работают по линии военных поставок. Платят там  что  надо.
Только скажу тебе, подруга, что с такими внешними данными, как у тебя, я  бы
прямиком направилась к Джону Пауэрсу или Коноверу.
   - А кто это? - спросила Анна.
   - У них самые известные дома моделей в Нью-Йорке. Вот где я с радостью бы
поработала, да только ростом не вышла и недостаточно худа. А ты  -  как  раз
то, что нужно.
   - Думаю, мне лучше работать в какой-нибудь конторе, - сказала Анна.
   - О'кей, но, по-моему, ты не в своем уме. - Она протянула Анне  несколько
листков. - Вот, это все хорошие направления, но  сначала  обратись  к  Генри
Бэллами. Это крупный театральный адвокат. Его секретарша  только  что  вышла
замуж за  Джона  Уэлша.  -  Видя,  что  Анна  никак  не  реагирует,  девушка
продолжила:
   - Только не говори мне, будто никогда не слышала о Джоне  Уэлше!  Он  уже
получил трех "Оскаров", и  я  сейчас  прочитала,  что  он  собирается  вновь
пригласить Гарбо на главную роль в своем фильме.
   Анна с улыбкой заверила девушку, что никогда не забудет, кто  такой  Джон
Уэлш.
   - Теперь у тебя есть представление о положении дел  и  о  том,  с  какими
людьми тебе предстоит познакомиться, -  продолжала  девушка,  -  "Баллами  и
Бэллоуз" - контора что надо. Ведут  дела  с  самыми  крупными  клиентами.  А
Мирне, девице, что выскочила за Джона Уэлша, до тебя ой как далеко. Так  что
ты моментально отхватишь себе то, что требуется.
   - А что требуется?
   - Парня... или даже мужа. - Девушка опять взглянула на заявление Анны.  -
Слушай, откуда, ты пишешь, приехала? Это ведь в Америке, да?
   Анна улыбнулась.
   - Из Лоренсвилла. Это у самого мыса, примерно в часе езды  на  электричке
от Бостона. И если бы мне нужно было замуж, то я могла бы и там остаться.  В
Лоренсвилле все выходят замуж сразу же  после  школы.  Но  мне  хотелось  бы
сначала поработать немного.
   - И ты уехала из такого города? А вот здесь каждая ищет себе мужа. И я  в
том числе! Может, ты направила бы меня в этот Лоренсвилл с  рекомендательным
письмом?
   - Ты хочешь сказать, что пошла бы замуж за любого? - удивилась Анна.
   - Нет, не за любого. Только за того, кто смог  бы  купить  мне  роскошное
бобровое манто, нанять приходящую уборщицу по дому и разрешил бы  мне  спать
до двенадцати часов каждый день. А мои знакомые  парни  хотят,  чтобы  я  не
только продолжала работать здесь, но еще и выглядела бы в неглиже, как Кэрол
Лэндис, и в придачу готовила бы им изысканные блюда.
   Анна рассмеялась, а девушка добавила:
   - Ладно, сама все увидишь.  Вот  подожди,  втрескаешься  в  какого-нибудь
здешнего Ромео. Могу поспорить, что сразу же рванешь изо всех сил  на  самый
скорый поезд до своего Лоренсвилла. А по пути туда не забудь заскочить  сюда
и прихватить с собой меня.
   Нет уж, в Лоренсвилл она не  вернется  никогда!  Из  Лоренсвилла  она  не
просто уехала, она сбежала оттуда, чтобы не выходить замуж за  какого-нибудь
типично лоренсвиллского правильного молодого человека, сбежала от правильной
и упорядоченной лоренсвиллской жизни.
   Той самой упорядоченной жизни, какую прожила ее мать. И мать ее матери. В
одном и том же чопорном доме,  в  котором  добропорядочные  семейства  Новой
Англии жили из поколения  в  поколение  и  где  обитателей  душила  гнетущая
упорядоченная  атмосфера  загоняемых  вглубь  эмоций,  подавляемых  душевных
порывов, всегда надежно скрываемых и упрятанных за бронированной  плитой  на
скрипучих петлях под названием "Благопристойное поведение".
   "Анна, настоящая леди никогда не смеется громко". "Анна, леди никогда  не
плачет при всех". - "Но я же не при всех. А плачусь тебе,  мама,  здесь,  на
кухне". - "Но леди льет слезы  только  наедине  сама  с  собой.  Ты  уже  не
ребенок, Анна, тебе двенадцать лет, и с нами  в  кухне  сидит  тетя  Эми.  А
теперь ступай к себе в комнату".
   И каким-то образом жизнь в Лоренсвилле заставила ее поступить в Рэдклифф.
А ведь там были девушки, которые и смеялись, и лили слезы, и сплетничали,  и
напропалую  вкушали  все,  как  "возвышенное",  так  и   "низменное",   что,
собственно, и составляет нашу жизнь. Однако они никогда не приглашали  ее  в
свой круг, словно на ней висел огромный плакат: "Не приближаться! Холодная и
замкнутая представительница Новой Англии". Анна все больше и больше  уходила
в  мир  книг,  обнаруживая,  однако,  что  окружающая  ее   действительность
отражается в них: фактически автор каждой книги, которую она брала  в  руки,
покидал свой родной город. Хэмингуэй жил то в Европе,  то  на  Кубе,  то  на
Бимини. Бедный потерянный талантливый Фитцджеральд тоже жил за  границей.  И
даже "красный" грузноватый Синклер  Льюис  испытал  не  одно  восхитительное
увлечение и встретил свою любовь в Европе.
   Бежать из Лоренсвилла! Просто-напросто бежать, и  все.  Это  решение  она
приняла на последнем курсе колледжа и объявила о нем матери и  тете  Эми  на
пасхальных каникулах:
   - Мама... тетя Эми... после окончания колледжа я еду в Нью-Йорк.
   - Для каникул это ужасное место.
   - Я намерена там жить.
   - Ты обговорила это с Вилли Хендерсоном?
   - Нету а зачем?
   - Но вы же дружили с шестнадцати лет, и все, естественно,  полагают,  что
вы...
   - Вот именно. В Лоренсвилле все и обо всех всегда что-то полагают.
   - Анна; ты говоришь на повышенных тонах,  -  спокойно  заметила  мать.  -
Вилли Хендерсон  -  славный  молодой  человек.  Я  училась  в  школе  с  его
родителями.
   - Но я не люблю его, мама.
   - А мужчин и нечего любить, - это подала голос тетя Эми.
   - Но разве ты не любила папу, мама? - В ее устах это  прозвучало  не  как
вопрос, а как обвинение.
   - Ну конечно же; я любила его, - в голосе матери послышались  возвышенные
ноты. - Но тетя Эми имеет в виду, что... ну...  мужчины  устроены  иначе.  И
поведение, и ход мыслей у них иные, чем у женщин. Взять, к  примеру,  твоего
отца. Понять его  было  крайне  трудно.  Это  был  импульсивный,  порывистый
человек, он был не прочь выпить. Женись он не на мне, а на другой, он мог бы
плохо кончить.
   - Я ни разу не видела, как он пьет, - встала Анна на защиту отца.
   - Разумеется, не видела. Ведь был сухой закон, я не  держала  в  доме  ни
капли спиртного. Я отучила его от этой привычки, прежде чем он  успел  стать
ее рабом. А вначале у него была масса дурных  манер.  Ты  же  знаешь  -  его
бабушка была француженкой.
   - У кого в жилах  латинская  кровь,  те  всегда  немного  сумасшедшие,  -
поддакнула тетя Эми, - Папа вовсе не был сумасшедшим! - Анна вдруг пожалела,
что не знала своего отца лучше. Казалось, что это произошло так давно... тот
день, когда он вдруг  пошатнулся  прямо  здесь,  на  кухне;  Ей  тогда  было
двенадцать лет. Не сказав ни слова, он тихо осел на пол и так же тихо  умер,
прежде чем успел приехать врач.
   - Ты права, Анна. Твой отец отнюдь не был сумасшедшим. Для мужчины он был
вполне приличным человеком. Не забывай, Эми, девичья фамилия его матери была
Бэннистер. Элли Бэннистер в свое время училась в школе с моей мамой.
   - Но, мама, разве ты  никогда  по-настоящему  не  любила  папу?  Я  хочу.
сказать, что, когда мужчина, которого любишь, обнимает и  целует  тебя,  это
должно быть восхитительно, разве нет? Разве с папой  тебе  никогда  не  было
восхитительно?
   - Анна!  Да  как  ты  смеешь  задавать  такие  вопросы  своей  матери?  -
воскликнула тетя Эми.
   - К сожалению, мужчина после женитьбы не ограничивается поцелуями, - сухо
проговорила мать. И осторожно поинтересовалась:
   - А ты уже целовалась с Вилли Хендерсоном?
   Анна поморщилась.
   - Да... несколько раз.
   - И тебе нравилось? - спросила мать.
   - Ни капельки. Губы у. него какие-то дряблые, липкие,  и  запах  изо  рта
противный.
   - А больше ни с кем не целовалась? Анна пожала плечами.
   - Ну, несколько лет назад, когда; мы с Вилли только  начали  встречаться,
на  вечеринках  мы  играли  в  бутылочку.  Я  перецеловалась,  наверное,   с
большинством парней нашего города, и, насколько помню,  каждый  последующий!
поцелуй был еще отвратительнее предыдущего - Она улыбнулась. - Я  думаю,  на
весь наш Лоренсвилл не найдется ни одного парня,  который  умел  бы  классно
целоваться.
   К матери вернулось хорошее "настроение.
   - Ты - настоящая леди, Анна. Вот  почему  тебе  не  нравится  целоваться.
Настоящей леди это не может нравиться.
   - Ах, мама. Я еще  сама  не,  знаю,  что  мне  нравится  и  что  я  собой
представляю. Потому-то мне и хочется поехать в Нью-Йорк.
   - Анна, у тебя есть пять тысяч долларов. Отец оставил их  специально  для
тебя, чтобы ты израсходовала их по своему усмотрению. После моей смерти тебе
останется намного больше. Мы  не  богаты,  по  крайней  мере,  не  настолько
богаты, как Хендерсоны, но мы достаточно обеспечены, и наша  семья  занимает
заметное положение в здешнем обществе. Мне бы хотелось, чтобы  ты  вернулась
сюда и жила в этом доме. Здесь родилась моя мать. Конечно, вполне  возможно,
что Вилли Хендерсон захочет пристроить к дому еще одно крыло - земли  у  нас
вполне достаточно, - но, по крайней мере, это все равно будет наш дом.
   - Но я же не люблю Вилли Хендерсона, мама!
   - Любви вообще не существует в том смысле, какой  ты  вкладываешь  в  это
понятие. Такую любовь можно  встретить  лишь  в  дешевых  кинофильмах  да  в
книжках. Любовь - это товарищеские отношения, общие интересы, друзья. Говоря
"любовь", люди часто имеют в виду прежде всего  секс,  но  позволь  заметить
тебе, моя юная леди, такая любовь, если даже она и существует, очень  быстро
затухает после свадьбы или когда девушка узнает,  что  это  такое  на  самом
деле. Однако в Нью-Йорк ты съезди. Я не хочу тебе  мешать.  Я  уверена,  что
Вилли будет ждать тебя. Но попомни мои слова, Анна: через  неделю-другую  ты
примчишься оттуда домой и будешь только рада, что сбежала из этого  грязного
города.
   Он действительно оказался грязным, а к тому же - раскаленным  от  жары  и
наводненным людскими толпами. Солдаты и моряки фланировали по Бродвею,  и  в
их  жадных  горячечных  взглядах  сквозила   праздничная   беззаботность   и
лихорадочно-радостное возбуждение: ведь  война  только  что  окончилась.  И,
несмотря на грязь, влажную липкую жару и незнакомый город,  Анне  передалось
это возбуждение, и она ощутила  полноту  и  биение  жизни.  По  сравнению  с
замусоренными и растрескавшимися  тротуарами  Нью-Йорка,  деревья  и  чистый
воздух Новой Англии казались холодными и безжизненными. Небритый хозяин снял
с окна табличку "Комната сдается внаем"  и  взял  с  Анны  плату  за  неделю
вперед. Он был  похож  на  мистера  Кингстона,  лоренсвиллского  почтальона,
только улыбка у него была теплее. "Комнатенка так себе, - признал он, - зато
потолки высокие и много воздуха. И я  всегда  рядом,  на  тот  случай,  если
понадобится что-то починить или наладить". Она почувствовала,  что  нравится
ему, а он, в свою очередь, понравился ей. В Нью-Йорке о  человеке  судят  по
его внешности, словно все вокруг родились только вчера, а прошлые заслуги  в
счет не идут, и их не нужно ни признавать, ни утаивать.
   И вот теперь, стоя перед  толстыми  стеклянными  дверьми  с  внушительной
крупной надписью "Бэллами и Бэллоуз", она лелеяла надежду, что точно так  же
о ней станет судить и Генри Бэллами.
   Генри Бэллами не  верил  своим  глазам.  Невероятно,  что  такая  девушка
действительно стоит перед ним - одна из самых красивых девушек,  которых  он
когда-либо встречал, а уж красавиц в своей жизни он повидал  немало.  Вместо
типичной модной девицы с вызывающе взбитой прической "помпадур" и  в  туфлях
на платформе перед ним стояла девушка с длинными, свободно  ниспадающими  на
плечи  волосами  того  ненавязчиво  светлого  оттенка,  который   делал   ее
естественной блондинкой. Но по-настоящему  его  выводили  из  равновесия  ее
глаза. Они были действительно голубыми, небесно-голубыми, но холодными.
   - Зачем вам нужна эта работа, мисс Уэллс? - Он почему-то нервничал.  Черт
возьми, это любопытно. И хотя одета она была в  простое  темное  платье  без
намека на украшения, если не считать  изящных  часиков  на  руке,  ее  облик
явственно говорил, что ни в какой работе она не нуждается.
   - Я хочу жить в Нью-Йорке, мистер Бэллами. Вот так. Что ж, ответ  прямой.
Но почему у него такое чувство, будто он сует  нос  не  в  свои  дела?  Ведь
задавать вопросы - его обязанность. И  если  он  будет  вести  себя  слишком
просто, она еще, может, и не  пойдет  к  нему  работать.  Но  это  уже  тоже
идиотизм. Ведь это она сидит перед ним,  так  или  нет?  Она  же  не  просто
забежала сюда на чашку чая. Тогда почему он чувствует себя так,  словно  это
он пришел наниматься и пытается произвести на нее благоприятное впечатление?
   Он взглянул на заполненный бланк, выданный ей в бюро по найму.
   - Ого, двадцать лет, и уже  степень  бакалавра  по  английскому  языку  и
литературе! Рэдклифф! Но без  стажа  канцелярской  работы.  Ну,  скажите  на
милость, что вам тут делать с таким мудреным образованием? Оно что,  поможет
мне держать в руках какую-нибудь стервозу, вроде Элен Лоусон, или  заставить
такого запойного пьяницу, как Боб Вульф, представлять еженедельный  сценарий
на радио вовремя? Или убедить какого-то гомика-певца распрощаться с услугами
фирмы Джонсона-Гарриса и предоставить вести его дела мне?
   - Я должна буду делать все это? - спросила Анна.
   - Нет, это я должен делать. А вы должны будете мне помогать.
   - Но я думала, вы - адвокат.
   Увидев, что она берет с колен свои перчатки, он обнажил зубы в  одной  из
своих заученных, чуть усталых улыбок.
   - Я - театральный адвокат.  В  этом  вся  разница.  Составляю  для  своих
клиентов контракты, в которых нет ни единой  лазейки,  а  если  и  есть,  то
только такие, которые выгодны  им.  Занимаюсь  также  их  налогами,  помогаю
выгодно  вкладывать  деньги,  вытаскиваю  их  из  всяческих   неприятностей,
посредничаю в их брачных делах, слежу, чтобы не пересекались пути их  жен  и
любовниц, бываю крестным отцом их детей и нянькой для  них  самих,  особенно
когда они готовят новое шоу.
   - Но я считала,  что  у  артистов  и  писателей  есть  свои  менеджеры  и
администраторы.
   - Есть. - От него не укрылось, что она опять положила перчатки на колени.
- Но "крупняки", с которыми  я  имею  дело,  нуждаются  и  в  моих  советах.
Администратор, например, естественно подталкивает их к той  работе,  которая
оплачивается лучше всего. Он заинтересован в своих десяти  процентах.  Но  я
вычисляю, какая работа для них наиболее выгодна. Короче говоря,  театральный
адвокат должен одновременно быть и  администратором,  и  родной  матерью,  и
господом богом. А вам, если будете приняты на это место, придется  стать  их
святой покровительницей.
   Анна улыбнулась.
   - Почему бы театральным адвокатам не заменить всех администраторов?
   - Они так бы и сделали, если бы были достаточно преданными своему ремеслу
"шмаками", вроде  меня.  -  Он  тут  же  поправился.  -  Извините  за  такие
выражения. Когда увлекаешься, не замечаешь, что с языка срывается.
   - Какие выражения? "Шмах"? - Она с, любопытством повторила это слово.
   В ее устах оно прозвучало настолько вульгарно, что он расхохотался.
   - Это еврейское словечко, и если бы его перевести буквально, вы  залились
бы  краской  смущения.  Но  на  современном  жаргоне  оно  означает   просто
"дурак"... Пусть только вас не вводит в заблуждение  эта  яркая  наклейка  с
броской надписью "Баллами" или моя постная физиономия святоша. Настоящая моя
фамилия Бирнбаум. В молодости во время летних курортных сезонов я  заведовал
развлекательной частью на круизах, а в газете у меня была постоянная рубрика
об отдыхе  на  теплоходах.  Редактору  же  не  нравилось,  что  рубрика  эта
называлась "На теплоходе с Бирнбаумом", ну и кто-то предложил мне  псевдоним
Баллами. В этих круизах я встречался со многими  важными  персонами.  Первым
моим клиентом стал один певец, обслуживавший туристический  рейс.  Множеству
людей я стал известен под фамилией Бэллами, вот я и  оставил  ее.  Но  я  не
допускаю, чтобы люди забывали, что за Баллами всегда стоит  Бирнбаум.  -  Он
улыбнулся. - Вот теперь  перед  вами  полная  картина.  Ну,  как  думаете  -
справитесь?
   На сей раз ее улыбка была искренней.
   - Хотелось бы попробовать. Я вполне прилично печатаю, а вот в стенографии
не сильна. Он отмахнулся.
   - У меня есть две девицы,  которые  могли  бы  выиграть  соревнование  по
стенографии. Мне нужна девушка, которая могла бы стать  больше,  чем  просто
секретаршей.
   Улыбка сошла с ее лица.
   - Боюсь, что не вполне понимаю, о чем речь. Черт побери! Он вовсе не имел
в виду ничего такого. Погасив сигарету в пепельнице, он тут же  закурил  еще
одну. Боже, до чего же прямо она сидит. Бессознательно он тоже выпрямился  в
своем кресле.
   - Послушайте, мисс Уэллс, быть больше,  чем  секретаршей,  означает,  что
работать придется не как обычно, с девяти до пяти.  Могут  быть  дни,  когда
можно являться в контору часам к двенадцати. Если придется  работать  поздно
вечером, то на следующий день можно и вообще  не  приходить.  Но,  с  другой
стороны, в критических ситуациях я  хотел  бы,  чтобы  вы  сидели  на  своем
рабочем месте еще до  открытия  нашей  конторы,  даже  если  перед  этим  вы
работали до четырех часов утра. Кстати,  вы  и  сами  захотите  быть  здесь.
Другими словами, график свой вы составляете сами. Но иногда  по  вечерам  вы
тоже должны будете выходить.
   Он  выдержал  небольшую  паузу,  но  Анна  никак  не  прореагировала   на
сказанное.
   - Скажем, я обедаю в клубе "21" со своим  предполагаемым  клиентом.  Если
обед я организовал что надо и провел беседу  на  должном  уровне,  то  можно
смело биться об заклад, что он подпишет соглашение со мной. Но мне  придется
прилично накачаться  вместе  с  ним,  выслушивая  при  этом  жалобы  на  его
нынешнего менеджера. Естественно, я буду клясться  и  божиться,  что  ничего
подобного ни за что не допущу. Чего только я ни наобещаю ему... луну с неба,
на которой будет выгравировано  его  имя.  Ну  и,  разумеется,  я  не  смогу
выполнить все, что наобещал. Этого не сможет никто. Но я непременно  приложу
все  усилия,  чтобы  избежать   ошибок   его   предыдущего   менеджера   или
администратора и выполнить те обещания, которые выполнимы. Вот только наутро
я не вспомню ни единого словечка. И вот тут-то в игру вступаешь ты. Похмелья
у тебя не будет, поскольку весь  этот  восхитительный  вечер  ты  просидишь,
потягивая  одну-единственную  рюмочку  хереса,  и  запомнишь  все,   что   я
наговорил. На следующий день ты приносишь мне список всех моих обещаний,  и,
когда моя голова прояснится, я стану детально изучать их. Анна улыбнулась.
   - Значит, я буду вроде одушевленного диктофона?
   - Именно. Справишься, как ты думаешь?
   - Ну, память у меня отличная, а херес я терпеть не могу.
   На этот раз расхохотались они оба.
   - О'кей, Анна. Хочешь приступить с завтрашнего дня?
   Она кивнула.
   - Я должна буду работать еще и с мистером Бэллоузом?
   Он уставился в пустоту и тихо ответил:
   - Никакого мистера Бэллоуза нет. Вернее, есть Джордж, его  племянник,  но
Джордж - не тот Бэллоуз, который упоминается в  названии  фирмы  "Бэллами  и
Бэллоуз". Это был дядя Д