шки  торфа с бетонного порога перед шестью
стойлами жеребцов, а  Сэнд-Кастл, Ротабой и  Летописец наблюдали за  ним  с
одинаково глубоким  интересом,  точно  пассажиры автобуса, которые, высунув
голову из окна, любуются уличным плясуном.
      -- Ленни, -- сказал Оливер, -- можешь вывести Сэнд-Кастла в малый за-
гон, напротив того,  где Длиннохвостый. --  Жеребец поднял голову  к  небу,
точно принюхиваясь к погоде. -- Отведи его обратно в стойло,  когда вечером
будешь разводить по конюшням.
      -- Да, сэр.
      Ленни был средних  лет, маленький, продубленный и явно видавший виды.
Он прислонил  метлу и исчез в  дверном проеме, чтобы  немедленно появиться,
неся длинную веревку.
      -- Ленни -- один из моих доверенных помощников, -- сообщил Оливер Но-
лес. -- Он у меня несколько  лет. Крепче, чем кажется, и умеет обращаться с
жеребцами. С жеребцами бывает очень трудно управиться, но Ленни справляется
с ними лучше, чем с кобылами. Не знаю почему.
      Ленни закрепил  веревку на ошейнике, который  с Сэнд-Кастла, как  и с
любого  другого  постоянного обитателя конюшни, никогда не снимали.  Поверх
ошейника укреплялась металлическая табличка с именем лошади, совершенно не-
обходимая для идентификации.  Смешайте всех этих кобыл без ошейников, поду-
мал  я,  и  никто не сможет определить, кто есть кто. Я тихо поделился этой
мыслью с Оливером, и того явно передернуло.
      -- Боже  сохрани! Даже не думайте о таких  вещах. Мы очень осторожны.
Это наш  долг.  Иначе, как вы сказали, мы можем скрестить не ту кобылу не с
тем жеребцом и никогда об этом не узнаем.
      Я задумался,  про себя, конечно, как часто такое  случается на деле и
возможно ли  вообще навсегда спутать двух  кобыл или двух  жеребят. Возмож-
ность ошибки, если не откровенного  подлога,  бросала  тень на компьютерные
расчеты.
      Во дворе появился Найджел, и с его едва ли необходимой  помощью Ленни
отворил денник Сэнд-Кастла  и вывел жеребца  наружу; и показались  во  всей
красе лоснящиеся  мускулы, напряженные сухожилия, упругие пружины суставов.
Тугой комок плоти, что ценился  на  вес  золота,  встал на дыбы и с треском
опустил копыта на  бетонный порожек, нетерпеливо гарцуя и вскидывая велико-
лепную голову.
      -- Балует, -- прокомментировал Оливер. -- Мы кормим его хорошо и дос-
тойно содержим, но, конечно, ему не хватает нагрузки, к которой он привык.
      Мы с неприличной поспешностью отошли в  сторону, избегая приближаться
к неугомонному заду Сэнд-Кастла.
      -- Он уже начал... э-э... работать? -- спросил я.
      -- Еще нет, -- ответил Оливер. -- Только одна из  его  кобыл пока по-
несла. У нее почти прошла течка,  так что когда она пятнадцать или шестнад-
цать дней  назад пришла  в готовность, она была у  него первой. После этого
нужно сделать  паузу --  дадим ему время подумать! --  затем он будет занят
вплоть до июня.
      -- Как часто? -- стеснительно пробормотал я. Оливер  отвечал не заду-
мываясь, точно он, как и Кальдер, вынужден был давать один  и  тот же ответ
бесчисленное множество раз.
      -- Это  зависит от жеребца, -- сказал он.  -- Некоторые могут покрыть
одну  кобылу  утром, другую вечером и  продолжать  в том же духе  несколько
дней. У других нет такой жизненной силы или такого желания. Время от време-
ни попадаются весьма пугливые и разборчивые жеребцы. Некоторые  и близко не
подойдут к  одним кобылам, зато охотно  спариваются с другими.  Тогда может
оказаться, что они будут покрывать одну кобылу раз в две недели. Понимаете,
жеребцы ведь не машины, они такие же личности, как и все прочие.
      С Найджелом на подхвате Ленни вывел  Сэнд-Кастла  со  двора;  длинные
гнедые ноги величаво вымахивали рядом с почти бегущим трусцой маленьким че-
ловеком.
      -- Сэнд-Кастл справится с кобылами, -- решительно повторил Оливер. --
Большинство жеребцов справляются.
      Мы задержались, чтобы Оливер раздал по две морковки и по шлепку Рота-
бою и  Летописцу, так что своими глазами не  видели катастрофу. Мы услышали
отдаленный треск, и вскрик, и глухой топот быстрых копыт. Оливер  побелел и
кинулся к месту несчастья. Я сорвался и побежал за ним. Ленни лежал под од-
ной из  стоек крашеной белой  ограды малого загона, ошарашенно пытаясь под-
няться. Сэнд-Кастл, свободный и  возбужденный,  вырвался на одну из дорожек
между большими загонами и понесся  со  сногсшибательной  скоростью,  должно
быть, принимая белые перекладины за ограды скакового круга.
      Найджел стоял у  распахнутых ворот малого загона, широко раскрыв рот,
точно окаменев от потрясения. Он еще  не обрел дара речи, когда мы с Оливе-
ром добежали до него, но по крайней мере начал шевелиться.
      -- Ради Христа! -- завопил Оливер. -- Беги!  Возьми "Лендровер". Если
он пробежит через Уот-черлеев, он выскочит на дорогу. -- Оливер  бросился к
своему дому,  оставив  частично  оклемавшегося  Найджела, который, шатаясь,
двинулся к коттеджу, наполовину скрытому за двором жеребцов.
      Ленни наконец поднялся и стал оправдываться, но мне было некогда слу-
шать. Не привыкший  к  таким проблемам, понятия не  имея,  как лучше ловить
сбежавших лошадей, я просто пустился по следу Сэнд-Кастла, по его пути меж-
ду загонами, и увидел, как он исчезает за изгородью далеко впереди.
      Я мчался по травянистой дорожке между заборами, мимо нелюбопытных ко-
был в загонах,  думая, что мои  короткие январские каникулы  со  скоростным
спуском на  лыжах в Гштаде  должны же принести наконец практическую пользу;
обнаружилось, что сейчас  в  моих ногах гораздо больше  мышц,  чем тогда, в
июле.
      Когда я был здесь в последний раз, изгородь  между хозяйством Оливера
Нолеса и пришедшей  в упадок уотчерлеевской лечебницей была цельным тернис-
тым рубежом; теперь в ней были  три или четыре широких пролома, и перейти с
одной стороны на  другую было легко.  Я продрался через  первый  попавшийся
пролом и почти неосознанно заметил, что  обветшание  Уотчерлеев  не  только
приостановилось, но даже частично пошло  вспять:  выросли  новые ограды, по
крышам прошлась рука ремонтников.
      Через заросшее чертополохом поле, где не было и  духу СэндКастла, че-
рез пока еще  неотремонтированные ворота, настежь распахнутые и висевшие на
сломанных петлях, я  побежал к строениям конюшни. Пробравшись между грудами
щебня и ржавого железа, я достиг собственно двора и обнаружил Джинни, кото-
рая оглядывалась с рассеянным беспокойством, и мужчину с девушкой, что воп-
росительно смотрели на нее.
      Джинни увидала, что я бегу, и ее первое безотчетно радостное движение
почти сразу сменилось тревогой.
      -- Что такое? -- спросила она. -- Кобыла сбежала?
      -- Сэнд-Кастл.
      -- Ох, нет! -- Это был вопль отчаяния. -- Он может выскочить на доро-
гу. --  Она рванулась с места бегом, а я побежал за ней; из двора Уотчерле-
ев, в обход  их  полуразвалившегося дома,  и  дальше по короткой,  заросшей
бурьяном подъездной дорожке  в грозный внешний  мир, где любая  машина  без
труда может убить лошадь.
      -- Нам его никогда не поймать, -- сказала Джинни, когда  мы выбрались
на дорогу. -- Бежать бессмысленно. Мы же даже не знаем, куда он побежал. --
Она была страшно расстроена, слезы наполняли глаза и текли по щекам. -- Где
папа?
      -- Скорее всего объезжает кругом в машине, смотрит. А Найджел в "Лен-
дровере".
      -- Я слышала, как лошадь проскакала через Уотчерлеев, -- сказала она.
-- Я была в стойле с жеребенком. Даже не думала... То есть я думала, должно
быть, это кобыла...
      Перед нами на огромной скорости  пронеслась  машина,  вплотную за ней
еще две, по крайней мере шестьдесят  миль в час, одна из них впритык обошла
тяжелый грузовик с прицепом, который, должно быть, спешил  на воскресенье в
родное гнездо.  При одной  мысли о жеребце на месте  такого побоища по коже
буквально поползли  мурашки, и тут я наконец начал  верить в его неминуемую
гибель. Один из этих груженых монстров наверняка его  собьет. Он испугается
посреди дороги,  метнется  в сторону, неуправляемый, безнадежно уязвимый...
пять миллионов фунтов станут причиной дорожного происшествия.
      -- Свернем сюда, -- сказал я,  указывая влево. С той стороны с грохо-
том вынырнул мотоциклист, на лицо надвинут  черный  козырек,  едет  слишком
быстро, чтобы затормозить.
      Джинни резко мотнула головой.
      -- Папа и Найджел поедут по дороге. Но тут есть грунтовая тропа... --
Она махнула  рукой наискось через трассу. -- Он  может просто наткнуться на
нее. А там немного в гору, и даже если он не пойдет туда, так мы по крайней
мере увидим  его оттуда...  оттуда видна дорога... Я там  часто езжу. -- Не
договорив, она опять бросилась бежать,  а  я старался держаться за ней.  Ее
лицо исказилось от напряжения, и я столько же сочувствовал ей,  сколько бо-
ялся за  лошадь. Сэнд-Кастл был  застрахован -- я самолично проверил полис,
-- но  престиж Оливера Нолеса нет.  Побег и гибель  первого высококлассного
жеребца, появившегося на его попечении, вряд ли послужит рекламой его буду-
щему бизнесу.
      Грунтовая тропа была  грязная,  разъезженная и скользкая от недавнего
дождя. Еще на ней было великое множество следов лошадиных копыт,  одни све-
жие,  другие  старые  и перекрытые поверх. На бегу я указал на них Джинни и
спросил, задыхаясь, может ли она узнать среди них следы Сэнд-Кастла.
      -- Ох!  -- Она внезапно остановилась на полном  ходу. -- Да. Конечно.
Он Не подкован. Кузнец  вчера приходил. Папа сказал... --  Она  с сомнением
рассматривала землю. -- ...Он пока оставит его без подков, потому что соби-
рается сделать под них кожаные вкладыши... Я не прислушивалась. --  Она по-
казала пальцем.  -- Наверное, это он. Вот эти  новые отпечатки... похоже на
его следы, правда. -- Она вновь бросилась бежать по тропе, теперь подстеги-
ваемая надеждой так же, как ужасом, ладненькая в джинсах, свитере  и ботин-
ках для верховой езды, после всего этого принудительного бега трусцой.
      Я бежал позади нее, думая, что грязь все равно легко отмоется с боти-
нок, носков и штанин. Дорога резко  пошла в гору и стала сужаться, теснимая
нагими колючими кустами; путаница отпечатков  копыт  безжалостно  вела  все
дальше и дальше.
      -- Пожалуйста, будь  там, -- молила  Джинни, -- ну  пожалуйста,  будь
там. -- Ее ноги неутомимо двигались, как поршни, на лице застыло страдание.
-- Ой, пожалуйста... пожалуйста...
      Муки юности, подумал я. Такие настоящие,  такие всепоглощающие... та-
кие памятные.  Тропа обогнула кусты и внезапно вынырнула  на поляну, где по
сторонам расквашенной колеи росла трава;  и  там  стоял Сэнд-Кастл, вскинув
голову, трепетными ноздрями  втягивая  ветер; коричневое с черным животное,
олицетворение силы, и красоты, и величия.
      Джинни враз замерла и неистово вцепилась в мою руку.
      -- Не двигайтесь, -- прошептала она.  -- Я сама. Стойте здесь. Не ше-
велитесь. Пожалуйста, не шевелитесь.
      Я послушно  кивнул, подчиняясь ее опыту.  По виду жеребца  было ясно,
что он сорвется с места от легчайшего неосторожного движения. Его бока мел-
ко  дрожали,  ноги напряженно застыли, хвост беспокойно  дергался  вверх  и
вниз. Он перепуган, внезапно понял я. Он здесь не дома, растерян, не знает,
куда бежать. Он никогда раньше не  был на свободе, но его инстинкты еще ди-
ки, еще противятся поимке. Лошади никогда по-настоящему не бывают укрощены,
они только приучаются к неволе.
      Джинни направилась к нему, нарочно  напевая  вполголоса  и держа руки
ладонями кверху, предлагающим жестом, хотя ей нечего было предложить.
      -- Ко мне, мальчик мой, --  приговаривала она. -- Иди ко мне, хороший
мальчик, все хорошо, иди сюда.
      Конь наблюдал  за ней, как будто никогда до  этого не видел человека;
его тело  неуловимо вздрагивало от  страха. Веревка свисала с его ошейника,
ее  свободный  конец свернулся на земле;  и  я задумался, сможет ли  Джинни
удержать  жеребца,  если поймает, когда Ленни  со  всей своей силой его  не
удержал.
      Джинни была уже в шаге от лошадиных ноздрей, протягивая раскрытую ле-
вую руку и медленно пододвигая правую ему под челюсть, добираясь  до самого
ошейника, а не до веревки; ее голос превратился в успокаивающее мурлыканье,
и мои напряженные мышцы стали расслабляться.
      В  последнюю  секунду  Сэнд-Кастл  свел все на нет.  Он  пронзительно
взвизгнул, крутанулся, свалив Джинни на колени, сделал два  скачка к густой
полосе кустарника, вновь развернулся, прижал уши и, взяв с места  в карьер,
поскакал ко мне. За мной лежала открытая тропа, вниз по склону холма, назад
к мясорубке большой дороги.
      Боковым зрением я видел, как Джинни с безумным усилием старается под-
няться на ноги. Не думая особенно  ни о чем, только, может быть, помня, что
означает эта  лошадь для ее семьи, я, вместо  того чтобы отскочить, прыгнул
навстречу жеребцу, попытался схватить его за ошейник, промахнулся и вцепил-
ся в веревку.
      Он едва не вырвал мне руки из суставов и содрал  всю  кожу с ладоней.
Он рывком опрокинул меня в грязь и втоптал в нее мои ноги. Я все равно обе-
ими руками  прирос  к веревке, ударился о его плечо и колено и скорее с по-
мощью веса, чем умения, оттянул его с тропы в кусты.
      Фактически кусты  сработали как якорь. Он  не смог бы  протащить меня
через них,  даже  если бы я не тянул за веревку; а я неуклюже пытался заце-
пить  ее  за  ветви потолще, чтобы выиграть в силе, и что-то у меня получа-
лось. Сэнд-Кастл остановился посреди кустов, раздраженно приняв неизбежное,
беспокойно дергая головой, дрожа, но больше не пытаясь удариться в паничес-
кое бегство.  Из-за поворота  тропы выбежала Джинни, и вид  у нее был, если
это возможно,  еще более обезумевший. Когда  она увидела меня,  то споткну-
лась, чуть не упала и бросилась ко мне, не сдержав крик.
      -- Господи, какое счастье, какое  счастье,  как же вы могли, он  ведь
мог убить, не надо было этого делать, спасибо, какое счастье...  дорогой вы
мой. -- Она без сил опустилась рядом со мной и, как ребенок, утерла глаза и
нос о мой рукав.
      -- Ну, -- практично сказал я, -- и что нам с ним теперь делать?
      После обсуждения мы  решили,  что я  с  Сэнд-Кастлом останусь тут,  а
Джинни пойдет и найдет Найджела или своего отца. Ни я, ни она не были столь
самонадеянны, чтобы вести нашу находку домой без подкрепления.
      Когда она ушла,  я составил опись повреждений. Что касается испорчен-
ной одежды, это отстирается, а кожа  -- до свадьбы заживет. Ноги мои хотя и
покрылись синяками, но действовали, никаких переломов,  ничего страшного. Я
скомкал носовой платок и зажал его в правой ладони, которая слегка кровото-
чила, и подумал,  что  привычка бросаться  на  всяких сбежавших жеребцов  и
мальчишек с ножами когда-нибудь может выйти мне боком.
      Оливер, Джинни, Найджел и Ленни всей толпой подъехали в "Лендровере";
мотор скрежетал, и колеса буксовали в грязи. СэндКастл, к их  явному облег-
чению, был  после проверки объявлен здоровым,  и Оливер сурово  сказал мне,
что "никто, никогда, повторяю, никогда  не  должен  пытаться  останавливать
взбесившуюся лошадь таким манером".
      -- Виноват, -- сказал я.
      -- Вы могли погибнуть.
      -- Так и Джинни сказала.
      -- Неужели  вам это  не пришло в голову? --  почти со злостью крикнул
он; сказались последствия испуга. -- Вы не подумали?
      -- Нет, -- искренне сказал я. -- Я просто сделал.
      -- Никогда больше так не делайте, -- сказал он. --  И  спасибо. -- Он
остановился, проглотил невысказанное и попытался неловко  пошутить: -- Спа-
сибо, что позаботились о моем капиталовложении.
      Ленни с  Найджелом принесли уздечку с  удилами, а также  жуткого вида
подгубную цепь; все это хозяйство надели на жеребца, и плененный (хоть и не
усмиренный) беглец был отведен домой. Мне казалось, я видел, как протестует
его вышагивающий круп, выказывая отвращение  к  несправедливости  жизни.  Я
улыбнулся прихотливой мысли; трогательное заблуждение, приписывающее живот-
ным эмоции, которые ощущаешь только ты сам.
      Оливер отвез  Джинни и меня  назад в "Лендровере", медленно следуя за
конем и рассказывая, как Найджел и Ленни позволили ему освободиться.
      -- Вот же чертовы олухи! -- прямолинейно заявил он. -- Будто в первый
раз лошадь видят! Знали  же, что жеребец дурной, ему силу девать  некуда --
так нет же, надо  было держать коня одной рукой, а другой  отворять ворота!
Ленни, видно, зазевался, а Найджел махнул рукой или что-нибудь в этом духе,
и конь  взвился и рванулся прочь. Только подумать!  Ленни! Найджел! Как это
они умудрились, столько лет работая, сотворить такую глупость?
      Казалось, на  этот вопрос нет ответа, так что  мы просто оставили его
ругаться, и  он еще ворчал,  как отдаленный гром, когда путешествие окончи-
лось.
      Оказавшись дома, он поспешил во двор жеребцов, и Джинни колко замети-
ла, что, если Найджел такая же  мямля с лошадьми, как с работниками, ничего
удивительного, что любая лошадь с характером возьмет над ним верх.
      -- Всякое случается, -- мягко сказал я.
      -- Фу. -- От нее исходило презрение. -- Папа прав. Надо чтобы не слу-
чалось. Абсолютное чудо, что Сэнд-Кастл вообще не получил ни царапины. Даже
если б он не направился к трассе, он мог попытаться перепрыгнуть ограждение
-- вырвавшиеся  лошади часто  так делают -- и сломать  ногу или еще что-ни-
будь. -- Она была так же разгневана,  как и  ее отец,  и по той же причине:
неудержимо хлынувшее облегчение после испуга. Я обнял ее за плечи  и быстро
прижал к себе, чем, кажется, привел ее в ужасное смущение.  --  Ой, вы, на-
верно, думаете, что я глупенькая... и так плачу... и вообще.
      -- Я думаю, что ты чудесная милая девочка, которой испортили утро, --
сказал я. -- Но теперь все хорошо, ты же знаешь.
      Разумеется, я и сам верил своим словам. Но я ошибался.


      ГОД ВТОРОЙ: АПРЕЛЬ

      Кальдер Джексон наконец-то собрался отобедать со мной. Он находился в
Лондоне по  случаю международной конференции специалистов-травников. Он был
бы счастлив, сказал он мне, провести  хоть вечер вдали от своих коллег, и я
назначил встречу в ресторане на  том  основании, что квартира моя несла  на
себе печать цивилизации, а вот кухня -- нет. В первое же мгновение я почув-
ствовал, что в  нем  что-то изменилось,  хотя  трудно было определить,  что
именно; словно он  стал портретом самого себя крупнее натуральной величины.
Видно было, как  поворачиваются головы, и слышно, как перешептываются голо-
са, когда мы пробирались по битком  набитому залу к своему столику; но бла-
годаря телевидению это  уже  не удивляло. Однако еще  и  сейчас, подумал я,
Кальдеру это доставляло удовольствие. В нем еще не было открытого высокоме-
рия, еще держалась подобающая скромность манер, но что-то  внутри него уси-
лилось, кристаллизовалось, стало решающим фактором. Теперь  даже для самого
себя, подумал я, он стал Великим Человеком.
      Что же,  гадал я -- если и  вправду было  что-то, -- так  своеобразно
преобразило его? Мне взбрело на ум  только одно, чего я менее всего ожидал:
смерть Яна Паргеттера.
      Над полной тарелкой сочной копченой  лососины  Кальдер  извинился  за
резкость, с которой он отмахнулся от  моего звонка в тот ужасный вечер, и я
сказал, что это совершенно понятно.
      -- Надо признаться, -- говорил Кальдер, выдавливая лимонный сок, -- я
перепугался, что рухнет весь мой бизнес. Товарищи Яна, вы же понимаете, ни-
когда меня не одобряли. Я боялся, что они восстановят всех против меня, раз
Яна больше нет.
      -- Но этого не произошло?
      Он покачал головой, накалывая вилкой кусок нежного мяса.
      -- Удивительно, но нет. Поразительно. -- Он положил копченую лососину
в рот  и оценивающие  промычал, пережевывая. Я отдавал себе  отчет -- и он,
конечно, тоже, -- что уши людей за соседними столиками явственно настраива-
ются на характерный  голос, на ясную,  звучную дикцию с  ее  простонародной
резкостью.