спешил  к
крану, размахивая  пустым ведром в одной руке, а  в другой держа полуобгры-
зенное яблоко.
      -- Шон. А что?
      -- Он кого-то мне напоминает.
      Джинни пожала плечами.
      -- Нормальный парень. Они все нормальные, пока Найджел  за ними смот-
рит, только он это не слишком часто делает.
      -- Он работал всю ночь, -- мягко сказал я.
      -- Ну, наверное.
      Кобылы во втором дворе большей частью уже разродились,  и Джинни этим
вечером особенно приглядывалась к  жеребятам.  Работники до их денников еще
не добрались, и Джинни внутрь не заходила, предупредив меня, что кобылы мо-
гут очень энергично защищать новорожденных жеребят.
      -- Не угадаешь, когда она лягнет тебя или укусит. Папа не любит, чтоб
я входила к ним одна. -- Она засмеялась. -- Он все еще считает меня малень-
кой.
      Мы прошли  во двор жеребят, где  работник, отзывавшийся на  имя Дэйв,
водворял разбухшую, тяжело ступающую кобылу в стойло.
      -- Найджел  сказал, что она нынче ночью родит,  -- сообщил он Джинни.
-- Он обычно не ошибается.
      Мы прошли мимо случной площадки и  попали к жеребцам, где Ларри и Рон
в центре двора купали Летописца (который стояло таким видом, будто перетру-
дился), не жалея воды, энергии и проклятий.
      -- Берегись ног, -- предупредил Ларри. -- На него опять наехало.
      Джинни наделила морковками Ротабоя  и  Длиннохвостого, и под конец мы
подошли к Сэнд-Кастлу. В нем было то же величие, та же харизма, что и всег-
да, но Джинни протянула ему причитающийся лакомый кусочек, поджав губы.
      -- Он здесь ни при чем, -- со вздохом сказала она. -- Но я хотела бы,
чтобы он никогда не выигрывал скачек.
      -- Или чтобы мы позволили ему погибнуть на дороге?
      -- Ох, нет! -- Она вздрогнула. -- Мы не могли, даже если б знали...
      Милая девочка, подумал я; многие люди лично переехали бы его грузови-
ком.
      Мы вернулись  домой через загоны,  и Джинни ласкала каждую морду, что
вытягивалась поверх брусьев, и раздавала остатки  хрустящего оранжевого ла-
комства.
      -- Не могу поверить, что  всему  этому придет конец, -- сказала  она,
оглядывая испещренные конскими  силуэтами просторы. -- Просто не могу пове-
рить.
      Я попробовал было  намекнуть, что им  с Оливером, возможно,  было  бы
удобнее, если я уеду сегодня вечером, но они дружно запротестовали.
      -- Не надо, -- с тревогой сказала Джинни, а Оливер утвердительно кив-
нул. -- Пожалуйста, Тим, останьтесь, если можете.
      Я согласился и позвонил Майклзам, и на этот раз ответила Джудит.
      -- Дайте я с ней поговорю. -- Джинни вырвала трубку  из  моих рук. --
Мне очень нужно.
      А мне, печально  подумал  я, мне ведь тоже  очень  нужно поговорить с
ней, услышать ее голос, омыть свою душу ее душой.  Я  не  могу  вечно  быть
чьей-то бессменной опорой, мне тоже нужно утешение.
      Мне достались крохи после Джинни. Банальные слова и  чтото, что скры-
вайтесь за ними; все как всегда.
      -- Береги себя, -- сказала она под конец.
      -- Ты тоже.
      -- Да. -- Слово было выдохом, слабым, отдаленным, точно она произнес-
ла его, отведя  трубку от губ.  Щелкнула, разъединившись, связь,  и  Оливер
оживленно известил нас,  что наступило время  для виски, время  для  ужина;
время для чего угодно, что отвлекло бы от дум.
      После ужина  Джинни решила, что спать ей совсем  не хочется, и вместо
этого она пойдет погуляет.
      -- Хочешь, я провожу тебя? -- спросил я.
      --  Нет.  Я в порядке. Просто захотелось  пройтись.  Полюбоваться  на
звезды.
      Она поцеловала отца в лоб и закуталась в толстый, теплый кардиган.
      -- Я не  буду выходить из  поместья. Если понадоблюсь,  найдешь  меня
скорее всего на дворе жеребят.
      Он ласково и рассеянно  кивнул ей, она помахала мне рукой и  вышла на
воздух. И, как  будто  он дожидался, пока мы  останемся  одни, Оливер хмуро
спросил меня, как скоро, по моему мнению, банк решит его судьбу. Мы вкратце
прикинули его устрашающие  перспективы и часа два обсуждали возможные выхо-
ды.
      Где-то около  десяти, когда мы по  крайней мере дважды  повторили все
сказанное и зашли на третий круг, в заднюю дверь замолотили кулаками.
      -- Что там еще? -- нахмурился Оливер, поднялся и вышел.
      Я не разобрал  торопливых слов, только крайнюю срочность в возбужден-
ном голосе, от которой вдруг пошли мурашки по коже.
      -- Она где? -- громко и отчетливо спросил Оливер. -- Где?
      Я пулей  вылетел в прихожую.  Какой-то парень стоял в дверном проеме,
тяжело дыша,  вытаращив глаза, испуганный  до крайности. Оливер уже на ходу
бросил мне через плечо: -- Он говорит, Джинни лежит на земле без сознания.
      Парень повернулся и побежал, за ним  Оливер и я, наступая ему на пят-
ки, и  по тому, как  пыхтел парень,  я сообразил, что  Джинни находилась  в
дальнем конце поместья,  далеко за коттеджем Найджела и общежитием конюхов,
скорее всего у ворот, выходящих на нижнюю дорогу.
      Мы добежали туда без передышки, парень уже вдвое  складывался на каж-
дом вдохе,  и нашли  Джинни: она лежала на боку  на твердом асфальте, сбоку
стоял на коленях другой конюх, в тусклом лунном свете были видны лишь силу-
эты, размытые, смутные очертания.
      Оливер, за ним я рухнули на колени, и Оливер спросил парней:
      -- Что случилось, что случилось? Она упала?
      -- Мы только нашли ее, -- отвечал второй конюх. -- Мы возвращались из
паба. Но она повернулась, сэр, она что-то говорила.
      Джинни и правда слегка дернулась и сказала:
      -- Папа.
      -- Да, Джинни, я здесь. --  Он протянул руку и погладил ее. -- Сейчас
мы тебе поможем. -- В его голосе прозвучало облегчение, но ненадолго.
      -- Папа, -- пробормотала Джинни, -- папа.
      -- Да, милая, я здесь.
      -- Папа...
      -- Она вас не слышит, -- озабоченно сказал я.
      Он повернул ко мне лицо; во тьме блеснули его глаза.
      -- Вызовите "скорую". Телефон у Найджела в доме.  Скажите, чтоб гнали
машину как можно быстрей. Боюсь, ее нельзя двигать... Вызовите "скорую".
      Я сорвался было выполнять поручение, но одышливый конюх сказал:
      -- Найджела нет. Я туда стучал. Там никого, и все заперто.
      -- Я вернусь обратно.
      Я ворвался  в дом и  постарался угомонить свое хриплое дыхание, чтобы
мои слова прозвучали разборчиво.
      -- Скажите им,  чтоб подъезжали снизу, от деревни... маленькое ответ-
вление справа... там, где развилка. Оттуда миля... широкие железные ворота,
слева.
      -- Понятно, -- бесстрастно сказал голос. -- Уже выезжают.
      Я стащил со своей постели стеганое ватное одеяло,  бросился бегом че-
рез поместье и нашел все, как было.
      -- Они едут, -- сказал я. -- Как она?
      Оливер как мог тщательно подоткнул одеяло вокруг своей дочери.
      -- Она все время что-то говорит. Только звуки, не слова.
      -- Па... -- сказала Джинни. Веки ее дрогнули и слегка приоткрылись.
      -- Джинни, -- настойчиво повторил Оливер. -- Папа здесь.
      Ее губы пошевелились и что-то неразборчиво прошептали. Глаза смотрели
в никуда, поблескивали, но  это отражался в них лунный свет, и  ни признака
сознания.
      -- О Господи, -- пробормотал Оливер. -- Что с ней случилось? Что мог-
ло случиться?
      Два конюха  стояли рядом и неловко  переминались, не зная,  что отве-
тить.
      -- Пойдите откройте ворота, -- приказал им Оливер. -- Встаньте на до-
роге. Просигнальте "скорой", когда она подъедет.
      Они побежали будто с облегчением; подъехала "скорая", вспыхнули огни,
два человека в спецодежде проворно подхватили Джинни и осторожно уложили на
носилки. Оливер попросил их дождаться, пока он выкатит "Лендровер" из гара-
жа Найджела,  и через короткое время "скорая"  рванула в  больницу, а мы  с
Оливером поехали следом.
      -- Как удачно, что у вас есть ключ, -- пришло мне в голову. Надо было
что-то говорить, хоть что-нибудь.
      -- Мы всегда держим его в той банке на полке.
      На банке было  написано: "Черная Смородина. Таблетки от кашля. Прини-
мать по назначению".
      Оливер вел машину как автомат, держась позади фонарей "скорой".
      -- Почему они не едут быстрей? -- спрашивал он, хотя они ехали с при-
личной скоростью.
      -- Наверное, не хотят ее трясти.
      -- Думаете, у нее удар?
      -- Она слишком молода.
      -- Нет.  У меня была двоюродная  сестра... Аневризма аорты,  когда ей
было шестнадцать.
      Я покосился на его лицо: жесткое, суровое, сосредоточенное.
      Путь казался бесконечным, но вот он кончился у  огромной, сияющей ог-
нями больницы, растянувшейся на целый  городок.  Люди  в спецодежде открыли
задние дверцы машины, Оливер припарковал "Лендровер", и мы вошли в ярко ос-
вещенный приемный покой  и увидели, как  они вносят Джинни  в  занавешенный
бокс и  как потом  выходят со своими носилками; мы  поблагодарили их, и они
ушли.
      Медсестра указала нам на стулья и велела посидеть, пока она сходит за
доктором. Помещение было пустым, тихим; все наготове без  суеты. Десять ча-
сов, воскресная ночь.
      Пришел доктор в  белом халате, с болтающимся стетоскопом. Индиец, мо-
лодой, черноволосый, потирающий  глаза  большим и указательным пальцами. Он
прошел за занавеску  вместе  с сестрой, и около  минуты  Оливер стискивал и
разжимал кулаки, не в силах сдержать тревогу.
      Голос доктора слышался очень ясно, индийский акцент не мешал.
      -- Не было смысла везти ее сюда. Она мертва.
      Оливер вскочил на ноги, одним прыжком пересек сияющий  чистотой пол и
лихорадочно отдернул занавеску.
      -- Она не мертва. Она говорила. Двигалась. Она не мертва.
      Я в ужасе рванулся за ним.  Она не могла умереть, никак не могла, вот
так скоро, и больница даже не будет пытаться ее спасти. Она не могла.
      Доктор, нагнувшийся над Джинни, выпрямился, отнял руку от ее головы и
посмотрел на нас.
      -- Это моя дочь, -- сказал Оливер. -- Она не мертва.
      Что-то вроде утомленного сострадания выразилось в плечах доктора.
      -- Мне очень жаль, -- сказал он. -- Она умерла.
      -- Нет! -- Слово мучительно сорвалось с губ Оливера. --  Вы ошиблись.
Позовите кого-нибудь еще.
      Медсестра всплеснула руками, но молодой доктор мягко сказал:
      -- Пульса нет. Сердце не бьется. Зрачки не реагируют. Она  умерла ми-
нут десять назад, может быть, двадцать. Я могу позвать кого-нибудь  еще, но
тут ничего не поделаешь.
      -- Но почему? -- не мог понять Оливер. -- Она разговаривала.
      Темный доктор  взглянул туда, где  Джинни лежала на спине с закрытыми
глазами, каштановые волосы обрамляли очень бледное  лицо.  Ее  одежда  была
расстегнута для удобства прослушивания, виден был белый бюстгальтер, и мед-
сестра также распустила  посвободнее корсаж ее юбки. Джинни выглядела такой
юной, такой  беззащитной, она лежала  немо, недвижимо, и я оцепенел, неспо-
собный поверить,  как и Оливер, неспособный  принять то, что  так чудовищно
изменилось.
      -- У  нее череп разбит, -- сказал доктор.  -- Если она разговаривала,
значит, она умерла по дороге, в машине. Когда поврежден череп,  такое быва-
ет. Мне очень жаль.
      Снаружи взвыла сирена "скорой помощи", и за дверьми, через которые мы
входили, вдруг возник  шум,  засуетились люди, возбужденные голоса отдавали
несвязные распоряжения.
      -- Автомобильная авария,  -- выкрикнул кто-то, и глаза доктора сколь-
знули мимо нас к новой нужде, к будущему, а не к прошлому.
      -- Я должен идти, -- проговорил он, и медсестра, закивав,  сунула мне
в руку то, что держала: белый плоский пластиковый флакон.
      -- Это вы можете забрать, --  сказала она. -- Это было заткнуто у нее
за корсажем, на животе.
      Она собралась было прикрыть Джинни простыней, но Оливер остановил ее.
      -- Я сам это сделаю. Я хочу побыть с ней.
      Молодой доктор кивнул, и мы с ним и медсестрой покинули бокс и задер-
нули за собой занавеску. Наступила недолгая тишина, и  доктор окинул взгля-
дом три  или четыре штуки носилок, прибывших ко  входу, и глубоко вздохнул,
как будто выбирая остатки энергии из дальних резервов.
      -- Я на дежурстве тридцать часов, -- сообщил он мне. -- А сейчас пабы
открыты. Десять часов, воскресенье. Пьяные водители, пьяные пешеходы. Всег-
да одна и та же история.
      Я сумрачно сидел на стуле и поджидал Оливера.  Белый пластиковый фла-
кон оклеен  был фабричной этикеткой,  гласившей: "Шампунь". Я засунул его в
карман куртки и задумался, только ли из-за перегруженности  доктор не спро-
сил,  как  был  пробит череп Джинни, не спросил, упала ли она на камень, на
бордюр тротуара или... ее ударили.
      Остаток ночи и весь следующий день шли своим жутким чередом, поистине
омерзительная монотонность вопросов, ответов, формальностей и бюрократизма,
и место больничных чиновников  постепенно  заняла полиция, и Оливер пытался
пересилить горе, мглой застлавшее его разум.
      Мне казалось, что ему причиняют зло, не позволяя остаться одному. Для
них он был всего лишь один  из многих и многих людей, потерявших близких, и
хотя они внешне обходились с ним сочувственно, все эти подписи,  сведения и
домыслы нужны были для их бумаг, а вовсе не для его блага.
      С раннего утра поместье наводнила толпа полисменов, и мало-помалу вы-
яснилось, что весь здешний край облюбовал  маньяк,  который  выпрыгивал  из
кустов на юных девушек, оглушал их до потери сознания и затем насиловал.
      -- Только не Джинни... -- потрясенно возразил Оливер.
      Старший полицейский чин покачал головой.
      -- В  этом  случае нет. Ее одежда еще была на ней. Однако мы не можем
не принять в расчет, что это мог быть именно тот преступник и что его спуг-
нули ваши конюхи. Когда молодых девушек бьют по голове среди ночи, это чаще
всего сексуальное нападение.
      -- Но она была на моей земле, -- не поверил Оливер.
      Полицейский пожал плечами.
      -- Можно подобраться через окрестные насаждения.
      Это был  светловолосый  человек,  чье  поведение свидетельствовало не
столько о природной грубости,  сколько о том, что за долгие годы  он привык
видеть ужасное. Детектива  звали старший инспектор Вайфолд, как он предста-
вился. Был он примерно сорока пяти лет, с виду казался суровым, и за день я
убедился, что он скорее упрям, нежели проницателен, судя  по результатам, а
не по тому, сколько он вкалывал.
      Он утвердился в мысли, что нападение на Джинни  имело сексуальные це-
ли, и почти не слушал, когда выдвигали другие версии, упирал  на  то, что у
нее не  было с  собой денег, и подчеркивал, что  она не покидала территории
поместья.
      -- Она могла разговаривать с кем-то у ворот, -- сказал  он, покрутив-
шись какое-то время у нижнего подъезда.  -- Кто-то шел по дороге. А деталь-
ные показания мы должны получить  от  ваших конюхов, хотя, по их  предвари-
тельным утверждениям, они были не в общежитии, а внизу, в деревне, в пабе.
      Он приходил и уходил, появляясь время от времени с новыми вопросами в
течение всего дня, и я скоро потерял счет часам. Я  пытался  -- Оливер, на-
верное, тоже -- в  его присутствии как можно меньше думать о  самой Джинни.
Если бы не это, я, наверное, расплакался бы, безо всякой пользы для других.
Я оттолкнул мысль о ней, отгородился от нее, зная, что позже, наедине с со-
бой, я ее впущу.
      С утра  несколько раз кто-нибудь из  конюхов заходил в  дом спросить,
что делать с такой-то кобылой, у которой трудные роды; явился  Ленни, кото-
рому надо было узнать, когда вести Ротабоя на случную площадку. Они переми-
нались с ноги на ногу, не знали, куда девать руки, говорили, что так потря-
сены, так сожалеют...
      -- Где Найджел? -- спросил Оливер.
      Его не видать, отвечали они. Он этим утром не показывался на дворе.
      --  Вы  не  искали у него в доме? -- Оливер был скорее раздражен, чем
обеспокоен: еще одно бремя на сломанную спину.
      -- Его там нет. Дверь заперта, и он не отвечает.
      Оливер нахмурился, потянулся  к телефону и набрал номер. Длинные гуд-
ки. Он обратился ко мне:
      -- Вон на доске ключ от  его коттеджа, третий крючок слева. Сходите и
посмотрите... если можно.
      -- Конечно.
      Я вышел вместе с  Ленни, который без устали твердил мне, как  все это
огорчило ребят, особенно Дэйва и Сэмми,  которые ее нашли. Они все ее люби-
ли, говорил он. Все конюхи, живущие  в общежитии, говорят, что, если бы эти
вернулись домой пораньше, ее вообще бы не тронули.
      -- А вы что же, не в общежитии живете? -- поинтересовался я.
      -- Нет. Внизу, в деревне. У меня там дом. Сезонные работники, вот кто
живет в общежитии. Понимаете, зимой оно закрыто.
      Тем временем мы добрались до коттеджа, и я стал звонить в дверной ко-
локольчик, но молоточек  звякал  безрезультатно. Тряхнув головой, я вставил
ключ в замок, отпер дверь и вошел.
      Занавески на окнах были задернуты,  закрывая  путь  дневному свету. Я
включил свет и прошел в гостиную, где повсюду в беспорядке валялись бумаги,
тряпки, грязная посуда и слегка смердило лошадью.
      Найджела не было видно. Я заглянул  в такую же грязную кухню и открыл
дверь, за которой, как выяснилось, была  ванная, и еще одну, за которой об-
наружилась пустая комната с двуспальной  кроватью,  ничем  не  застеленной.
Последняя дверь из коридора вела в  спальню Найджела... и там он лежал, ли-
цом вниз, полностью одетый, поперек стеганого покрывала.
      Ленни, наступавший мне на пятки, шарахнулся назад.
      Я подошел к кровати и пощупал шею Найджела за ухом. Ощутил пульс, ко-
лотивший как паровой молот. Услышал, как клокочет воздух в его  глотке. Его
дыхание могло бы усыпить  крокодила, а на полу рядом с ним  валялась пустая
бутыль из-под джина. Я бесцеремонно  потряс  его за плечо, с полным  отсут-
ствием результата.
      -- Он пьян, -- сказал я Ленни. -- Попросту пьян.
      По лицу Ленни шла зелень, точно его вот-вот стошнит.
      -- Я думал... я думал...
      -- Я  знаю. --  Я тоже инстинктивно испугался этого:  беда не ходит в
одиночку.
      -- А что же мы скажем во дворе? -- спросил Ленни. -- Посмотрим.
      Мы вернулись в гостиную, где  я  воспользовался  телефоном Найджела и
доложил Оливеру:
      -- Он в доску пьян. Не могу его растолкать. Ленни просит инструкций.
      После краткого молчания Оливер тускло сказал:
      -- Передайте Ленни, пусть ведет Ротабоя на случную площадку в полпер-
вого. Я пригляжу за дворами. И еще, Тим...
      -- Да?
      -- Могу  я просить  вас... если вы не возражаете,  помочь мне здесь с
делами?
      -- Сию минуту иду.
      Бессвязный, жуткий день  потянулся дальше. Я позвонил Гордону в банк,
чтобы объяснить свое отсутствие, и с его позволения Джудит, чтобы поделить-
ся горем. Я отвечал  на  бесчисленные звонки, выражающие соболезнование, по
мере того как новость распространялась. Снаружи, в поместье, почти две сот-
ни кобыл хотели есть, пить и рожать, и круговорот воспроизведения безжалос-
тно продолжался.
      Где-то в два пополудни, шатаясь от усталости, вернулся Оливер, и мы с
ним поели на кухне  яичницу, не ощутив вкуса. Какое-то время он  смотрел на
часы и наконец спросил:
      -- Сколько это времени, если отнять восемь часов? Не могу сообразить.
      -- Шесть утра, -- сказал я.
      -- Ага. -- Он потер лоб. -- Наверное, я должен был еще ночью сообщить
матери Джинни.  -- Его  лицо исказилось. -- Моей жене...  в Канаду... -- Он
дернул кадыком. -- Ладно, пусть спит. В два часа ей позвоню.
      Я оставил его наедине с этой гнусной задачей и поднялся наверх умыть-
ся, побриться и полежать хоть  немного  в кровати. Для этих целей  пришлось
снять куртку, и я, ненароком задев карман, вытащил оттуда пластмассовую бу-
тылочку и поставил на полку в ванной, где я брился.
      Довольно странно, подумал я, что Джинни таскала ее,  заткнув за пояс.
Пластмассовый флакон с шампунем: дюймов шесть  высотой,  четыре  в  ширину,
один в толщину, на одном из сужающихся концов отвинчивающаяся к