копытом землю.
      Я посмотрел  на часы: циферки  ярко светились во тьме. Двадцать минут
или около того с тех пор,  как ушел Кальдер. Двадцать минут, а кажется, уже
двадцать часов.
      Лошадь внезапно  с  неприятной  решительностью  крутанулась во мраке,
толкнув меня крупом.
      -- Ну-ка потише, малыш,  -- увещевающе произнес я. -- Мы с  тобой оба
здесь застряли. Лучше поспи.
      Ответ коня был подобен нецензурной брани: подкованное копыто впечата-
лось в стену. "Может быть, ему не нравится, когда я  говорю,  -- подумал я.
-- Или когда двигаюсь". Головой он теперь повернулся к окну,  его массивное
тело безостановочно металось от одной  стены  стойла к другой, и я  увидел,
что на нем в отличие от  лошадей Оливера нет ошейника: ничего, за что можно
было ухватиться, придержать, успокоить, похлопывая по шее.
      Он вдруг встал  на дыбы, неистово  замолотил копытами и  одной  ногой
хлестнул по стене.
      "Уже не смешно, -- подумал я. -- Не дай Бог оказаться прямо на пути у
этого сокрушительного копыта. Ради всего святого! -- мысленно взмолился я к
нему. -- Я не причиню тебе вреда. Только стой спокойно. Спи".
      Все  это  время  я стоял спиной к двери, так что для лошадиных глаз я
был полностью в тени. Но конь знал, что я здесь. Он нюхом чуял меня, слышал
мое дыхание. Если бы он меня еще и видел, может, было бы лучше?
      Я сделал  осторожный шаг к  тусклому продолговатому окну и поймал яс-
ный, острый и мгновенно ужаснувший меня взгляд одного из его глаз.
      Ни покоя. Ни сна. Нет и не предвидится. Глаз коня,  широко раскрытый,
с белым ободком вокруг привычной черноты зрачка, уставился на меня,  не ви-
дя, свирепо вытаращившись в никуда.
      Черные ноздри раздулись. Губы, насколько я  видел, задрались, обнажив
зубы. Уши прижаты к черепу, изо рта показалась пена. Это непохоже на беспо-
койство, на тревогу, не веря себе, понял я. Так выглядит безумие.
      Конь внезапно взбрыкнул, попятился,  врезавшись  задом в стену, и тут
же рванулся вперед, но не  этот  раз вздыбил передние ноги; отблеск  метнув
шихся копыт прочертил во тьме серебряные дуги, стена  под окном тошнотворно
вздрогнула от удара.
      По-настоящему запаниковав, я вжался в угол между стеной  и дверью, но
это не давало реальной защиты. Стойло было примерно в десять квадратных фу-
тов, да восемь футов в вышину, пространство, даже в лучшие  времена наполо-
вину заполненное лошадью. А для этой лошади в этот момент оно казалось сми-
рительной рубашкой, которую конь намеревался сбросить,  силой проломив себе
путь. Ясли,  подумал я. Забраться в ясли. Ясли  были пристроены на середине
высоты по диагонали  одного из задних углов стойла. Узковатое металлическое
корыто, укрепленное на крепкой деревянной подставке. Как убежище оно выгля-
дело довольно жалко, но по крайней мере было приподнято над землей...
      Жеребец  крутанулся,  опустил передние ноги, но взлетели задние,  два
пушечных ядра грохнулись в бетонную стену  в шести дюймах от моей головы, и
только тогда, в  этот  миг, я начал бояться,  что  свихнувшееся животное не
просто покалечит меня, а убьет.
      Он лягался не  целеустремленно;  большинство его ударов приходилось в
других направлениях. Он не пытался укусить, хотя его  раззявленный рот сви-
репо скалился. Его приводило в исступление  что-то другое, не я... но в та-
ком маленьком пространстве разницы не было.
      Через две секунды  он превратился в настоящего берсерка. С быстротой,
о которой я мог только догадываться по мечущимся теням, он кружился, лягал-
ся, бросался всем телом на стены,  и едва я примерился прыжком одолеть бурю
и прорваться к яслям, меня садануло по руке летящее копыто.
      В тот момент я не осознал,  что он действительно сломал мне руку, по-
тому что все  онемело. Я добрался  до кормушки, попытался  вскарабкаться  в
нее, задрал ногу... сел на край... попытался подтянуть  другую, еще свисав-
шую ногу... но сделал это недостаточно быстро. Еще один прямой удар с хрус-
том обрушился на мою лодыжку, и на этот раз я понял, что произошло.
      Воздух над моей головой, казалось, свистел от копыт, а от  лошади ис-
ходило  теперь  непрерывное ржание, похожее на визг. Наверняка  кто-нибудь,
отчаянно подумал я, кто-нибудь услышит грохот и звон и придет...
      Я видел его,  как темные вспышки против окна, дыбящийся, брыкающийся,
лягающийся, мечущийся кошмар. Он завертелся юлой, едва видимый, поднялся на
задние ноги, головой  доставая до потолка, замолотил передними, точно пыта-
ясь вскарабкаться на невидимую стену...  и  сбил меня прочь с моего  сомни-
тельного насеста, с силой  толкнув в грудь -- толчок, за которым  было пол-
тонны веса и никакой осмысленной цели.
      Я кубарем скатился в солому и попытался прикрыть  голову от смертель-
ных копыт, инстинктивно защищая лицо и живот... и предоставив позвоночник и
почки их  судьбе. Следующий сокрушительный  удар пришелся по лопатке и сот-
ряс, как молот, каждую кость, и я почувствовал, что где-то  внутри зарожда-
ется крик, истошный вопль  --  помилуйте, спасите, прекратите избиение, из-
бавьте от ужаса...
      Его мания  отчего бы то ни было  становилась все  хуже, и наконец  он
хрипло завизжал  --он, а  не я. Звук заполонил мои  уши, отразился от стен,
оглушающий, бьющий по нервам дьявольский рев. Он как-то попал копытом в се-
редину моего скрюченного тела и споткнулся о меня, и я увидел, как он аркой
навис надо  мной, сухожилия натянуты, как  струны; он тоже  мучился, ярость
богов клокотала в его напряженном горле; вот передние  ноги взлетели ввысь,
и он ударил по потолку.
      Это смерть, понял я. Он сокрушит меня, он меня раздавит.  Еще секунду
буду я  видеть и чувствовать... и одно из его копыт попадет мне в голову, и
мне конец... мне конец...
      Прежде чем  я успел додумать,  его передние ноги обрушились вниз, так
что копыто задело мои волосы, и вновь, с запредельной яростью,  он неистово
взвился на дыбы, его голова взметнулась как молния, ударившая обратно в не-
бо, череп, словно  таран, врезался в  потолок. Все строение  сотряслось  от
толчка, а конь с оборвавшимся криком рухнул, точно  колоссальная глыба, по-
перек моих ног, тело его сотрясла судорога, мускулы задергались тугими тол-
чками, а воздух звенел, затихая, отголоском конца.
      Он издыхал поэтапно, сознание уже пропало, а тело еще сопротивлялось,
мозг уже умер, а нервные сигналы еще проходили по конвульсивно сокращающим-
ся мышцам, беспорядочно вспучивались там  и  сям желудок и кишки, а  голова
уже лежала неподвижно на соломе.
      Прошла вечность, пока это  кончилось.  Потом тяжкое тело обмякло, все
системы организма истощились и навеки  застыли  в  молчании, похоронив меня
под собой.
      Облегчение от  мысли, что он умер, а я  остался жив, продолжалось до-
вольно долго, но затем, как всегда случается с  человеческой натурой, прос-
тая благодарность за  существование  переросла в досаду, что обстоятельства
не сложились получше. Он упал хребтом на меня, его туша лежала поперек моих
ног, придавив колени, и выбраться из-под него оказалось невозможно.
      Левая лодыжка, по ощущениям сломанная, пронзительно протестовала про-
тив всякой попытки двинуться. Я не  мог поднять руку по той же причине. Ос-
трая боль в груди превращала  каждый  вздох  в  мучение и кашель в пытку; и
только одно вышло удачно, если так можно выразиться: я лежал на спине, а не
лицом в солому.
      Время тянулось долго,  время текло медленно. Под придавившей меня тя-
жестью ноги постепенно полностью  онемели,  и вся боль целиком сосредоточи-
лась в левой руке, которая казалась размозженной вдребезги, однако я смутно
различал ее, лежащую рядом; обычного вида рука, из-под  рукава темного сви-
тера слегка виднеется белая  манжета,  кисть с аккуратными ногтями, золотые
часы на запястье.
      Физический дискомфорт на время перестал занимать мои мысли,  но в ре-
зультате в голову полезли воспоминания и вопросы, и среди них  самый важный
и самый безотлагательный: что будет делать Кальдер, когда  вернется и обна-
ружит, что я жив.
      Он этого не ожидает. В самом деле, нельзя же ожидать,  что кто-нибудь
может выжить, будучи  заперт со взбесившейся лошадью. Фактически я оказался
баловнем судьбы.
      Я припомнил, как Кальдер угостил коня яблоком, пока я боролся с пада-
ющими стенами, пытаясь подняться. Дал яблоко таким привычным  жестом и пот-
репал коня по шее.
      Я припомнил, как Кальдер говорил в мое первое посещение, что дает ло-
шадям лекарства в яблоках  с удаленной сердцевиной. Но на сей раз  там было
не лекарство, а что-то совсем другое, на этот раз снадобье вызвало безумие,
превратило обыкновенного подкованного коня в машину для убийства.
      Что он сказал,  когда  увидел, что я пришел  в  чувство? Эти странные
слова: "Я думал, ты  отключился... Я думал, ты не узнаешь..." И  потом еще:
"Хотел бы я стукнуть тебя посильнее, но, похоже, хватит и этого".
      А еще он сказал, что сожалеет и лучше бы я не приходил... Ему не тре-
бовалось, чтобы я сознавал, как лошадь убивает меня. Ему совершенно не тре-
бовалось, чтобы я видел, и  слышал,  и страдал перед смертью. Но  все-таки,
когда он увидел, что я  пришел в  себя, это его не остановило и он дал коню
яблоко, хотя знал теперь, что я буду видеть, буду слышать... буду страдать.
      Жеребец не выполнил задачу. Когда  Кальдер  вернется,  ему  предстоит
восполнить упущенное. Ясно, как день.
      При этой  мысли я вновь попытался высвободить ноги,  хотя вряд ли это
особенно помогло бы, даже если бы получилось. Но это было  лишь повторением
прежней пытки, поскольку нечувствительность оказалась временной. Я печально
констатировал, что выволакивать сломанную ногу из-под дохлой лошади -- раз-
влечение отнюдь не  приятное и фактически, учитывая состояние прочих частей
тела, неосуществимое.
      Я прежде никогда не ломал костей, даже катаясь на горных лыжах. Я ни-
когда не получал ушибов, кроме быстропроходящих детских синяков. Никогда не
лежал в больнице, никогда не попадал на операционный стол, никогда не засы-
пал под анестезией. Все тридцать четыре  года я был совершенно здоров и, не
считая ветрянки и тому подобного, ничем  не болел. У меня даже зубы никогда
не болели.
      Я никак не был подготовлен к стремительному натиску такой боли,  я не
был уверен вообще, смогу ли ее  перенести. Я знал одно: когда я пытаюсь ос-
вободить лодыжку, протестует все тело, до того, что из глаз  брызжут насто-
ящие слезы; и не имеет значения моя теоретическая решимость, все  равно ни-
какая сила  не заставит  меня продолжать. Я подумал: а  может, я трус? Даже
если так,  меня это не заботило. Я лежал,  постепенно коченея, мне станови-
лось все  холодней, все  хуже, и я уже начал  завидовать лошади, которая не
испытывала ничего.
      Где-то вверху  начали  светлеть  очертания окна, знаменуя приближение
нового дня.  Суббота, второе июня. Кальдер  вернется и закончит  начатое, и
самый мудрый патологоанатом не сможет  поклясться,  что  последний удар был
нанесен через несколько  часов после первого. Кальдер будет растерянно бор-
мотать: "Но  я и не предполагал, что Тим приедет ко мне... Я был в Лондоне,
на телевидении... Я понятия не имею, как он закрылся в стойле... только это
очень просто сделать, если быть неосторожным,  понимаете...  Я  понятия  не
имею, почему конь  на него набросился,  это совершенно мирная  кляча,  сами
убедитесь... такой ужасный несчастный случай, я совершенно разбит... страш-
но расстроен..."  -- и все посмотрят  на лошадь, из  которой кровообращение
должно было вымыть затуманившее сознание снадобье, и решат, что я поступил,
мягко говоря, неразумно, и мне не повезло. Что ж, очень жаль!
      Дело Яна Паргеттера,  ветеринара, давно упрятано в сейф или уничтоже-
но, и есть лишь мизерный шанс  доказать, что его убил Кальдер. С какой сто-
роны ни подойти, перспектива удручающая.
      Я не  мог исхитриться и вывернуть  запястье так, чтобы  посмотреть на
часы. Солнце взошло, оно косо светило сквозь прутья, и бледное  сияние рас-
света становилось все ярче. Было около пяти или чуть больше.
      Время тянулось. Солнце поднималось. Мы с конем лежали в глубоком мол-
чании, мертвец и полумертвец, и ждали.
      Снаружи подъехала машина, провизжали тормоза, хлопнули дверцы.
      Вот сейчас это случится, подумал я. Сейчас. Очень скоро.
      Зазвучали, переговариваясь, отдаленные голоса: женский и мужской. Чу-
жие.
      Не Кальдеров  характерный, громкий, резкий, актерский голос. Никакого
сходства.
      Огромная волна надежды захлестнула меня, и я позвал:
      -- Сюда... Идите сюда... -- Но  мое хриплое карканье за дверью не ус-
лышали.
      Наверное, они  ищут Кальдера; не найдут  и уедут... Я  набрал сколько
мог воздуху в грудь и завопил:
      -- Помогите!.. Сюда...
      Никакой реакции. Мой голос отразился от стен и передразнил меня,  и я
сделал второй усердный вдох, и крикнул еще раз... и еще раз... и еще...
      Верхняя половина двери распахнулась и впустила  ослепительный свет, и
кто-то, не веря себе, завопил:
      -- Он здесь... Он здесь!
      Задвижка на нижней половине двери  загремела,  и  дневной свет озарил
проем, и против света появились  три  фигуры,  встревоженно ступили вперед,
заговорили с беспокойством и радостью и вернули мне жизнь.
      Джудит, Гордон и Пен. Джудит всхлипнула. Я, наверное, тоже.
      -- Слава Богу, -- сказал Гордон. -- Слава Богу.
      -- Вы не вернулись домой, -- сказала Пен. -- Мы волновавшись.
      -- С вами все в порядке? -- спросила Джудит.
      -- Не сказать чтобы... но все относительно. Что ни говорите, я никог-
да не был счастливее, чем сейчас.
      -- Если мы подсунем руки вам  под мышки, -- сказал Гордон, оценив си-
туацию, -- мы сможем вас вытащить.
      -- Не советую, -- сказал я.
      -- Почему?
      -- Плечо, похоже, сломано. Нужен живодер.
      -- Что вы говорите, Тим! -- смутился Гордон.
      -- У них есть платформа... и лебедка. Это их работа -- дохлые лошади.
      -- Да, понимаю.
      -- И скорая помощь нужна, -- сказала Пен. -- Мне так кажется.
      Я улыбнулся им с огромной  любовью,  моим  таким неумелым спасателям.
Они спросили, как я оказался там, где нахожусь, и к их ужасу я вкратце объ-
яснил. И  я в  свою очередь спросил, почему они  приехали, и они объяснили,
что заволновались, потому что телепрограмму Кальдера отменили.
      -- Микки  Бонвит заболел, -- сказала Пен. --  Объявили об этом только
вечером. Так  что шоу  в прямом эфире не было,  пустили какую-то старую за-
пись, извинились, пообещали Кальдера Джексона позже.
      -- Пен позвонила и сообщила нам,  куда вы собрались и почему, -- ска-
зала Джудит. -- И мы заволновались, -- добавил Гордон.
      -- Вы не вернулись домой... не позвонили, -- сказала Пен.
      -- Мы  всю ночь глаз не смыкали,  -- прервал  Гордон. -- Девочки  все
больше и больше тревожились... так что мы поехали.
      Поехали за сотню миль. Попробуйте найти лучших друзей.
      Гордон отправился  на  поиски  телефона-автомата, а Пен поинтересова-
лась, нашел ли я то, что искал.
      -- Не знаю, -- сказал я. -- Половина не имеет этикеток.
      -- Больше ничего не говорите, -- попросила Джудит.  -- Хорошего пома-
леньку.
      -- Да мне нетрудно.
      -- Забудьте пока об этом, -- согласилась с ней Пен.
      -- Сколько времени? -- спросил я.
      Джудит взглянула на часы.
      -- Десять минут восьмого.
      Кальдер вернется... И работники тоже, подумал я. Он должен вернуться,
когда они приступят к работе. Примерно в это время. Ему  понадобятся свиде-
тели, когда он меня найдет.
      -- Тим,  -- решилась Пен. -- Если он  вернется... Вы достали образцы?
Вам удалось?..
      Я слабо кивнул.
      -- Наверное, вы не вспомните, как они выглядят.
      -- Я их припрятал.
      -- Разве он их не нашел? -- Она говорила ласково; она приготовилась к
разочарованию и не хотела меня упрекать. Я улыбнулся ей.
      -- Он их не нашел. Они здесь.
      Пен недоверчиво осмотрела стойло и перевела взгляд на мое лицо.
      -- Разве он не обыскал тебя? -- удивилась она. -- Карманы... конечно,
обыскал.
      -- Этого не знаю... но таблеток он не нашел.
      -- Так где же они?
      -- Я научился у Джинни оставлять руки свободными, -- сказал я. -- Они
в пластиковой сумочке... у меня за поясом... в трусах.
      Она недоверчиво уставилась на меня, а потом они  обе расхохотались, и
Джудит, вытирая слезы, переспросила:
      -- Так значит... все это время?..
      -- Все это время, -- подтвердил я. -- И достать их нетрудно.
      Некоторые события лучше бы забыть, но они незабываемы: смело могу за-
нести следующие полчаса в эту категорию.  Но в конце концов меня уложили на
носилки на колесиках, вывезли на открытый воздух, и мой дохлый  грузный то-
варищ был наполовину втащен по пандусу в фургон живодера, с которым Гордон,
применив незаурядный дар убеждения, сговорился в этот утренний час,
      Три работника, наконец  прибывшие  на место службы, неловко перемина-
лись поодаль, и двое из "скорой помощи", которые не были  даже фельдшерами,
точно в  каком-то фарсе, пытались сквозь  помехи добиться ответа  по радио,
куда меня везти.
      Гордон говорил  людям из живодерни, что  я потребовал взять  у лошади
пробу крови, настаивал, чтобы непременно, и до тех пор не  обрабатывать ту-
шу. Измотанные Джудит  и Пен зевали.  Я обессиленно наблюдал  за  какими-то
птичками, порхающими высоко в чистом синем небе, и представлял, что  я там,
наверху, с  ними, легкий, как воздух; и в  эту идиллическую картинку въехал
Кальдер.
      Невозможно узнать, что он подумал, увидев всю эту суету, но  когда он
большими шагами приблизился от машины, челюсть его отвисла  от потрясения и
дурных предчувствий.
      Сперва он, казалось,  сосредоточил  внимание на Гордоне, потом повер-
нулся к человеку с живодерни, который громко говорил:
      -- Если вы хотите  анализ  крови, дайте нам письменное подтверждение,
что заплатите за вызов ветеринара.
      Кальдер посмотрел через его голову на дохлую лошадь,  которая еще на-
половину лежала на пандусе, потом перевел взгляд на денник, откуда ее выта-
щили и где еще дверь была настежь открыта.
      Потом он озадаченно повернулся к Джудит и тут с ужасом  разглядел су-
мочку, которую крепко сжимала Пен. Прозрачную  пластиковую сумочку, набитую
капсулами, таблетками  и  прочими  старательно собранными сокровищами, ясно
просвечивающими изнутри.
      Пен к ее чести обрела голос,  и ее слова, должно быть, прозвучали для
Кальдера роковым приговором:
      -- Я не говорила вам раньше... Я фармацевт.
      -- Где вы это взяли? -- Кальдер уставился на сумочку,  словно пытаясь
прожечь ее взглядом. -- Где...
      -- У Тима.
      Его взгляд метнулся ко мне.  и,  похоже, он наконец осознал, что  моя
несомненная неподвижность не означает, что  я  мертв. Он сделал два шага  к
носилкам и взглянул мне в лицо; и увидел, что я жив, бодрствую, настороже.
      Никто из  нас не заговорил. Его глаза, казалось,  запали в орбитах, и
под кожей резко проступили очертания верхней челюсти. Он увидел во мне, так
сказать, разрушительные следы  ночи, а я  увидел в нем  осознание,  ставшее
уверенностью: то, что я выжил, означает, что он погиб.
      Я подумал: тебе  определенно надо было ударить покрепче; наверное, он
подумал о том же. Он взглянул на меня с обжигающей силой, которая не подда-
валась определению, потом повернулся спиной и прыжком бросился к машине.
      Гордон сделал  два или три неуверенных  шага к нему,  возможно, чтобы
остановить, но Кальдер  не оглядываясь запустил мотор, надавил педаль аксе-
лератора, под протестующий визг шин развернулся на месте на 180  градусов и
направился к воротам.
      -- Надо вызвать полицию, -- вдогонку сказал Гордон.
      Джудит и Пен не выказали особого энтузиазма, а я не  отреагировал во-
обще. Я полагал, что нам все равно никуда н