меется, покрыт торфом, -- сказал
хозяин.
      Я неопределенно кивнул и подумал о  том, что в этом тихом месте целе-
направленно  зарождается  жизнь; затем мы прозаически вернулись во  внешний
мир, и Оливер Нолес вновь запер за нами дверь.
      По следующему короткому  проходу между двумя загонами поменьше мы по-
пали в  очередной двор,  на этот раз маленький, всего  на шесть денников; в
том же ряду были помещения, где  хранились фураж, сено и торф, а также под-
собка с инструментами.
      -- Жеребцы, -- сказал Оливер  Нолес.  Немедленно  из открытых верхних
дверок высунулись три головы, три пары живых темных глаз пытливо следили за
нами.
      -- Ротабой,  -- сказал хозяин, подходя  к первой голове  и неожиданно
извлекая из кармана морковку. Черные  подвижные  губы  дохнули на раскрытую
ладонь  и  осторожно взяли лакомство; крепкие зубы  похрустели,  и  Ротабой
слегка подпихнул Оливера Нолеса, требуя следующей порции. Оливер Нолес дос-
тал другую морковку, протянул ее тем же жестом и мимоходом потрепал конскую
шею.
      -- В следующем году ему будет двадцать лет, -- сказал хозяин. -- Ста-
реем, а, приятель?
      Он прошел к следующему деннику и повторил морковный ритуал.
      -- Это Летописец, ему шестнадцатый.
      У третьего денника он сказал:
      -- Это  Длиннохвостый, -- и  оделил его угощением и похлопыванием. --
Длиннохвостому первого января исполнится двенадцать.
      Он остановился, немного отойдя от лошади, так что мог видеть  все три
головы сразу, и сказал:
      -- Ротабой  был выдающимся жеребцом и  остался им, но  трудно всерьез
ожидать, что он протянет больше двух сезонов. Летописец  имеет успех, среди
его потомства много призеров, но среди них нет абсолютно первоклассных, как
жеребята от Ротабоя. Длиннохвостый оказался не настолько удачным, как я на-
деялся. От него пошло племя скорее стайеров, чем спринтеров, а  мир сегодня
сходит с ума по быстроногим двухлеткам. Потомство Длиннохвостого обыкновен-
но достигает вершин в три, четыре, пять и шесть лет. Кое-кто из его первен-
цев теперь хорошо себя показал в стипльчезе.
      -- Разве это плохо? -- спросил  я, хмурясь, поскольку в его голосе не
слышно было особой радости.
      -- Я должен снизить взнос за него, -- сказал хозяин. -- Люди не хотят
посылать элитных племенных  кобыл к жеребцу, от которого рождаются исключи-
тельно стиплеры.
      Помолчав, он сказал:
      -- Видите, почему мне нужна здесь новая кровь.  Ротабой стар, Летопи-
сец -- середнячок, Длиннохвостый не в  моде. Я должен буду в скором времени
заменить Ротабоя, и  мне  необходимо быть  уверенным,  что замена будет  по
крайней мере равноценной. Престиж конного завода, я не говорю сейчас о при-
былях, зависит от того, насколько привлекают внимание его жеребцы.
      -- Да, -- сказал я. -- Понимаю.
      Ротабой, Летописец и Длиннохвостый утратили интерес к разговору и на-
дежду на возвращение к морковной теме и один за другим попрятались в денни-
ки. Черный охотничий пес ошалело носился кругом, наслаждаясь невообразимыми
ароматами, а Оливер Нолес собрался вести меня обратно к дому.
      -- На больших конных заводах, -- сказал он, -- можно встретить жереб-
цов, принадлежащих синдикатам.
      -- Сорок паев? -- подсказал я.
      Он коротко усмехнулся.
      -- Верно. Жеребцы могут принадлежать любому числу людей  от одного до
сорока. Когда я впервые приобрел Ротабоя, у меня была одна партнерская доля
из шести.  Я выкупил две из них -- партнеры нуждались в деньгах, -- так что
теперь мне принадлежит  половина.  Это значит, что у  меня  каждый год есть
двадцать номинаций и никаких проблем с их продажей, что больше  всего раду-
ет. -- Он вопросительно взглянул на меня, проверяя, понял ли я; что, спаси-
бо Урсуле Янг, мне удалось.
      -- У Летописца я единственный владелец. Поначалу он дорого стоил, как
и Ротабой, но так как  он  среднего  уровня,  то и взнос за него приходится
назначать средний. Мне не всегда  удается  заполнить все его сорок мест,  и
когда такое происходит, я случаю его со своими собственными кобылами и про-
даю получившихся жеребят годовиками.
      Зачарованный, я вновь кивнул.
      -- С Длиннохвостым почти та же  история. Последние три года я уже был
не в состоянии назначать такой взнос,  как вначале, и если я сегодня запол-
няю все его места, то только  за счет кобыл от хозяев, которые предпочитают
стипль-чез, а это все больше и  больше вредит его репутации в гладких скач-
ках.
      Мы возвращались по пройденному пути, мимо случного сарая и через дво-
рик жеребят.
      --  Чтобы  поддерживать уровень, нужно много тратить, --  бесстрастно
сказал хозяин. -- Я получаю большой доход и живу комфортабельно,  но дальше
этого дело не идет. Я могу  поместить сюда еще одного жеребца -- здесь дос-
таточно свободного места и  корма,  чтобы дополнительно содержать сорок ко-
был. У меня хорошая деловая хватка  и отличное здоровье, и я еще не развер-
нулся во  всю силу. Но если я собираюсь  когда-нибудь достичь большего, мне
нужен больший капитал... и капитал в виде жеребца мирового класса.
      -- Что подводит нас, -- сказал я, -- к Сэнд-Кастлу.
      Он кивнул.
      -- Если я приобрету  лошадь  вроде Сэнд-Кастла, этот завод немедленно
поднимется в цене и во мнении знатоков.
      "Слабо сказано, -- подумают я.  --  Эффект  будет равносилен взрыву".
Вслух я сказал:
      -- Вроде вспышки сверхновой?
      -- В общем, да, -- с довольной улыбкой согласился он. -- Я бы сказал,
вы можете оказаться правы.
      Большой двор, ближайший к дому, постепенно оживлялся. Два или три ра-
ботника сновали туда-сюда, нося черпаки корма, тюки сена, ведра воды и кули
навоза. Сквибс, неистово завертев хвостом, прямиком  рванулся к коренастому
мужчине, который нагнулся и потрепал его черные уши.
      -- Это Найджел, мой старший конюх, -- сказал Оливер Нолес. -- Пойдем-
те поздороваемся с ним. -- И пока мы шли, он добавил: --  Если я смогу рас-
ширить это хозяйство, я повышу его до управляющего заводом; дам  ему больше
общаться с покупателями.
      Мы подошли к  Найджелу,  который был  примерно  моих лет, с  кудрявой
светло-каштановой шевелюрой и довольно густыми бровями.  Оливер Нолес пред-
ставил меня просто как "друга", и  Найджел обошелся со мной с вежливым без-
различием, отнюдь не как с возможным источником будущего  богатства. У него
был глостерширский акцент, но  не резкий, и если подумать, я решил  бы, что
он сын фермера.
      -- Проблемы есть? -- спросил Оливер Нолес; Найджел покачал головой.
      -- Никаких, только у этой Пловчихи выделения.
      Он вел себя  с  нанимателем уверенно и без  подобострастия,  но и без
наглости, и у меня создалось сильное впечатление, что  именно личность Най-
джела устраивала  Оливера Нолеса, а не только его  мастерство в обращении с
кобылами. Оливер Нолес, по моей оценке, был не из тех людей, которые терпят
в  своем  окружении неудобные и непредсказуемые характеры; поведение  всех,
кто находился  рядом с  ним, должно было быть таким  же аккуратным, как его
дом.
      Я с праздным  любопытством подумал о  его жене, которая  "только  что
улизнула с канадцем", и в этот  момент во двор рысью вбежала лошадь, на ко-
торой ехала молодая женщина. Девушка,  поправился  я,  когда она освободила
ноги от стремян и соскользнула на землю. Юная девушка, замечательно гибкая,
в джинсах и толстом свитере, темные  волосы забраны в хвост. Она завела ло-
шадь в один из денников  и  тут  же  появилась с седлом и уздечкой, которые
свалила на землю снаружи, потом закрыла нижнюю половинку двери и  пошла че-
рез двор навстречу нам.
      -- Моя дочь, -- представил ее Оливер Нолес.
      -- Джинни, --  добавила  девушка, воспитанно протягивая мне загорелую
руку. -- Так это из-за вас мы не поехали на обед?
      Ее отец инстинктивно дернулся остановить ее, а Найджел слегка заинте-
ресовался.
      -- Не знаю, -- сказал я. -- Я так не думаю.
      -- Зато  я думаю,  -- сказала она. -- Па  терпеть не может вечеринки.
Что только не придумает, чтобы увильнуть, правда, па?
      Он снисходительно  улыбнулся ей, но  выглядел так, будто ему было что
сказать.
      -- Я не хотела пропускать случай. -- Джинни повернулась ко  мне, явно
ничуть не  обескураженная. -- Двенадцать миль  отсюда, и люди  все папиного
возраста... но  там подают жутко вкусные канапе,  а еще  у них в  оранжерее
растет лимонное дерево.  Представляете, на лимонном дереве растет сразу все
-- бутоны, цветы, маленькие зеленые плодики в пупырышках и здоровенные тол-
стые лимоны, все одновременно!
      -- Моя дочь, -- без необходимости сообщил Оливер Нолес, -- очень мно-
го болтает.
      -- Ничуть, -- сказал я. -- Я не знал про лимонные деревья.
      Она проказливо зыркнула на меня, и мне показалось, что она  еще моло-
же, чем я сперва подумал. Точно по телепатии она откликнулась:
      -- Мне пятнадцать.
      -- Все через это проходят, -- сказал я.
      Ее глаза округлились.
      -- Вы это тоже ненавидели?
      Я кивнул.
      -- Прыщики, неловкость,  новое тело, в котором еще неуютно, застенчи-
вость... просто кошмар.
      Оливер Нолес, похоже, удивился.
      -- Джинни вовсе не застенчива, правда, Джинни?
      Она перевела  взгляд с  него на меня и обратно  и не ответила. Оливер
Нолес отверг тему, как не  имеющую  никакой важности, и сказал, что  должен
пойти и посмотреть кобылу с выделениями. Не хочу ли я пройтись с ним?
      Я без колебаний согласился, и мы всей компанией  направились к одному
из проходов  между белыми оградами загонов: Оливер Нолес  и я впереди, Най-
джел и Джинни следом, Сквибс обнюхивал каждый столб ограды и метил террито-
рию. По пути Оливер Нолес  объяснял,  что одни кобылы предпочитают жить  на
воздухе постоянно, другие хотят под крышу, когда идет снег, третьи остаются
внутри по ночам, четвертые большую часть времени живут в денниках, а в про-
межутках я  слышал, как Джинни рассказывает Найджелу, что  школа в этом се-
местре жуткая  обуза, потому что  новая директриса свихнулась на здоровье и
заставляет всех бегать трусцой.
      -- Как вы узнаете, какая кобыла что предпочитает? -- спросил я.
      Оливер Нолес на какое-то время замешкался с ответом.
      -- Ну, может быть... по тому, как они стоят. Если им холодно и плохо,
они поворачиваются задом к ветру и как будто горбятся. Некоторые лошади ни-
когда так  не делают, даже в метель. Если у них уж очень несчастный вид, мы
заводим их  внутрь. Иначе  они остаются снаружи. То же  с жеребятами. -- Он
помолчал. -- Многие кобылы плохо себя чувствуют, если держать их  в помеще-
нии. Просто... такие уж они есть.
      Он, казалось, не был удовлетворен скомканным завершением своего отве-
та, но для меня это прозвучало убедительно. Единственное, чего, как мне ка-
залось, ему недоставало, -- это  хоть  какого-то  эмоционального контакта с
животными, которых  он разводил: он даже  морковкой их угощал  как-то маши-
нально.
      Кобыла с выделениями оказалась в одном из дальних  загонов на границе
хозяйства, и пока Оливер Нолес и Найджел заглядывали ей под хвост и обмени-
вались невразумительными замечаниями типа: "в любом случае скидывать она не
собирается" и "все чисто, ни желтого, ни кровяного", я проходил время, гля-
дя поверх последнего ряда белых  перекладин  изгороди на поля за ней.  Кон-
траст с землями Нолеса  был  разителен. Вместо предельной аккуратности пол-
нейший беспорядок. Вместо безукоризненно расчерченных прямоугольников зеле-
ной травы там  торчали высокие буреющие будылья, пробиваясь сквозь запущен-
ную поросль вянущего осота. Вместо добротных кирпичных конюшенных дворов --
ветхое скопище деревянных сараев, светло-серых от старого креозота и с зап-
латами из просмоленной парусины, растянутыми поверх крыш.
      Джинни проследила за моим взглядом.
      -- Это участок Уотчерлеев, -- сказала  она. -- Я часто через него ез-
жу, но там сейчас так замусорено и скучно, никакого веселья.  И практически
все их пациенты разъехались, и у них больше даже шимпанзе нет, они говорят,
не могут их себе позволить.
      -- Какие пациенты? -- спросил я.
      -- Лошади. Это лечебница Уотчерлеев для больных лошадей. Вы о  ней не
слыхали?
      Я покачал головой.
      -- Она довольно хорошо известна, -- сказала Джинни. -- Или по крайней
мере была известна, пока этот  пошляк  Кальдер Джексон не перебил им  дело.
Понимаете, Уотчерлеи не богаты -- Боб всю дорогу в пивнушке, а Мэгги надры-
вает кишки, таская кули с навозом, но по крайней мере у них всегда было ве-
село. Там было уютно, понимаете, и пускай двери в денниках слетали с петель
и все  заросло бурьяном, а  все равно  лошади у них  прямо расцветали,  ну,
большинство, даже если у Мэгги колени  торчат сквозь дырки на джинсах и она
одну фуфайку неделями не снимает, до упора. Но  Кальдер Джексон, понимаете,
он та еще проныра, со всеми  этими его трепливыми шоу по телевизору, и рек-
ламой, и все такое, и получилось, что Уотчерлеев совсем оттерли.
      Ее отец, услышав последнее замечание, добавил от себя:
      -- Они безалаберны. Нет  деловой  хватки. Людям может нравиться такой
цыганский стиль, но, как сказала Джинни, им нечего противопоставить Кальде-
ру Джексону.
      -- Какого они возраста? -- хмурясь, спросил я.
      Оливер Нолес пожал плечами.
      -- За тридцать. Ближе к сорока. Трудно сказать.
      -- Надеюсь, у них нет сына примерно шестнадцати лет, худощавого, мус-
кулистого, который  одержим ненавистью к Кальдеру  Джексону за то,  что тот
погубил дело его родителей?
      -- Что за странный вопрос, -- сказал Оливер Джексон, а Джинни помота-
ла головой.
      --  У  них  никогда не было детей, -- сказала она. -- Мэгги не может.
Она мне говорила. Вот они и выплескивают всю свою любовь на животных. Прав-
да, мерзость, что такое случилось с их лечебницей?
      А так было бы складно, если бы покушавшийся на Кальдера Джексона ока-
зался сыном Уотчерлеев.  Наверное, даже слишком  складно. Но могли  быть  и
другие, такие же, как Уотчерлеи, чья звезда закатилась  с восходом Кальдера
Джексона. Я сказал:
      -- Вы не знаете, кроме этого хозяйства и Кальдера Джексона,  есть ка-
кие-нибудь другие места, куда люди отвозят больных лошадей?
      -- Думаю, есть такие, -- сказала Джинни. -- Обязаны быть.
      -- Конечно, есть, --  кивнул Оливер Нолес. -- Но если у  нас заболеет
лошадь, мы  ее, разумеется, никуда  не отсылаем. У меня отличный ветеринар,
просто чудеса творит с кобылами, при необходимости приходит днем и ночью.
      Мы пустились в обратный путь.  Оливер  Нолес  показывал мне различных
кобыл и их приплод, и отработанным движением распределял морковки. Жеребята
на ножках, жеребята в матках; круговорот  воспроизведения потомства, замер-
ший на зиму, подспудно набухающий плод, неуклонно зреющая во тьме жизнь.
      Джинни ушла приглядеть за лошадью, на которой приехала, Найджел пошел
заканчивать осмотр главного двора, так что к дому подошли Оливер Нолес, со-
бака и  я. Беднягу Сквибса не пустили дальше его корзины в прихожей, а мы с
Нолесом вернулись в контору-гостиную, откуда начали свой путь.
      Благодаря моим утренним телефонным переговорам  я  знал,  как  должны
рассчитываться новые налоговые ставки того,  кто  будет  владеть и распоря-
жаться Сэнд-Кастлом. Я прибыл  сюда,  вооруженный столбцами чисел, где были
показаны проценты, подлежащие выплате, если ссуда будет утверждена; и обна-
ружил, что мои знания пригодятся мне не для наставлений, а  для обсуждения:
Оливер Нолес разбирался в деле лучше меня.
      -- Разумеется, я так часто поступал,  -- сказал он. -- Мне нужно было
добывать средства  на строительство, на  ограды, на покупку тех трех жереб-
цов, которых вы видели, а до  этого еще двух. Я привык всегда честно выпла-
чивать банковские субсидии. Эту новую авантюру, конечно, не сравнить с пре-
дыдущими, но  если  бы  я не чувствовал, что потяну, я бы за нее не взялся,
уверяю вас. -- Он одарил меня быстрой обаятельной улыбкой. -- Я не псих, вы
же видите. Я действительно знаю свое дело.
      -- Да, -- сказал я. -- Это заметно.
      Я сказал  ему, что максимальный  срок ссуды в "Эктрине" (если таковая
вообще предстояла) -- пять лет, на что он просто кивнул.
      -- Это по  существу  означает, -- настойчиво продолжал  я,  -- что вы
должны будете в эти пять лет заработать и отдать восемь миллионов, даже ес-
ли учесть, что ссуду  можно  выплачивать ежегодно по частям, соответственно
снижая проценты.  Это огромные деньги...  Вы уверены, что понимаете, во что
это выльется?
      -- Разумеется,  понимаю, -- сказал он.  -- Даже принимая  во внимание
выплату процентов и возмутительно высоких  страховых  взносов  за такую ло-
шадь, как Сэнд-Кастл, я  смогу покрыть ссуду в течение пяти лет.  Это срок,
на который я и рассчитывал.
      Он разложил на столе листы  расчетов,  исписанные  четким почерком, и
принялся объяснять, как добьется этого, по мере объяснений указывая на циф-
ры.
      -- Взнос  за случку в сорок тысяч фунтов  покроет все. Его показатели
на скачках оправдывают эту сумму, и я, сами понимаете, буду  очень требова-
тельным, выводя племенную  линию Сэнд-Кастла. Его родословная не дает ника-
ких оснований для тревоги. Ни следа наследственных болезней и нежелательных
отклонений. Он происходит из здоровой линии чистокровных победителей, и нет
причин, почему  он не может ее продолжить. Но я и не ожидал, что вы ссудите
деньги, не получив мнения экспертов об  этом. -- Он подал мне фотокопию ге-
неалогической таблицы. -- Пожалуйста, возьмите это с собой.
      Он дал мне также несколько  листов  своих вычислений, и я уложил  все
это в портфель, который всегда носил с собой.
      -- Почему вы не решили уменьшить свой риск до двадцати одного пая? --
спросил я. -- Продайте девятнадцать.  У  вас еще будет перевес голосов  над
другими пайщиками,  и им не удастся умыкнуть  у вас  Сэнд-Кастла, а вам  не
придется так напрягаться.
      Улыбаясь, он покачают головой.
      -- Если я увижу, что возмещение ссуды по какой-либо причине доставля-
ет мне большие трудности, я в  случае нужды продам несколько паев. Но я на-
деюсь, что пять лет буду владеть  этим конем единолично, а еще надеюсь, что
привлеку других жеребцов того же достоинства и войду  в число коннозаводчи-
ков мирового уровня.
      Шутливая манера не давала повода подозревать его в  мании величия, да
и вообще ничего похожего я не замечал.
      В контору вошла Джинни, не очень уверенно неся две большие чашки.
      -- Я сделала чай. Ты хочешь, па?
      -- Да, пожалуйста, --  сказал я, прежде чем он открыл рот;  и Джинни,
по ней было  видно,  почувствовала почти мучительное облегчение. Подбородок
Оливера Нолеса слегка  дрогнул: видимо, он попытался кивнуть. Джинни протя-
нула чашки и сказала, что, если я хочу сахару, она сходит принесет.
      -- И ложку, наверное, тоже.
      -- Моя жена в отъезде, -- отрывисто бросил Оливер Нолес.
      -- Не надо сахара, -- сказал я. -- И так хорошо.
      -- Ты не забыл, па, что мне надо обратно в школу?
      -- Найджел тебя отвезет.
      -- Он принимает посетителей.
      -- А... ну ладно. -- Он посмотрел на часы. -- Через полчаса.
      Явно Джинни стало еще легче, особенно потому, как я мог ясно ощущать,
что отец не выказал раздражения.
      -- Отвозить ее в школу, --  сказал он, когда за его дочерью закрылась
дверь, --  одно из тех дел, которыми занималась  моя жена. Занимается... --
Он передернул плечами. -- Она в отъезде на неопределенное время.  Вас, дол-
жно быть, уведомили.
      -- К сожалению, -- сказал я.
      -- Тут ничем не поможешь. --  Он посмотрел на чайную чашку в моей ру-
ке. -- Я бы предложил вам чего-нибудь покрепче.
      -- Не откажусь.
      -- Джинни приезжает домой на четыре воскресенья за  семестр. Она пан-
сионерка, разумеется.  -- Он  помолчал. -- Она еще не  привыкла к тому, что
матери нет дома. Для нее это плохо, но что