удь уже не так легко и стано-
вится все труднее. Слишком много  стран  это  запрещают.  И я сам не хочу к
этому возвращаться. С меня хватит. Не те годы.
      - И что же дальше?
      Я пожал плечами:
      - Не знаю. Осмотрюсь. Я не собираюсь встречаться с родственниками ма-
тери, так что не говорите им, что я здесь.
      - Как скажете.
      Моя мать  происходила из обедневшей аристократической семьи, увлекав-
шейся конной охотой, - ее  родня  пришла  в  ужас, когда она в двадцать лет
вышла замуж за шестидесятипятилетнего богатыря из  Йоркшира, который владел
целой сетью  магазинов подержанных автомобилей, но  не имел ни  одного род-
ственника, занесенного в "Книгу пэров" Берка. Они утверждали, будто все де-
ло в  том, что он задарил ее лошадьми, но мне всегда казалось, что она дей-
ствительно им увлеклась. Во всяком случае, отец был от нее без ума, как мне
часто говорила его сестра  - моя тетя, и утратил всякое желание  жить после
того, как она погибла от несчастного случая во время охоты - это случилось,
когда мне было два года. Он протянул  еще три  года и  умер от рака, а пос-
кольку семья моей матери не хотела  иметь со мной дела, тетя Вив Келси заб-
рала меня к себе и обеспечила счастливое детство.
      Для незамужней тети Вив я стал тем долгожданным ребенком, которого ей
не довелось произвести на свет самой.  Когда она меня забрала, ей было, ве-
роятно, около  шестидесяти, хотя я никогда не считал  ее старой. Она всегда
была молода душой, и мне ее очень не хватало после того, как она умерла.
      Голос Миллингтона произнес:
      - Эта машина, за которой вы едете... Вы все еще едете за ней?
      - Все еще ее вижу.
      - Она зарегистрирована  на имя какого-то Дерри Уилфрема. Когда-нибудь
про него слыхали?
      - Нет.
      Миллингтон все еще имел кое-какие связи в полиции и, по всей видимос-
ти, без труда добывал компьютерную информацию.
      - Его  адрес  - Паркуэй-Мэншнз, Мейда-Вейл, Лондон, - сказал  Миллин-
гтон. - Если потеряете его, поезжайте туда.
      - Хорошо.
      Дерри Уилфрем  оказал  мне  любезность,  направившись  прямо в Парку-
эй-Мэншнз, и позже кому-то из подручных Миллингтона удалось установить, что
это действительно он. Миллингтон  предъявил  его фотографию каждому из двух
свидетелей, страдавших провалами памяти,  и,  как он потом мне рассказывал,
они "наложили в штаны от страха  и стали бормотать, что никогда этого чело-
века не  видели, никогда, никогда".  Но оба были так основательно запуганы,
что ничего добиться от них Миллингтон не смог.
      Миллингтон велел  мне следить за  Дерри Уилфремом, если я опять увижу
его на скачках, и посмотреть, с кем еще он будет разговаривать, чем я и за-
нимался около месяца - до того дня, когда темно-синий костюм  оказался рас-
простертым на асфальте. За это время Уилфрем имел крупные разговоры пример-
но с  десятком людей и, по-видимому, приносил им  одни только дурные вести,
потому что оставлял их потрясенными, дрожащими и с застывшим в  глазах ужа-
сом, -  очевидно,  ничего  хорошего  он им не сообщал. А так как у меня был
хитроумный фотоаппарат, вмонтированный в бинокль (и еще один,  в виде зажи-
галки), мы  заполучили вполне узнаваемые  портреты почти всех этих его оше-
ломленных собеседников, хотя  опознать удалось пока меньше половины из них.
Люди  Миллингтона  продолжали этим заниматься. Миллингтон пришел к  выводу,
что Уилфрем - вымогатель, которого подсылают, чтобы выколачивать долги. Во-
обще наемный  вымогатель, а не  только человек Филмера. После того, первого
случая я только однажды видел, как он разговаривал с Филмером, хотя из это-
го и  не следовало, что таких разговоров  больше не  было. В Англии  скачки
обычно происходят каждый день не  меньше  чем на трех разных ипподромах,  и
иногда приходилось гадать, куда отправится каждый из тех, кто нас интересо-
вал.  К  тому  же Филмер ходил на скачки реже, чем Уилфрем, - самое большее
два или три раза в неделю. Он имел долю во множестве лошадей и обычно ходил
на те скачки, в которых участвовали они; где это будет, я каждое утро узна-
вал из спортивных газет.
      Проблема с Филмером заключалась не в  том, что он делал, а в том, как
его на этом поймать. На первый,  второй и даже третий взгляд он не совершал
ничего плохого.  Он покупал скаковых лошадей,  отдавал их в  тренинг, ездил
смотреть, как они скачут, и переживал все радости  владельца. Только понем-
ногу, лет через десять после первого появления Филмера на скачках, люди на-
чали удивленно поднимать брови, недоверчиво хмуриться и в недоумении поджи-
мать губы.
      Иногда Филмер покупал своих лошадей на  аукционах  через  агента  или
тренера, но главным образом приобретал их путем частных  сделок - процедура
вполне допустимая. Любой владелец всегда  имеет  право  продать свою лошадь
кому угодно. Но  у всех приобретений Филмера была удивительная особенность:
никто и предположить не мог,  что  их прежний владелец собирался их  прода-
вать. Миллингтон рассказал мне о нем в первые же недели моей работы в служ-
бе безопасности, но тогда еще просто  как о человеке, про которого я должен
знать, а не как об объекте первостепенной важности.
      - Он наезжает на людей, -  сказал  Миллингтон. - Мы в этом  убеждены,
только не знаем как. Он  слишком  хитер, чтобы делать чтонибудь такое  там,
где мы  можем его увидеть. Не думайте,  что сможете  его застать, когда  он
раздает пачки денег за информацию,  -  это для него слишком грубая  работа.
Ищите людей, которые начинают нервничать, когда  он оказывается поблизости,
понятно?
      - Понятно.
      Несколько таких людей я заметил. Оба тренера, которые  работали с его
лошадьми, посматривали на него с опаской, а большинство  жокеев, которые на
них ездили,  подобострастно пожимали ему  руку при встрече. Репортеры к ним
почти не обращались,  зная,  что они все равно  ничего  не скажут. Девушка,
почтительно сопровождавшая его  для антуража, слушалась его, как собачка, а
мужчина, которого часто видели с ним,  так и суетился вокруг. Но при этом в
поведении Филмера на скачках, как правило, не видно  было никаких признаков
крутого нрава. Он улыбался, когда нужно было улыбаться,  кивком головы поз-
дравлял других владельцев, когда  их  лошади выигрывали, и поглаживал своих
лошадей, когда те его радовали.
      Ему было сорок восемь лет. Рост - метр семьдесят восемь, телосложение
плотное. Миллингтон сказал, что это сплошные мышцы: три дня в неделю Филмер
сгонял лишний жир в спортзале. Кроме мышц, у него была правильной формы го-
лова с большими плоскими ушами и  густыми черными волосами с проседью. Я ни
разу не подходил к нему настолько близко, чтобы разглядеть, какого  цвета у
него глаза, но у Миллингтона было записано, что они зеленовато-коричневые.
      К некоторому неудовольствию Миллингтона, следить за Филмером постоян-
но я отказался. Во-первых,  в конце концов он бы наверняка меня  заметил, а
во-вторых, в этом не было необходимости. Филмер был человек привычки: можно
было заранее сказать, когда он выйдет из машины,  когда отправится обедать,
или подойдет к букмекеру, или усядется на трибуне, или появится  около пад-
цока. На каждом  ипподроме  у него было свое  излюбленное  место, откуда он
смотрел заезды, излюбленный наблюдательный пункт над  площадкой для парадов
и излюбленный бар, где сам он пил большей частью пиво, а свою девушку нака-
чивал водкой. На двух  ипподромах он арендовал по отдельной ложе, а  еще на
нескольких  был  записан в очередь, причем пользовался  своими  ложами  он,
по-видимому, скорее чтобы побыть в уединении, чем для щедрых приемов.
      Он родился на острове Мэн - в тихой оффшорной гавани вдали от Англии,
посреди бурного Ирландского моря, и вырос в местности, населенной миллионе-
рами, которые укрываются там, когда не  хотят,  чтобы  налоговое  ведомство
страны драло с них три шкуры. Его отец был прожженный  делец,  и его умение
стричь  этих  блудных овечек вызывало у всех  восхищение.  Молодой  Джулиус
Аполлон Филмер оказался способным учеником и по части добывания денег оста-
вил отца  далеко позади.  А потом он перебрался с  острова на более широкие
просторы, и тут, как мрачно сообщил Миллингтон, они потеряли его  след. По-
явился он на  скачках только лет шестнадцать спустя, представляясь директо-
ром компании  и храня полное  молчание об источниках своих вполне приличных
доходов. Готовя дело  против него, полиция  сделала все, что  могла,  чтобы
раскопать его подноготную,  но  Джулиус Аполлон прекрасно умел пользоваться
преимуществами оффшорных компаний, и ничего  найти  не  удалось. Местом его
постоянного жительства по-прежнему официально считался остров Мэн, хотя на-
долго он там не задерживался. Во время скакового сезона он проводил большую
часть времени либо в отелях Ньюмаркета, либо в Париже, а на зиму совершенно
исчезал из вида  -  во всяком случае, из  поля  зрения службы безопасности.
Скачки с препятствиями, которые  проводятся  зимой, интереса у него никогда
не вызывали.
      В то первое лето моей работы в службе безопасности Филмер,  ко всеоб-
щему удивлению, приобрел одного из самых  многообещающих  в  стране  скаку-
нов-двухлеток. К удивлению, потому что прежний владелец скакуна Эзра Гидеон
- один из аристократов скачек, очень уважаемый и весьма богатый пожилой че-
ловек - души не чаял в своих лошадях и всегда  искренне  радовался их успе-
хам. Никому так и не удалось добиться от него, почему он расстаются с укра-
шением своей конюшни  и по  какой цене:  известия  о победах  скакуна в  ту
осень, о его блестящих выступлениях в следующем сезоне,  среди трехлеток, а
потом - о продаже его за  много миллионов фунтов на племя Эзра Гидеон неиз-
менно выслушивал с каменным лицом.
      После оправдания  Филмера Эзра Гидеон  еще раз продал ему одну много-
обещающую двухлетку. Руководители Жокейского клуба  чуть  ли  не на коленях
умоляли его сказать, почему. Он отвечал только, что это была  частная сдел-
ка, и с тех пор его на ипподроме никто не видел.
      В день смерти Дерри  Уилфрема я ехал обратно в Лондон, в  который раз
недоумевая, как часто недоумевали многие, каким крючком воспользовался Фил-
мер, чтобы заставить Гидеона это сделать. В наши дни, когда супружеские из-
мены и гомосексуализм уже никого не волнуют, шантажисты  оказались почти не
у дел,  а представить себе  старомодного и добродетельного Эзру Гидеона со-
вершающим какоенибудь новомодное злодейство, наподобие торговли  коммерчес-
кими тайнами или совращения  малолетних, никто не мог. Однако он ни  за что
не продал бы Филмеру двух таких лошадей, лишив себя самой  большой радости,
какую имел  в жизни, не будь у него на это какой-то в высшей степени веской
причины.
      Бедный старик, подумал я. Дерри Уилфрем или кто-нибудь еще вроде Дер-
ри Уилфрема  добрался до него, как добрался до  свидетелей, как добрался до
Пола Шеклбери, убитого и брошенного  в  канаву. Бедный старик - он  слишком
испугался последствий,  чтобы просить кого-то о помощи. Я  еще не доехал до
дома, когда в машине опять замурлыкал  телефон, я взял трубку и услышал го-
лос Миллингтона.
      - Босс хочет тебя видеть, -  сказал  он. - Сегодня вечером в  восемь,
где всегда. Есть вопросы?
      - Нет, - ответил я. - Буду там. А вы не знаете... хм... почему?
      - Я думаю, - сказал Миллингтон, - скорее всего потому, что Эзра Гиде-
он застрелился.


      ГЛАВА 2

      Мой босс, бригадный генерал Валентайн Кош,  начальник службы безопас-
ности Жокейского клуба,  был небольшого роста, худощав и выглядел настоящим
командиром, от начищенных ботинок до редеющих светлых волос  на макушке. Он
обладал  всеми  организаторскими талантами, какие требуются в армии,  чтобы
дойти до больших чинов, был умен и неизменно внимательно, не спеша выслуши-
вал все, что ему говорили.
      Впервые я познакомился с ним в тот день, когда старый Клемент Корнбо-
ро снова пригласил меня пообедать с ним, чтобы в подробностях обсудить, как
он сказал, вопрос о прекращении его обязан- ностей по доверительному управ-
лению  моей  собственностью,  которые  он выполнял двадцать лет.  Это  надо
как-то  отметить,  сказал  он.  В  его  клубе.  Оказалось,   что  это  клуб
"Хоббс-сандвич" недалеко от крикетного стадиона "Овал" в Суррее - небольшой
особняк в  викторианском стиле с погруженным  в полумрак роскошным  баром и
залами, где отделанные дубовыми панелями стены увешаны бесконечными портре-
тами джентльменов в маленьких крикетных шапочках, широких фланелевых брюках
и - в большинстве своем - в бакенбардах.
      "Хоббс-сандвич", сказал он, пропуская меня в  стеклянную дверь, укра-
шенную витражом, назван  так в честь  двух великих крикетистов  из  Суррея,
прославившихся в период между мировыми войнами, - сэра Джека Хоббса, одного
из немногих крикетистов,  удостоенных  рыцарского звания, и Эндрю Сандхема,
который в свое время  набрал десять тысяч семьсот очков в первой  лиге. За-
долго до моего рождения, сказал он.
      Я играл в крикет только  в  далеком  детстве,  в школе, да и тогда не
особенно его любил; но Клемент Корнборо, как оказалось, всю жизнь  был ярым
фанатиком крикета.
      В баре он познакомил меня с  другим таким же фанатиком - своим другом
Вэлом Кошем,  который потом сел обедать вместе с  нами. Про управление моей
собственностью  не  было сказано ни слова. Минут  пятнадцать  они  говорили
только о крикете, а  потом его друг Кош принялся расспрашивать меня  о моей
жизни. Через некоторое  время я забеспокоился, догадавшись, что он проводит
со мной беседу, как делают обычно  перед тем, как взять человека на работу,
но зачем все  это, я не понимал. И только потом я узнал, что как-то в пере-
рыве крикетного  матча Кош в ходе  разговора пожаловался Корнборо,  что ему
позарез нужен кто-то, кто хорошо разбирался  бы в скачках, но кого на скач-
ках никто бы не  знал. Глаза и уши. Молчаливый, никому не  известный сыщик.
Муха на стене, которую никто не  замечает. Они оба повздыхали по поводу то-
го, что найти такого человека вряд ли удастся. А когда несколькими неделями
позже я  вошел в  кабинет Корнборо (или, во всяком  случае, к тому времени,
когда я  оттуда вышел), адвоката  осенила счастливая идея, которой он поде-
лился со своим другом Вэлом.
      Обед в клубе "Хоббс-сандвич" (где нам подавали все, что угодно, кроме
сандвичей) продолжался чуть ли не до  вечера, и к концу его я получил рабо-
ту. Особенно уговаривать меня не пришлось: дело с  самого начала показалось
мне интересным.
      - Испытательный срок для обеих сторон - месяц, - сказал генерал Кош и
назвал цифру жалованья, услышав которую Корнборо широко улыбнулся.
      - Что тут смешного? - спросил генерал. - Это нормально. Мы почти всем
вначале столько платим.
      - Я забыл  сказать. У этого Тора... хм... -  Он замолк. Возможно, ему
пришла в голову мысль  - не нарушит ли он адвокатскую тайну,  если закончит
фразу, потому что после недолгой паузы он продолжил: - Пусть лучше сам ска-
жет.
      - Я согласен на это жалованье, - сказал я.
      - Что вы от меня скрываете? -  спросил Кош, и в голосе его вдруг заз-
вучали строгие начальственные нотки, а взгляд стал не то чтобы подозритель-
ным, но отнюдь не улыбчивым. Я понял, что мне предстоит иметь дело не с ка-
ким-то добродушным чудаком, помешанным на крикете, а с человеком властным и
целеустремленным, который прежде командовал бригадой, а  сейчас намерен ис-
коренить мошенничество на скачках. "Это вам  не в игрушки играть" - вот что
он имел в виду, а если я думаю иначе, то ничего у нас не выйдет.
      - Мой личный доход, за вычетом налогов, примерно в двадцать раз боль-
ше того  жалованья, которое вы мне предложили, -  сказал я, усмехнувшись. -
Тем не менее я не намерен отказываться от ваших денег, сэр, и честно их от-
работаю.
      Это, в сущности, означало, что я принимаю на себя некие обязательства
и собираюсь добросовестно их  выполнить.  Выслушав мое заявление, он помол-
чал, а потом слегка улыбнулся и кивнул.
      - Отлично, - сказал он. - Когда сможете приступить?
      Приступил я на следующий же день  - на скачках в Эпсоме. Мне пришлось
заново изучать действующих лиц, вспоминать то, что я когда-то о них знал, и
в ушах  у меня совсем как живой  явственно звучал  звонкий голос тети  Вив:
"Вот это Падди Фредерикс. Я тебе  говорила, что это бывший муж Бетси, кото-
рая теперь миссис  Гловбайндер? Брэд Гловбайндер был партнером Падди Фреде-
рикса, у них было много лошадей, но когда Падди увел у него Бетси, он и ло-
шадей забрал.  Нет справедливости в этом  мире... Привет, Падди,  как дела?
Это мой племянник Торкил,  ты, наверное, помнишь - ты много раз  его видел.
Хорошо поработал твой победитель, Падди..." И Падди приглашал  нас выпить и
угощал меня кока-колой.
      В тот  первый день в Эпсоме я  неожиданно столкнулся  лицом к лицу  с
тренером Падди Фредериксом,  и  он меня не узнал  -  его взгляд безразлично
скользнул по мне, не задержавшись ни  на мгновение. Прошло уже восемь лет с
тех пор,  как умерла тетя Вив, а я слишком изменился. И тут я впервые пове-
рил в то, что эта новая и непривычная безликость может себя оправдать.
      Поскольку ипподромные мошенники считали своим  долгом  знать  в  лицо
всех до единого сотрудников  службы  безопасности, генерал Кош сказал, что,
если ему понадобится поговорить  со мной лично, это будет ни в  коем случае
не на ипподроме, а только в  баре клуба "Хоббс-сандвич" - там мы и встреча-
лись все  эти  три года. Он и Клемент Корнборо поручились за меня, и я стал
полноправным членом клуба. Хотя такая склонность  генерала к таинственности
казалась мне несколько излишней, я подчинился его желанию, а вскоре полюбил
этот клуб, хотя волей-неволей слышал там о крикете куда больше, чем мне хо-
телось.
      Вечером того дня, когда умер Дерри  Уилфрем, я вошел в бар без десяти
восемь и заказал себе бокал бургундского и пару сандвичей с  ростбифом, ко-
торые мне принесли очень быстро, потому что с  окончанием крикетного сезона
здесь уже не толпилось, как обычно, не меньше сотни болельщиков, старающих-
ся перекричать  друг друга и с жаром  обсуждающих крученые  мячи от ноги  и
тайны крикетной политики. Правда, посетителей было всеже довольно много, но
с конца  сентября до середины  апреля здесь вполне можно было разговаривать
весь вечер, не  рискуя  утром проснуться с ларингитом,  и  поэтому я хорошо
слышал появившегося  вскоре  бригадира,  который  дружески  поздоровался со
мной, словно с приятелем по клубу,  и тут же стал излагать свои соображения
по поводу сборной команды, которая отправлялась за границу в зимнее турне.
      - Зря они не взяли Уизерса, - сокрушался он. - Как они собираются вы-
бить Бэлпинга, если оставляют лучшего нашего подающего кусать локти дома?
      Я не имел об  этом ни малейшего представления, и ему это  было извес-
тно. Слегка улыбнувшись,  он взял себе двойное шотландское, обильно разбав-
ленное содовой, и повел меня за один из маленьких столиков у стены, все еще
рассуждая о тонкостях подбора игроков в сборную.
      - Так вот, -  сказал он  потом в  точности  тем же  тоном. -  Уилфрем
мертв, Шеклбери  мертв, Гиде-он  мертв, и вопрос в том,  что нам теперь де-
лать.
      Я знал, что этот вопрос наверняка риторический. Он всегда вызывал ме-
ня в "Хоббс-сандвич" не для  того,  чтобы попросить совета, а чтобы  отдать
какое-то новое распоряжение, хотя неизменно выслушивал меня и вносил в него
поправки, если я выдвигал какое-нибудь серьезное возражение, что бывало не-
часто. И  на  этот раз он сделал паузу, словно ожидая ответа, и не спеша, с
удовольствием отпил глоток своего разбавленного виски.
      - Оставил мистер Гидеон какую-нибудь записку? - спросил я через неко-
торое время.
      - Насколько нам известно, нет. Во всяком случае, не  оказал нам такой
услуги и не объяснил,  почему он продал своих лошадей Филмеру, если  вы это
имели в виду. Разве что на будущей неделе мы полу