Дик Фрэнсис.
   Предварительный заезд


      Dick Francis. Trial run. 1978. - М.: ЗАО "Изд-во "ЭКСМО-Пресс"", 1998
      Перевод с английского Е. Каца, Н. Рейн

      Отсканировала Аляутдинова А.Х.



      ГЛАВА 1

      У меня имелось по меньшей мере три причины не ехать в Москву. Одна из
них была  блондинкой двадцати шести лет  и в настоящее  время распаковывала
наверху свой чемодан.
      -- Я не знаю русского языка, -- заявил я.
      -- Естественно. -- Посетитель испустил  легкий  вздох  по поводу моей
тупости и изящно отпил глоток розового джина из  предложенного ему стакана.
В его голосе слышалась снисходительность. -- Никто и не предлагает  вам го-
ворить порусски.
      Он договорился о визите по телефону, назвавшись другом моего друга, и
представился Рупертом Хьюдж-Беккетом. Дело у него,  сказал  он,  как  бы...
ну... деликатное. И если я смогу  найти для него полчаса, это будет замеча-
тельно.
      Как только я открыл дверь, в моем сознании  всплыло слово "мандарин";
это впечатление  усугублялось каждым его  жестом и словом. Гостю было около
пятидесяти, он был высок, худощав и облачен в безукоризненный костюм  и от-
личные туфли. Он был окружен аурой непоколебимого самообладания. Говорил он
хорошо поставленным голосом, почти не шевеля при этом губами, будто считал,
что напряжение ротовых мышц может помешать вылететь неосторожному слову.
      Я часто  встречал людей такого типа, многие из  них мне нравились, но
Руперт Хьюдж-Беккет вызывал  непреодолимую антипатию. И причина ее была со-
вершенно ясной: я хотел отказать ему.
      -- Это не займет  у вас много времени, -- терпеливо продолжил  он, --
мы прикинули... неделя-другая, не больше.
      -- А почему бы вам не поехать самому?
      Я держался предельно светски, под стать гостю. В  его глазах промель-
кнула тень нетерпения.
      -- Будет гораздо лучше, если поедет  кто-нибудь... э-э... близкий...к
лошадям.
      Мысленно я  посмеялся  над несколькими вариантами скабрезных ответов.
Руперту Хьюдж-Беккету они не доставили  бы  удовольствия. К тому же по  не-
одобрительному  тону,  которым он произнес слово "лошади", я  почувствовал,
что поручение  радует его так же мало, как и меня. Конечно, это дела не ме-
няло, однако  все же объясняло мою  спонтанную неприязнь. Он  старался дер-
жаться как  можно дружелюбнее, но  одно слово все-таки выдало его тщательно
скрываемое высокомерие, не слишком часто приходилось сталкиваться с высоко-
мерием, чтобы я не среагировал на него.
      -- Что, в Министерстве иностранных дел никто не умеет ездить верхом?
      -- Прошу прощения?
      -- Почему  именно я? --  В моем вопросе слышалось отчаяние, вызванное
необходимостью сделать  неприятный выбор. Почему  я? Мне это не нужно. Уби-
райтесь. Найдите кого-нибудь другого. Оставьте меня в покое.
      -- Я счел, что вы подходите, так как у вас есть... э-э ... статус, --
Хьюдж-Беккет слабо  улыбнулся, будто в  душе не соглашался с таким странным
утверждением. -- Ну и время, конечно, -- добавил он.
      Он угодил в самое больное место, подумал я, стараясь сохранить невоз-
мутимое выражение. Сняв очки, я посмотрел сквозь них на свет,  словно искал
соринку, и  вновь надел. Я всю жизнь пользовался  этим приемом, чтобы затя-
нуть паузу и дать себе время для раздумья.
      Впервые я попробовал его лет в шесть, когда учитель на  уроке арифме-
тики стал спрашивать у меня, что я сделал с множимым.
      Тогда я  сорвал с носа серебристую  оправу, делавшую меня  похожим на
сову, и, рассматривая внезапно расплывшееся лицо  учителя, принялся лихора-
дочно подыскивая стает. Что такое множимое?
      -- Я не видел его, сэр. Это был не я, сэр.
      Тот саркастический хохот до сих пор живет в моей памяти. Я сменил се-
ребристую оправу  сначала на золотую, затем  на пластмассовую и  наконец ни
черепаховую, но  продолжал снимать очки  всякий раз, когда не мог мгновенно
найти ответ.
      --У меня кашель, --сказал я,--а на дворе ноябрь.
      Повисшая в  комнате  тишина  подчеркнула всю несерьезность отговорки.
Хьюдж-Беккет мерно  покачивал  головой  над хрустальным стаканом, напоминая
китайского болванчика.
      -- Боюсь, что ответ будет отрицательным, -- добавил я.
      Он поднял голову, спокойно и вежливо разглядывая меня.
      --Это несколько разочаровывает. Я мог  бы  все же пойти дальше и  ис-
пользовать... скажем... угрозы.
      -- Пугайте кого-нибудь другого, -- отрезал я.
      -- Было мнение, что вы... -- Неоконченная фраза повисла в воздухе.
      -- У кого? -- спросят я. -- У кого было мнение?
      Хьюдж-Беккет коротко качнул головой, поставил, пустой бокал и встал.
      -- Я передам ваш ответ.
      -- И наилучшие пожелания.
      -- Удачи, мистер Дрю.
      -- Я не нуждаюсь в удаче, -- добавил я, -- я не игрок, а фермер.
      Он бросил на меня взгляд исподлобья. Менее воспитанный человек на его
месте сказал бы: "Катись ты!"
      Я проводил гостя в прихожую, помог  надеть  пальто,  открыл  парадную
дверь и стал  смотреть,  как он с непокрытой  головой  идет сквозь туманную
дымку к поджидающему его "Даймлеру" с водителем. Когда  под колесами машины
захрустел гравий подъездной аллеи, я вздохнул,  раскашлялся  и  вернулся  в
дом.
      По винтовой лестнице в стиле регентства спустилась Эмма, облаченная в
вечерний наряд для пятницы,  переходящей  в уик-энд: джинсы, клетчатая ков-
бойка, мешковатый свитер и тяжелые ботинки. Мне пришло в голову,  что, если
дом простоит достаточно долго, девушки двадцать второго века будут казаться
на фоне этих изящно закругленных стен инопланетянками.
      -- Как насчет рыбных палочек и телевизора? -- спросила она.
      -- Сойдет.
      -- У тебя опять бронхит?
      -- Он не заразный.
      Эмма не останавливаясь проследовала на кухню. Достаточно было провес-
ти с ней совсем немного времени, чтобы забыть о стрессах минувшей недели. Я
привык к ее внезапным появлениям и резкому неприятию моих ухаживаний в пер-
вые несколько часов и давно уже не пытался изменить ситуацию: до десяти она
не станет целоваться, до полуночи -- заниматься любовью,  но, когда начнет,
не остановится  до субботнего чая.  Воскресенье мы проведем в невинных удо-
вольствиях, а в понедельник; в шесть утра, она уедет. Леди Эмма Лаудерс-Ал-
лен-Крофт, дочь, сестра и тетка герцогов, обладала, по  ее собственным сло-
вам, "характером трудящейся девушки". У нее была постоянная работа без вся-
ких скидок  в суматошном лондонском универмаге.  Там, на втором  этаже, она
помогала торговать постельным бельем, хотя это и не  соответствовало ее об-
щественному положению. Эмма обладала незаурядными организаторскими  способ-
ностями и отчаянно  боялась  сделать карьеру.  Причины  этого крылись в  ее
школьных годах, когда  в дорогом пансионе  для юных высокородных  леди  она
набралась пламенных левых идей о том, что принадлежность  к элите определя-
ется мозгами,  а работа собственными руками  есть самый благородный  путь в
рай. Ее теперешнее стремление к жертвенности казалось таким же сильным, как
и прежнее, принуждавшее ее к годам изматывающей работы  официанткой в кафе.
Вне всякого сомнения, она бы зачахла без работы, но с таким же успехом мог-
ла запить или стать наркоманкой.
      Я верил  -- и она  об этом  знала, -- что  способности и  неукротимая
энергия дадут ей хорошую жизненную подготовку или, по  крайней мере, приве-
дут в  университет  (ибо  у нее, кроме пары рук, были еще и мозги), но при-
учился держать язык за зубами. Эта тема относилась к одной  из многочислен-
ных закрытых  для мужчин областей,  и затрагивать ее означало нарываться на
скандал.
      "Какого черта ты связался с этой полоумной поварихой?" -- неоднократ-
но спрашивал мой сводный брат.  Не  стоило ему объяснять, что щедрая  трата
жизненной энергии, которой мы занимались во время совместных уик-эндов, бы-
ла куда полезней для сердца,  чем  его скучные ежедневные пробежки. Он  все
равно бы не понял.
      Эмма рассматривала содержимое холодильника. Свет падал на ее красивое
лицо и  густые платиновые волосы. Ее брови и  ресницы были такими светлыми,
что, когда они не были накрашены,  их можно было просто не заметить. Иногда
ее глаза сверкали  как  солнце, а иногда, как  этим  вечером, она позволяла
природе одержать верх.  Это определялось преобладавшим в данный момент нап-
равлением ее мыслей.
      -- У тебя нет йогурта? -- недоверчиво спросила она. Ненавижу диету...
      На всякий случай я заглянул в холодильник.
      -- Нет, и не будет.
      -- Лососина, -- заявила Эмма.
      -- Что?
      -- Морская капуста.  Прессованная. В таблетках. Очень полезно для те-
бя.
      -- Не сомневаюсь.
      -- Добавить яблочный уксус. Мед и  выращенные  в  натуральном  грунте
овощи.
      -- Авокадо и сердцевина пальмы подойдут?
      Она хмуро посмотрела на кусок голландского сыра.
      -- Это  все импорт. А его  следует ограничивать. Нам  нужна замкнутая
экономика.
      -- Икры тоже не будет?
      -- Икра -- это аморально.
      -- А если ее будет много и она будет дешевая, это тоже будет амораль-
но?
      -- Не  спорь. Чего хотел твой  посетитель? Это кремовые  карамельки к
завтраку?
      -- Да, -- подтвердил я. -- Он хотел, чтобы я поехал в Москву.
      Эмма выпрямилась и уставилась на меня.
      -- Не смешно.
      -- Месяц назад ты сказала, что карамельки с кремом -- это пища богов.
      -- Не прикидывайся дураком.
      -- Он сказал, что хочет, чтобы  я поехал в Москву. Но не затем, чтобы
учиться марксистско-ленинской философии.
      -- А зачем? -- спросила Эмма, медленно закрывая дверцу холодильника.
      -- Они хотят, чтобы я нашел кого-то.
      Но я не согласился.
      -- Кто хочет?
      -- Он не сказал. -- Я повернулся к ней спиной. -- Пойдем в гостиную и
выпьем. Там разожжен огонь.
      Она прошла  вслед за мной через прихожую и  уселась в большое кресло,
держа в руке бокал белого вина.
      -- Как насчет поросят, гусей и кормовой свеклы?
      -- Очень мило, -- согласился я.  У меня не было ни поросят, ни гусей,
ни, конечно, кормовой свеклы. У меня было много мясного скота, три квадрат-
ных мили  земли в Уоркшире и  все насущные проблемы  фермера, занимавшегося
производством продуктов питания.  Я вырос, умея измерять урожай в центнерах
с гектара, и мне претила государственная политика, при которой фермеру пла-
тят за то, чтобы он не выращивал те или иные  породы,  и пытаются наказать,
если он их все-таки выращивает.
      -- А лошади? -- спросила Эмма.
      -- Ну конечно...
      Я лениво выпрямился в кресле, полюбовался  отблеском света настольной
лампы на  ее серебристых волосах и  решил, что наступило  подходящее время,
чтобы перестать вздрагивать при мысли о том, что я больше не буду выступать
на скачках.
      -- Думаю, что я продам лошадей.
      -- Но ведь остается охота.
      -- Это  не одно и то же. Мои лошади -- скаковые. Их место на ипподро-
ме.
      -- Ты  сам тренировал  их все эти годы... Почему  ты не нанял никого,
кто занимался бы с ними?
      -- Я тренировал лошадей просто потому, что сам ездил на них. А трени-
ровать их для кого-нибудь другого я не хочу.
      -- Не представляю тебя без лошадей, -- нахмурилась она.
      -- Да и я тоже.
      -- Это стыд и срам.
      -- А я думал, что ты согласна с теми, кто  заявляет:  "Мы сами знаем,
что для тебя лучше, а тебе, черт возьми, остается с этим смириться".
      -- Людей нужно защищать от них самих, -- возразила Эмма. -- Почему?
      -- В этом не может быть  никакого мнения, -- сказала она, взглянув на
меня в упор.
      --  Обеспечение  безопасности -- развивающаяся отрасль, -- с  горечью
возразил я. -- Масса ограничений направлена на то, чтобы избавить  людей от
повседневного риска... а несчастные случаи все равно происходят,  и рядом с
нами полно террористов.
      -- Ты все еще сильно переживаешь, не так ли?
      -- Да.
      -- Я-то думала, что ты уже покончил с этим.
      -- Достаточно слегка понервничать, чтобы все вернулось, -- ответил я.
-- Эта обида сохранится навсегда.
      Мне везло  в езде, везло  с лошадьми, скачки с препятствиями увлекали
меня. Как и множество других  любителей  конного спорта, я проникся ими  до
глубины души. Этой осенью я  участвовал  в скачках при любой возможности  и
настраивался на большие весенние любительские соревнования.
      Мне могла помешать только самая страшная простуда, а  простудам я был
подвержен так же  неотвратимо, как автомобиль  коррозии. В остальном  же  в
свои тридцать два года я был  так же физически силен, как всегда. Но где-то
сидели  какие-то  непрошеные опекуны, непрерывно вынашивавшие мысль о  том,
чтобы запретить людям в очках участвовать в скачках с препятствиями.
      Конечно, многие считали, что очкарикам не следует участвовать в скач-
ках, и я порой соглашался с ними. Но хотя мне приходилось несколько раз ло-
мать кости и получать поверхностные травмы,  я ни разу не повредил глаза. А
ведь это были мои глаза, черт побери!
      Появилось и  ограничение  для  пользующихся контактными линзами, хотя
полного запрета не было. Я неоднократно пробовал надевать линзы, но в конце
концов заработал сильнейший конъюнктивит -- они не годились  для моих глаз.
И поскольку я был не  в  состоянии пользоваться контактными линзами, то  не
мог скакать. Прощайте, двенадцать лет жизни.  Прощайте, стремления, прощай,
скорость, прощай, пьянящая радость.  Скверно...  Так скверно, что даже ныть
бессмысленно. А хуже всего то, что они считают, будто делают это для твоего
же блага.
      Уик-энд шел своим чередом. В субботу мы с утра прокатились на лошадях
вокруг фермы, ближе к полудню посетили местные скачки в Стратфорде-на-Эйво-
не, а  вечером -пообедали с друзьями. В воскресенье  мы поднялись поздно и,
собираясь позавтракать  горячими  сандвичами  с  ветчиной,  расположились в
креслах рядом с камином, в  котором  пылали поленья; на полу гостиной,  как
снежные сугробы, лежали кучи газет. Миновали две упоительные  ночи; еще од-
на, как я надеялся, ожидала впереди. Эмма пребывала  в наилучшем расположе-
нии духа, и мы были настолько близки к состоянию счастливой супружеской па-
ры, насколько это было вообще возможно.
      И в этот домашний покой  ворвался  Хьюдж-Беккет  на своем "Даймлере".
Гравий проскрипел под колесами автомобиля, мы с Эммой поднялись, чтобы раз-
глядеть визитера, и увидели, как водитель и человек, сидевший рядом  с ним,
вышли из машины  и распахнули задние  двери. Из одной  вышел  Хьюдж-Беккет,
сразу же окинувший тревожным взглядом фасад, а из второй...
      -- О Боже, --  прошептала Эмма, широко раскрыв глаза. -- Ведь  это же
не...
      -- Именно он.
      Она испуганно огляделась.
      -- Ты не можешь привести их сюда.
      -- Нет. Я приму их в салоне.
      -- Но... разве ты не знал, что они приедут?
      -- Конечно, нет.
      -- О Боже!
      Мы смотрели, как посетители поднимаются по нескольким ступенькам, ве-
дущим к парадной двери.  Видно, ответ "нет" не устраивает их, подумал  я. И
они выкатывают пушки, чтобы покарать дерзкого.
      -- Ну ладно, -- промолвила Эмма, -- посмотрим, что им нужно.
      -- Ты  будешь сидеть  здесь, у огня, и отгадывать  кроссворд, а я тем
временем попытаюсь придумать, как отказать им, -- сказал я и направился от-
крывать дверь.
      -- Рэндолл, -- сказал принц, протянув мне руку для пожатия, -- хорошо
уже то, что высказались дома. Можно нам войти?
      -- Конечно, сэр.
      Хьюдж-Беккет вслед за ним переступил порог. На его  лице была сложная
смесь смущения и торжества. Ему не удалось самому уговорить меня,  и теперь
он собирался насладиться зрелищем того, как я уступлю кому-то другому.
      Я провел  их в сине-золотой  парадный салон. Там не было гостеприимно
горящего камина, но отопление работало как часы.
      -- Слушайте, Рэндолл,  -- настойчиво сказал принц, -- пожалуйста, по-
езжайте в Москву.
      -- Могу я  предложить вашему королевскому высочеству выпить? -- попы-
тался я сменить тему.
      -- Нет, не можете. Сядьте, Рэндолл, выслушайте меня  и давайте перес-
танем ходить вокруг да около.
      Двоюродный  брат  королевы  уселся  на шелковом диванчике  эпохи  Ре-
гентства и жестом указал нам с Хьюдж-Беккетом на  стоявшие напротив стулья.
Он  был  моим ровесником, возможно, на  год-другой  старше, и в прошлом  мы
встречались очень часто. У нас было общее пристрастие -- лошади.  Он больше
увлекался игрой в поло, чем скачками, тем не менее нам доводилось несколько
раз вместе скакать в стипль-чезах. Он  был умным и прямым человеком, с виду
высокомерным и резких, но я видел, как он плакал над телом любимого коня.
      Мы иногда встречались  на всяких закрытых для широкой публики раутах,
но не  были коротко знакомы. До сегодняшнего дня он ни разу не бывал у меня
дома, а я у него.
      -- Вы ведь знаете Джонни Фаррингфорда,  брата  моей  жены?--  спросил
принц.
      -- Мы встречались, -- ответил я, -- но не очень часто.
      -- Он хочет участвовать в следующих Олимпийских играх. В Москве.
      -- Да, сэр. Мистер Хьюдж-Беккет говорил мне об этом.
      -- Выступать в многоборье.
      -- Да.
      -- Видите  ли, Рэндолл, есть одна  проблема... Мы не  можем отпустить
его  в  Россию,  пока все не разъяснится. По крайней мере, я не хочу допус-
тить, чтобы он ехал туда, если  есть хоть малейшая вероятность, что вся эта
штука полыхнет нам прямо в глаза. Я не отпущу, просто  не  отпущу его туда,
пока есть хоть небольшая вероятность...  инцидента...  который  мог бы кос-
нуться кого-нибудь еще из нашей семьи. Или всей британской нации. -- Он от-
кашлялся. -- Конечно, я знаю, что Джонни не имеет никакого отношения к тро-
ну и к династии, но все же он граф и мой  шурин,  и хотя вся мировая пресса
забеспокоилась, это честная игра.
      -- Но, сэр, -- мягко возразил я, -- Олимпийские игры  -- соревнования
совершенно особые.  Я знаю, что лорд  Фаррингфорд хороший спортсмен,  но он
может не пройти квалификационный отбор, и все проблемы сразу снимутся.
      Принц протестующе затряс головой:
      -- Если проблема не разрешится, то Джонни не пройдет квалификацию да-
же в том случае, если окажется лучшим из лучших.
      -- Вы собираетесь помешать этому? -- задумчиво спросил я.
      -- Да,  собираюсь. -- Принц говорил весьма уверенно.  -- Хотя это на-
верняка вызовет большие разногласия  в нашей семье -- ведь и Джонни,  и моя
жена всем сердцем жаждут, чтобы он оказался в команде. И знаете, у него от-
личные шансы. Этим летом он уже победил в нескольких соревнованиях, он уси-
ленно тренируется, чтобы полностью соответствовать мировому  классу. Мне бы
не хотелось вставать на его пути... Вот почему я прошу вас выяснить, что же
делает опасной поездку в Россию... если, конечно, такая опасность существу-
ет.
      -- Сэр, но почему я? Почему не дипломаты?
      -- Они взвалили всю ответственность на меня и умыли руки. Они считают
-- и я, между прочим, согласен  с ними, -- что лучше всего действовать час-
тным образом. Особенно если может  возникнуть  нечто, чего мы не хотели  бы
видеть в официальных донесениях.
      Я промолчал, но мое несогласие было видно невооруженным глазом.
      -- Посудите сами, -- сказал принц,  -- мы с вами давно знакомы. У вас
мозги вдвое лучше моих, и я  доверяю вам. Я очень сочувствую вашим неприят-
ностям из-за зрения и понимаю, что  они влекут за собой целую кучу проблем,
но сейчас у вас  появилось много свободного времени и вам нужно  его запол-
нить. Так что если ваш  управляющий  мог заставить вашу ферму работать  как
часы, пока вы завоевывали лавры в  Челтенхеме и Эйнтри, он с тем же успехом
справится с делами, пока вы будете в Москве.
      -- Надеюсь,  что это не вы подгадали  ввести запрет  на очки как  раз
сейчас, чтобы дать мне возможность выполнить ваше поручение, -- сказал я.
      Он уловил горечь в моих словах и сдержанно усмехнулся.