алось, сумел вобрать в себя  оценить
подозрительное, несмотря на легкую улыбку,  выражение  лица  Дикки,  его
загар,  какой  можно  приобрести,  лишь  лежа  месяцами  на  пляже,  его
поношенные тряпки итальянского производства и американские кольца.
   Улыбка раздвинула бесцветные вялые губы итальянца,  и  он  глянул  на
Тома.
   - Allora? - поторопил с ответом  сгоравший  от  нетерпения
Том.
   Итальянец поднял рюмку сладкого мартини и выпил.
   - С работой-то все точно. Только,  думаю,  твой  дружок  для  нее  не
годится.
   Том посмотрел на Дикки. Тот наблюдал за  итальянцем  настороженно,  с
тою  же  неопределенной   улыбкой,   которая   вдруг   показалась   Тому
презрительной.
   - Ну ладно. По крайней мере, ты убедился, что я  тебе  не  соврал,  -
сказал Том.
   Дикки хмыкнул, все еще уставившись на незнакомца, как будто перед ним
было вызывавшее любопытство животное, которое он мог бы и убить, если  б
принял такое решение.
   Дикки мог свободно поговорить с Карло по-итальянски, но  не  произнес
ни слова. Три недели назад, подумал Том, Дикки подхватил бы эту идею. Он
бы не сидел тут словно  провокатор  или  полицейский  сыщик  в  ожидании
подкрепления, чтобы арестовать Карло.
   - Ну, - сказал наконец Том, - так ты мне веришь?
   Дикки глянул на него:
   - Насчет работы? Почем мне знать?
   Том выжидательно посмотрел на итальянца.
   Тот пожал плечами.
   - По-моему, говорить больше не о чем, - сказал он по-итальянски.
   - Не о чем, - согласился Том.
   Его трясло от ярости. Черт бы побрал этого  Дикки!  А  тот  переводил
взгляд с грязных ногтей итальянца на грязный воротник  его  рубашки,  на
темное некрасивое лицо, свежевыбритое, по давно  не  мытое:  места,  где
только что была щетина, гораздо светлее, чем кожа над и под ними.  Но  в
темных, холодно-благожелательных глазах итальянца было больше силы,  чем
в глазах Дикки. А Том, наглухо  запертый  в  самом  себе,  не  сумел  бы
выразить того, что хочет, по-итальянски, хотя ему  было  что  сказать  и
Дикки и Карло.
   - Niente, grazie, Берто,  -  спокойно
сказал Дикки официанту, который подошел принять заказ. Он  посмотрел  на
Тома:
   - Пошли?
   Том вскочил так резко, что его стул  опрокинулся.  Он  поднял  его  и
кивком попрощался с итальянцем. Чувствуя себя обязанным извиниться перед
ним, он был не в  состоянии  произнести  даже  обычные  слова  прощания.
Итальянец тоже кивнул и улыбнулся. Следом  за  Дикки,  за  его  длинными
ногами в белых брюках, Том вышел из бара. На улице Том сказал:
   - Я хотел, чтобы ты, по крайней  мере,  убедился:  я  тебе  не  врал.
Надеюсь, убедился.
   - Правильно, ты мне не врал, - сказал Дикки улыбаясь. - Скажи, что  с
тобой случилось?
   - Нет, это ты скажи, что с тобой случилось, - набросился на него Том.
   - Этот человек - проходимец. Ты это хотел от меня услышать?  Ну  вот,
пожалуйста!
   - И ты считаешь это достаточным, чтобы задирать перед  ним  нос?  Что
плохого он сделал лично тебе?
   - А по-твоему, я должен ему в ножки поклониться? Я  навидался  всяких
проходимцев. Этот городок кишмя кишит ими. - Дикки нахмурил свои светлые
брови. - Нет, ты скажи, черт побери, что с тобой  случилось?  Ты  хочешь
принять это дурацкое предложение? Успеха тебе!
   - Теперь уж не смогу, даже если б захотел. Ты все испортил.
   Дикки остановился посреди дороги, посмотрел на Тома. Они спорили  так
громко, что редкие прохожие оглядывались на них.
   - Получилось бы забавное приключение, - сказал Том, - по ты предпочел
посмотреть с другой стороны. Месяц назад, когда мы ездили в Рим, ты  сам
считал что-то в этом роде забавным приключением.
   - Ой, нет. - Дикки покачал головой. - Ты что-то путаешь.
   Для Тома было мучительным и крушение  его  планов,  II  неспособность
выразить свои мысли  и  чувства.  Мучительно  было  и  то,  что  на  них
оглядывались.  Том  заставил   себя   продолжить   путь.   Сначала   шел
напряженными мелкими шажками, пока  не  удостоверился,  что  Дикки  идет
вместе с ним. Лицо у Дикки было озадаченное и недоумевающее, а  озадачен
он был его, Тома, отношением к  происшедшему.  Том  жаждал  объясниться,
жаждал пробиться к сознанию Дикки так, чтобы тот понял его и  они  снова
стали бы чувствовать одинаково. Месяц  назад  они  с  Дикки  чувствовали
одинаково.
   - Ты все испортил, - повторил Том. - Незачем  было  вести  себя  так.
Этот парень не сделал тебе ничего плохого.
   - По виду он настоящий проходимец, - возразил Дикки. - Если  он  тебе
так нравится, ради бога, вернись к нему! Ты вовсе  не  обязан  поступать
так, как поступаю я.
   Теперь остановился Том. Ему вдруг  захотелось  и  вправду  вернуться,
необязательно  к  итальянцу.  Главное  -  расстаться  с   Дикки.   Потом
напряжение внезапно отпустило.  Плечи,  заныв,  расслабились,  он  часто
задышал ртом. Сейчас он скажет:
   "Ладно, Дикки, все в порядке" - помирится с ним, заставит его  забыть
эту историю. Но слова застряли в горле. Том не мог оторвать  взгляда  от
голубых глаз Дикки под все  еще  нахмуренными,  выгоревшими  до  белизны
бровями.  Глаза  были  блестящими  и  ничего  не  выражали.  Просто  два
маленьких  кусочка  голубого   студня   с   черной   точкой   посредине.
Равнодушные, не выказывающие никакого отношения к нему,  Тому.  Говорят,
глаза - зеркало души, в них отражается любовь. Только через глаза  можно
заглянуть в душу человека и увидеть, что на самом деле в ней происходит.
А в глазах Дикки Том увидел сейчас не больше, чем если  бы  взглянул  на
жесткую, бесчувственную поверхность зеркала. У Тома заныло в груди, и он
закрыл лицо руками. Как будто кто-то вдруг похитил у него Дикки.
   Нет, они не были приятелями. Они совсем  не  знали  друг  друга.  Эта
мысль поразила Тома, как ужасная истина, верная на все  времена,  верная
для всех людей, которых он знал в прошлом и которых  узнает  в  будущем.
Все они какое-то мгновение вот так стояли или будут стоять перед ним,  "
он снова и снова убеждался и будет убеждаться, что никогда не знал и  не
узнает  их,  а  хуже  всего  -  что  он  всегда  какое-то  время   будет
заблуждаться, думая, будто знает их и будто между ними и  им  существует
полная, гармония и сходство. На миг  немое  потрясение,  вызванное  этой
мыслью, показалось ему невыносимым. Это нашло на него как припадок, и он
едва устоял на ногах. Слишком уж много всего на него  навалилось:  чужая
страна, другой язык  и  то,  что  Дикки  его  ненавидит.  Все,  что  его
окружало, было посторонним и враждебным.
   Он почувствовал, что Дикки пытается оторвать его руки от лица.
   - Что с тобой случилось?  -  спросил  Дикки.  -  Этот  тип  дал  тебе
наркотик?
   - Нет.
   - Ты уверен? Может быть, подсыпал в коктейль?
   -  Нет.  -  Первые  капли  вечернего  дождя  упали  Тому  на  голову.
Послышались раскаты грома, Небо тоже было враждебным. - Я хочу  умереть,
- вполголоса сказал Том.
   Дикки потянул его за руку. Том споткнулся о порог.  Они  очутились  в
маленьком  баре  напротив  почты.   Дикки   заказал   бренди,   уточнил:
итальянского бренди, считая, очевидно, что французского  Том  недостоин.
Том выпил три рюмки этого сладковатого, отдающего лекарством поила. Он и
выпил это как лекарство, как волшебное снадобье, которое  вернет  его  к
тому,   что,   по   свидетельству   его   мозга,    являлось    реальной
действительностью:  к  запаху  сигареты  в  руке  Дикки,  к  причудливой
текстуре дерева под его пальцами, из которого  сделана  стойка  бара,  к
ощущению давления на желудок, будто кто-то приставил  кулак  к  пупку  и
крепко нажимает на него, к четкому предощущению долгого пути  наверх  по
крутым ступеням отсюда до  дома,  к  тупой  боли  в  икрах,  которую  он
почувствует после этого.
   - Я в порядке, - сказал Том спокойным, проникновенным голосом.  -  Не
знаю, что со мной случилось. Может, жара достала.
   Легкий смешок. Вот так и надо вести себя в реальной действительности:
со смехом отмести, представить глупостью то, что было  самым  важным  из
происшедшего с ним за эти пять недель, с тех пор  как  он  встретился  с
Дикки. А может быть, из происшедшего с ним за всю жизнь.
   Дикки ничего не сказал. Только взял в рот сигарету, вынул  из  своего
черного бумажника крокодиловой кожи две бумажки по сто лир и положил  на
стойку. Тома больно задело, что он  ничего  не  сказал,  как  задело  бы
ребенка, который был болен и, возможно, всех замучил, но все равно  ждет
хотя бы доброго слова, когда болезнь прошла. Но Дикки не выказал никакой
теплоты. Купил еще бренди с таким же равнодушием, как купил  бы  первому
встречному, если б тот был болен и без денег. "Дикки не хочет,  чтобы  я
ехал с ними на Кортино", - подумал вдруг Том. Эта  мысль  пришла  ему  в
голову не впервые. Мардж передумала и снова собиралась в Кортино.  Когда
Дикки с Мардж прошлый раз ездили в Неаполь, они купили огромных размеров
термос, чтобы взять его с собой в Кортино. Его, Тома, они  не  спросили,
как ему нравится новый термос, да и вообще ни о  чем  не  спросили.  Они
просто-напросто тихо и постепенно исключили его из своих приготовлении к
поездке. На самом деле Дикки надеялся, что еще до поездки в Кортино  он,
Том, уберется восвояси. Недели  две  назад  Дикки  обещал  показать  ему
какие-то лыжные маршруты в окрестностях Кортино, отмеченные  у  него  на
карте. Потом однажды вечером Дикки сидел и  изучал  карту,  по  Тому  не
сказал ни слова.
   - Пошли? - спросил Дикки.
   Том поплелся за ним из бара, как собака за хозяином.
   Когда вышли на дорогу, Дикки сказал:
   - Если ты в состоянии сам дойти домой, я, пожалуй, забегу к Мардж.
   - Я в порядке, - ответил Том.
   - Ну вот и отлично. - И уже на ходу Дикки обернулся и сказал:
   - Может, зайдешь за почтой? Как бы я потом не забыл.
   Том кивнул. Он зашел на почту. Получил два письма. Одно ему самому от
мистера Гринлифа, другое Дикки от кого-то в Нью-Йорке, кого Том не знал.
Остановившись  в  дверях,  Том  распечатал  письмо   мистера   Гринлифа,
почтительно развернул  лист  с  машинописным  текстом.  Письмо  было  на
внушительном фирменном бланке, название компании набрано бледно-зеленым,
посредине торговая марка, изображающая штурвал.

   "10 ноября 19...
   Дорогой Том!
   Учитывая, что Вы провели с Дикки уже больше месяца, а он  по-прежнему
не выказывает намерения вернуться домой, я могу  прийти  лишь  к  одному
выводу: ваша  миссия  оказалась  безрезультатной.  Очевидно,  Вы  вполне
искренне заблуждались, сообщая в своем письме, что  Дикки  рассматривает
возможность возвращения. Но честно говоря, из его письма от 26 октября я
не вынес такого впечатления. Более того, он, как мне кажется, утвердился
в своем решении остаться в Монджибелло.
   Хочу, чтобы Вы знали, что моя супруга и я  признательны  Вам  за  все
усилия, предпринятые Вами ради пас и нашего сына. Отныне  я  считаю  Всю
свободным от каких бы то ни  было  обязательств  по  отношению  ко  мне.
Надеюсь, что Ваши усилия за последний месяц не слишком затруднили Вас  и
что путешествие было для Вас приятным, несмотря на неудачу,  которую  Вы
потерпели в достижении главной цели.
   Примите привет и благодарность как от моей супруги, так и от меня.
   Ваш Г. Р. Гринлиф".

   Это был последний удар. С  бесстрастием,  даже  большим,  чем  в  его
обычно выдержанных в холодном деловом стиле письмах, поскольку речь  шла
об увольнении и выражалась  благодарность  лишь  из  вежливости,  мистер
Гринлиф просто-напросто давал ему  пипка  под  зад.  Он,  Том,  потерпел
поражение. "Надеюсь, что Ваши усилия  за  последний  месяц,  не  слишком
затруднили Вас..." Какая злая ирония! Мистер Гринлиф  даже  не  написал,
что был бы рад встретиться с Томом, когда тот вернется в Америку.
   Том  машинально  передвигал  ноги,  поднимаясь  вверх  по  холму.  Он
представил  себе,  как  в  эту  самую  минуту  Дикки  сидит  у  Мардж  и
рассказывает ей про встречу с Карло в баре и про  то,  как  странно  вел
себя Том на обратном пути. Том знал, что скажет Мардж:  "Неужели  ты  не
можешь от него отделаться?" Ему пришло в голову пойти  и  объясниться  с
ними,  заставить  их  выслушать  себя.  Том  повернулся,  посмотрел   на
непроницаемый квадратный фасад дома Мардж,  на  пустые  глазницы  темных
окон. Его джинсовая куртка  намокла  под  дождем.  Он  поднял  воротник.
Быстро пошел дальше вверх, к дому Дикки. По крайней  мере,  с  гордостью
подумал Том, он не пытался выманить у  мистера  Гринлифа  дополнительных
денег, хотя и мог бы. Даже с соучастием Дикки, если бы подъехал к нему с
этой идеей в свое время, когда Дикки был расположен к нему. Любой другой
так и поступил бы. Любой другой. А он, Том, пет. Это уже кое-что, не так
ли?
   Он стоял в углу террасы,  не  сводя  глаз  с  едва  различимой  линии
горизонта, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме слабого, как  во
сне, ощущения утраты и одиночества. Дикки и Мардж были где-то далеко,  и
о чем они сейчас говорят, не имело значения.  Он  был  одинок.  Значение
имело только это. Он ужаснулся. От страха засосало под ложечкой.
   Том услышал, как открылись ворота, и обернулся. Дикки  поднимался  по
дорожке, улыбаясь. Как показалось Тому, натянуто, из вежливости.
   - Что ты делаешь тут под дождем?  -  спросил  Дикки,  ныряя  в  дверь
прихожей.
   - Дождь так освежает, - пошутил Том. - Тебе письмо.
   Он отдал Дикки его письмо, а полученное от мистера  Гринлифа  засунул
поглубже в карман.
   Том  повесил  куртку  в  шкаф  в  прихожей.  Дикки  читал  письмо,  в
нескольких местах разразился громким смехом, а  когда  он  дочитал,  Том
спросил:
   - Как ты думаешь, Мардж захочет поехать с нами в Париж?
   Похоже, Дикки удивился:
   - Думаю, что захочет.
   - Ну так пригласи ее, - весело сказал Том.
   - Я не уверен, что сам поеду в Париж, - сказал Дикки. -  Вообще-то  я
не прочь переменить обстановку, но в Париж... - Он закурил сигарету. - С
таким же успехом можно съездить в Сан-Ремо или Геную. Чем плоха Генуя?
   - Но Париж... разве может Генуя сравниться с Парижем?
   - Нет, конечно. Зато она не так далеко.
   - Но когда же мы все-таки поедем в Париж?
   - Не знаю. Когда-нибудь. Париж никуда не денется.
   Том вслушивался в звук  слов,  сохранившийся  в  его  ушах,  стараясь
что-либо понять по интонации. Позавчера Дикки получил  письмо  от  отца.
Отдельные фразы он прочитал вслух, и они вместе посмеялись над ними.  Но
всего письма, как делал раньше, читать  вслух  не  стал.  Без  сомнения,
мистер Гринлиф написал сыну, что  Том  Рипли  ему  надоел,  а  возможно,
высказал подозрение, что Том  просто  воспользовался  его  деньгами  для
собственного увеселения. Дикки и над этим бы посмеялся месяц  назад,  но
не теперь.
   - Я просто думаю, что, пока у меня еще осталось немного  денег,  надо
съездить на них в Париж, - настаивал Том.
   - Поезжай один. У меня сейчас нет настроения. Надо  беречь  силы  для
Кортино.
   - Ладно. Тогда давай махнем в Сан-Ремо, - сказал Том,  притворившись,
что его это вполне устраивает, а на самом деле чуть не плача.
   - Договорились.
   Том быстро прошел из прихожей на кухню. Из угла на  него  надвинулась
огромная белая глыба холодильника. Том собирался выпить виски со  льдом,
но теперь вдруг стало противно прикоснуться к  этому  чудовищу.  Не  так
давно он вместе с Дикки и Мардж провел в Неаполе целый  день,  глядя  на
холодильники, тщательно осматривая лотки для льда, пересчитывая, сколько
в каком холодильнике приспособлений. Прошло  немало  времени,  пока  Том
начал отличать одну марку от другой, а Дикки с Мардж занимались  этим  с
упоением молодоженов. Затем они провели  еще  несколько  часов  в  кафе,
обсуждая сравнительные достоинства всех виденных  ими  холодильников,  и
только после этого решились  купить  тот,  какой  им  понравился  больше
других. Теперь Мардж появлялась у них в доме чаще,  чем  прежде,  потому
что хранила в холодильнике часть своих продуктов. Кроме  того,  забегала
попросить льда.  Внезапно  Том  понял,  почему  он  так  ненавидит  этот
холодильник. Его покупка означала, что Дикки не тронется с места. Что не
состоится путешествие по  греческим  островам  этой  зимой  и  Дикки  не
переедет в Париж или Рим, как они планировали в первые недели жизни Тома
в Монджибелло. Владелец холодильника этого никогда не сделает.  Ведь  на
весь городок было не больше четырех  холодильников  и  владеть  им  было
очень почетно, тем более что этот экземпляр был оснащен  шестью  лотками
для льда и таким числом полок  на  дверце,  что  всякий  раз,  когда  ее
открывали, перед глазами представал целый супермаркет.
   Том палил себе виски, но класть лед не стал. Руки у него дрожали.  Не
далее как вчера Дикки спросил у  него:  "На  Рождество  домой  поедешь?"
Спросил мимоходом, в разговоре о пустяках,  но  Дикки-то,  черт  побери,
отлично знал, что Том не поедет домой на Рождество.  У  него  и  дома-то
никакого нет, и Дикки это знает. Том все рассказал ему про  тетю  Дотти.
Это был прозрачный намек, вот что это было.  Мардж  строила  грандиозные
планы на Рождество. Она приберегла банку  консервированного  английского
рождественского пудинга и  собиралась  купить  индейку  у  какого-нибудь
крестьянина. Том представлял, какие сопли она разведет, какие  приторные
сантименты. Непременная рождественская елка, может  быть  вырезанная  из
картона.  "Тихая  ночь".  Пойло  из  взбитых  яиц  с  сахаром  и  ромом.
Трогательные подарки для Дикки. Мардж вяжет. Она постоянно  берет  домой
носки Дикки и штопает их. И во время этого рождественского праздника оба
они, Дикки и Мардж, тонко и вежливо дадут понять Тому, что не  принимают
его в свою компанию. Каждое доброе слово, которое они ему скажут,  будет
стоить им немалых усилий. Представлять себе  все  это  было  невыносимо.
Хорошо, он уедет. Он сделает что угодно, лишь бы избежать этого ужасного
Рождества с Дикки и Мардж.

Глава 12

   Мардж сказала, что не хочет ехать в Сан-Ремо.  Она  как  раз  была  в
ударе, ей хорошо писалось. Мардж работала урывками,  но  вдохновению,  и
Тому  казалось,  что  семьдесят  пять  процентов  времени  она,  по   ее
собственному выражению, лентяйничает. Она возвещала об  этом  с  веселым
смешком. "И дрянная же у нее небось получится книга", - думал  Том.  Ему
приходилось встречаться с писателями. Нельзя писать книгу  левой  ногой,
по полдня валяясь на пляже и размышляя о том, что  бы  такое  съесть  на
ужин. Но Том был доволен, что она оказалась в ударе как раз в то  время,
когда они с Дикки собрались в Сан-Ремо.
   - Я буду тебе признательна, Дикки, если ты поищешь там этот одеколон,
- сказала она. - Ну, ты знаешь, "Страдивари". Я не  могла  найти  его  в
Неаполе. В Сан-Ремо он обязательно  должен  быть,  там  ведь  так  много
магазинов с французскими товарами.
   Том живо представил себе, как они с Дикки  в  Сан-Ремо  тратят  целый
день на поиски этого одеколона, как уже потратили несколько часов в одну
из суббот в Неаполе.
   Они взяли на двоих только один  чемодан  Дикки,  так  как  собирались
провести в Сан-Ремо всего лишь три ночи  и  четыре  дня.  Дикки  немного
оживился, но Тома не покидало ужасное предчувствие конца, ощущение,  что
это их последняя совместная поездка. Вежливое оживление Дикки  в  поезде
было похоже на оживление хозяина, которому до смерти  надоел  гость,  и,
боясь, что тот заметит это,  он  в  последнюю  минуту  старается  как-то
сгладить впечатление. Впервые  в  жизни  Том  чувствовал  себя  незваным
назойливым гостем. В поездке Дикки рассказывал ему о Сан-Ремо и  о  том,
как провел там неделю с Фредди Майлзом, когда только приехал  в  Италию.
Сан-Ремо - крошечный городок, но он  славится  как  международный  центр
торговли, и люди  пересекают  французскую  границу,  чтобы  сделать  там
покупки. Тому пришло в голову, что Дикки  старается  навязать  ему  этот
город. Потом он постарается убедить Тома остаться там и не  возвращаться
с ним в Монджибелло. Город стал отвратителен Тому еще до  того,