Олдос Хаксли
   Улыбка Джоконды

   Перевод с английского Н. Волжиной

                        I

   - Мисс Спенс сейчас пожалует, сэр.
   - Благодарю вас, - сказал мистер Хаттон, не оборачиваясь.
Горничная мисс Спенс была до такой степени уродлива -
уродлива предумышленно, как ему всегда казалось,
злонамеренно, преступно уродлива, - что он по возможности
старался не смотреть на нее. Дверь закрылась. Оставшись
один, мистер Хаттон встал и заходил по гостиной, поглядывая
на знакомые вещи, которые встречало здесь его созерцательное
око.

   Фотографии греческой скульптуры, фотографии римского
Форума, цветные репродукции картин итальянских мастеров-все
такое бесспорное, такое известное. Бедняжка Дженнет! Какая
узость кругозора, какой интеллектуальный снобизм! О ее
подлинном вкусе можно судить вот по этой акварели уличного
художника, за которую она заплатила два с половиной шиллинга
(а за рамку тридцать пять). Сколько раз ему приходилось
выслушивать от Дженнет эту историю, сколько раз она
восхищалась при нем этой ловкой подделкой под олеографию.
"Подлинный художник и где - на панели!" - и слово "художник"
звучало в ее устах с большой буквы. Понимайте так, что
ореол его славы осенил отчасти и Дженнет Спенс, не
пожалевшую дать ему полкроны за копию с олеографии. Она как
бы воздавала должное собственному вкусу и художественному
чутью. Подлинный старый мастер за полкроны. Бедняжка
Дженнет!
   Мистер Хаттон остановился перед небольшим продолговатым
зеркалом. Нагнувшись слегка, чтобы разглядеть в нем свое
лицо, он провел белым холеным пальцем по усам. Усы у него
были такие же пышные и золотистые, как и. двадцать лет
назад. Волосы тоже не поседели, и пока что никакого намека
на плешь - только лоб стал несколько выше. "Как у
Шекспира", - улыбнувшись, подумал мистер Хаттон, разглядывая
блестящую и гладкую крутизну своего чела.
   "С другими спорят, ты ж неуязвим... Из бездн к
вершинам... Величие твое... Шекспир! О, если бы ты жил
среди нас! Впрочем, это, кажется, уже о Мильтоне -
прекрасная дама Христова Колледжа. Да, но в нем-то, в нем
самом ничего дамского нет. Таких, как он, женщины называют
настоящими мужчинами. Поэтому он и пользуется успехом -
женщинам нравятся его пышные золотистые усы и то, что от
него приятно пахнет табаком. - Мистер Хаттон снова
улыбнулся - он был не прочь подшутить над самим собой. -
Прекрасная дама Христова? Э-э, нет! Дамский Христос, вот
он кто. Мило, очень мило. Дамский Христос". Мистер Хаттон
пожалел, что здесь не перед кем блеснуть таким каламбуром.
Бедняжка Дженнет - увы! - не сможет оценить его.
   Он выпрямился, пригладил волосы и снова заходил по
гостиной. Римский форум, бр- р! Мистер Хаттон терпеть не
мог эти унылые фотографии.
   Вдруг он почувствовал, что Дженнет Спенс здесь, стоит в
дверях. Он вздрогнул, точно застигнутый на месте
преступления. Дженнет Спенс всегда появлялась бесшумно, как
призрак, - это была одна из ее особенностей. "А что если
она давно стоит в дверях и видела, как он разглядывает себя
в зеркале? Нет, не может быть. А все-таки неприятно".
   - Вы застали меня врасплох, - сказал мистер Хаттон, с
протянутой рукой идя навстречу ей, и улыбка снова заиграла у
него на лице.
   Мисс Спенс тоже улыбалась - своей улыбкой Джоконды, как
он однажды полунасмешливо польстил ей. Мисс Спенс приняла
комплимент за чистую монету и с тех пор старалась держаться
на высоте леонардовского образа. Отвечая на рукопожатие
мистера Хаттона, она продолжала улыбаться молча - это тоже
входило в роль Джоконды.
   - Как вы себя чувствуете? Надеюсь, неплохо? - спросил
мистер Хаттон. - Вид у вас прекрасный.
   Какое странное у нее лицо! Этот ротик, стянутый улыбкой
Джоконды в хоботок с круглой дыркой посредине, словно она
вот-вот свистнет, был похож на ручку без пера. Надо ртом -
тонкий нос с горбинкой. Глаза большие, блестящие и темные-
глаза того разреза, блеска и темноты, которые будто созданы
для ячменей и воспаленно-красных жилок на белке. Красивые,
но неизменно серьезные глаза, ручка без пера сколько угодно
могла изощряться в улыбке Джоконды, но взгляд оставался
по-прежнему серьезным. Смело изогнутые, густо прочерченные
темные брови придавали верхней части этого лица неожиданную
властность-властность римской матроны. Волосы были темные,
тоже как у римлянки, от бровей кверху - истинная Агриппина.
   - Решил заглянуть к вам по дороге домой, - говорил мистер
Хаттон. - Ах, как приятно... - он повел рукой, охватив
этим жестом цветы в вазах, солнечные блики и зелень за
окном, - как приятно вернуться на лоно природы после
делового дня в душном городе.
   Мисс Спенс села в кресло и указала ему на стул рядом с
собой.
   - Нет, нет, увольте! - воскликнул мистер Хаттон. -
Тороплюсь домой, надо узнать, как там моя бедная Эмили. Ей
нездоровилось с утра. - Тем не менее он сел. - Все
жалуется на приступы печени. Вечное недомогание.
Женщинам... - мистер Хаттон осекся на полуслове и кашлянул,
стараясь замять дальнейшее. Он чуть-чуть не сказал, что
женщинам с плохим пищеварением не следует выходить замуж; но
это было бы слишком жестоко с его стороны, да он,
собственно, так не думал. К тому же Дженнет Спенс веровала
в неугасимый пламень чувств и духовное единение. - Эмили
надеется, что ей будет лучше, - добавил он, - и ждет вас к
завтраку. Приедете? Ну, пожалуйста! - Он улыбнулся для
вящей убедительности. - Учтите, что приглашение исходит и
от меня.
   Она потупилась, мистеру Хаттону показалось, что щеки у
нее чуть порозовели. Это была дань ему, он провел рукой по
усам.
   - Если Эмили действительно не утомит мой приезд, я
непременно буду.
   - Разумеется, не утомит. Ваше присутствие подействует на
нее благотворно. И не только на нее, но и на меня тоже.
Поговорка "третий лишний" не распространяется на супружескую
жизнь.
   - О-о, какой вы циник!
   Всякий раз, когда мистер Хаттон слышал это слово, ему
хотелось огрызнуться: "Гав-гав-гав!" Оно коробило его
больше всех других слов в языке. Однако вместо того чтобы
залаять, он поспешил сказать:
   - Нет, что вы! Я только повторяю печальную истину.
Действительность не всегда соответствует нашим идеалам. Но
это не уменьшает моей веры в них. Я страстно предан мечте
об идеальном браке между двумя существами, живущими душа в
душу. И, по-моему, этот мой идеал достижим. Безусловно,
достижим.
   Он многозначительно замолчал и бросил на нее лукавый
взгляд. Девственница - но еще не увядшая, несмотря на свои
тридцать шесть лет, - была не лишена своеобразной прелести.
И к тому же в ней действительно есть что-то загадочное.
Мисс Спенс ничего не ответила ему и продолжала улыбаться.
Бывали минуты, когда мистеру Хаттону претила эта
джокондовская улыбка. Он встал.
   - Ну, мне пора. Прощайте, таинственная Джоконда. -
Улыбка стала еще напряженнее, она сосредоточилась в
стянувшемся по краям хоботке. Мистер Хаттон взмахнул рукой
- в этом жесте было что-то от Высокого Возрождения - и
поцеловал протянутые ему пальцы. Он впервые позволил себе
такую вольность, и ее, видимо, не сочли чрезмерной. - С
нетерпением буду ждать завтрашнего дня.
   - В самом деле?
   Вместо ответа мистер Хаттон поцеловал ей руку еще раз и
повернулся к двери. Мисс Спенс вышла вместе с ним на
террасу.
   - А где ваша машина?
   - Я оставил ее у ворот.
   - Я пойду провожу вас.
   - Нет! Нет! - Тон у мистера Хаттона был шутливый, но в
то же время решительный. - Ни в коем случае. Запрещаю!
   - Но мне хочется вас проводить, - запротестовала мисс
Спенс, стрельнув в него своей Джокондой.
   Мистер Хаттон поднял руку.
   - Нет, - повторил он, потом коснулся пальцем губ, что
можно было принять чуть ли не за воздушный поцелуй, и
побежал по аллее, побежал на цыпочках, размашистыми, легкими
прыжками, совсем как мальчишка. Сердце его переполнилось
гордостью; в этом беге было что-то пленительно юношеское.
Тем не менее он обрадовался, когда аллея кончилась. У
поворота - там, где его еще можно было увидеть из дома, - он
остановился и посмотрел назад. Мисс Спенс по-прежнему
стояла на ступеньках террасы и улыбалась все той же улыбкой.
Мистер Хаттон взмахнул рукой и на сей раз совершенно открыто
и недвусмысленно послал ей воздушный поцелуй. Потом все тем
же великолепным легким галопом завернул за темный мыс
деревьев. Зная, что теперь его не видят, он перешел с
галопа на рысцу и наконец с рысцы на шаг. Он вынул носовой
платок и вытер шею под воротничком. "Боже, какой идиотизм!
Есть ли на свете кто-либо глупее милейшей Дженнет Спенс?
Вряд ли, разве только он сам. Причем его собственная
глупость более зловредна, потому что он-то видит себя со
стороны и все же упорствует в своей глупости. Спрашивается
- зачем? А-а, поди разберись в самом себе, поди разберись в
других людях".
   Вот и ворота. У дороги стояла большая шикарная машина...
   - Домой, Мак-Нэб. - Шофер поднес руку к козырьку. - И у
перекрестка, там, где всегда, остановитесь, - добавил мистер
Хаттон, открывая заднюю дверцу. - Ну-с? - бросил он в
полутьму машины.
   - Ах, котик, как ты долго! - Голос, произнесший эти
слова, был чистый и какой-то ребяческий. В выговоре
слышалось что-то простецкое.
   Мистер Хаттон согнул свой полный стан и юркнул внутрь с
проворством зверька, наконец-то добравшегося до своей норки.
   - Вот как? - сказал он, захлопнув дверцу. Машина взяла
с места. - Значит, ты сильно соскучилась без меня, если
тебе показалось, что я долго? - Он откинулся, на спинку
низкого сиденья, его обволокло уютным теплом.
   - Котик... - И прелестная головка со счастливым вздохом
склонилась на плечо мистера Хаттона. Упоённый, он скосил
глаза на ребячески округлое личико.
   - Знаешь, Дорис, ты будто с портрета Луизы де Керуайл, -
он зарыл пальцы в ее густые кудрявые волосы.
   - А кто она есть, эта Луиза... Луиза Кера... как там
ее? - Дорис говорила будто откуда-то издалека.
   - Увы! Не есть, а была. Fuit (1). О всех нас скажут
когда-нибудь-были такие. А пока...
   Мистер Хаттон покрыл поцелуями юное личико. Машина
плавно шла по дороге. Спина Мак-Нэба за стеклом кабины была
точно каменная - это была спина статуи.
   - Твои руки, - прошептала Дорис. - Не надо... Не
трогай. Они как электричество.
   Мистер Хаттон обожал, когда она, по молодости лет, несла
вот такую чушь. Как поздно в жизни дано человеку постичь
свое тело!
   - Электричество не во мне, а в тебе. - Он снова стал
целовать ее, шепча: - Дорис, Дорис, Дорис! "Это научное
название морской мыши, - думал он, целуя запрокинутую шею,
белую, смиренную, как шея жертвы, ждущей заклания карающим
ножом. - Морская мышь похожа на колбаску с переливчатой
шкуркой... странное существо. Или нет, Дорис - это,
кажется, морской огурец, который выворачивается наизнанку в
минуту опасности. Надо непременно съездить еще раз в
Неаполь, хотя бы ради того, чтобы побывать в тамошнем
аквариуме. Морские обитатели - существа совершенно
фантастические, просто невероятные".
   - Котик! - Тоже из зоологии, но он причислен к разряду
наземных. Ох уж эти его убогие шуточки! - Котик! Я так
счастлива!
   - Я тоже, - сказал мистер Хаттон. Искренно ли?
   - Но может быть, это нехорошо? Ах, если бы знать! Скажи
мне, котик, хорошо это или дурно?
   - Дорогая моя, я уже тридцать лет ломаю голову над этим
вопросом.
   - Нет, правда, котик! Я хочу знать. Может, это
нехорошо. Может, нехорошо, что я сейчас с тобой, что мы
любим друг друга и что меня бьет как электрическим током от
твоих рук.
   - Почему же нехорошо? Испытывать электрические токи
гораздо полезнее для здоровья, чем подавлять в себе половые
инстинкты. Надо тебе почитать Фрейда. Подавление половых
инстинктов - страшное зло.
   - Нет, ты не хочешь помочь мне. Поговори со мной
серьезно. Если бы ты знал, как тяжело бывает у меня на
душе, когда я думаю, что это нехорошо. А вдруг адское пекло
и все такое и вправду есть? Я просто не знаю, как быть
дальше. Может, мне надо разлюбить тебя.
   - А ты смогла бы? - спросил мистер Хаттон, твердо веря в
свою обольстительность и свои усы.
   - Нет, котик, ты ведь знаешь, что не могу. Но ведь можно
бежать от тебя, спрятаться, запереться на ключ и заставить
себя не встречаться с тобой.
   - Дурочка! - Он обнял ее еще крепче.
   - Боже мой! Неужели это так скверно? А иногда на меня
найдет, и мне становится все равно - хорошо это или дурно.
   Мистер Хаттон растрогался. Эта девочка будила в нем
покровительственные, нежные чувства. Он прильнул щекой к ее
волосам, и оба они замолчали, прижавшись друг к другу и
покачиваясь вместе с машиной, которая, чуть кренясь на
поворотах, с жадностью вбирала в себя белую дорогу и
окаймляющую ее пыльно-зеленую изгородь.
   - До свидания, до свидания!
   Машина тронулась, набрала скорость, исчезла за поворотом,
а Дорис стояла одна у дорожного столба на перекрестке, все
еще чувствуя дурман и слабость во всем теле после этих
поцелуев и прикосновений этих ласковых рук, пронизывающих ее
электрическим током. Надо было вздохнуть всей грудью, силой
заставить себя очнуться, прежде чем идти домой. И за
полмили ходьбы до дому еще придумать очередную ложь.
   Оставшись один в машине, мистер Хаттон вдруг
почувствовал, как его обуяла невыносимая скука.

                        II

   Миссис Хаттон лежала на кушетке у себя в будуаре и
раскладывала пасьянс. Был теплый июльский вечер, но в
камине у нее горели дрова. Черный шпиц, разомлевший от жары
и тягот пищеварительного процесса, спал на самом пекле у
камина.
   - Уф-ф! А тебе не жарко тут? - спросил мистер Хаттон,
войдя в комнату.
   - Ты же знаешь, милый, как мне нужно тепло, - голос был
на грани слез. - Меня знобит.
   - Как ты себя чувствуешь? Лучше?
   - Да нет, не очень.
   Разговор увял. Мистер Хаттон стоял, прислонившись спиной
к каминной доске. Он посмотрел на шпица, лежавшего на
ковре, перевернул его навзничь носком правого ботинка и
почесал ему брюшко и грудь с проступавшими сквозь шерсть
белыми пятнышками. Пес замер в блаженной истоме. Миссис
Хаттон продолжала раскладывать пасьянс. Он не получался.
Тогда она переложила одну карту, вторую сунула обратно в
колоду и пошла дальше. Пасьянсы у нее всегда выходили.
   - Доктор Либбард говорит, что мне надо съездить на воды в
Лландриндод этим летом.
   - Ну что ж, дорогая, поезжай. Конечно, поезжай. Мистер
Хаттон вспоминал, как все было сегодня: как они с Дорис
подъехали к лесу, нависшему над склоном, оставили машину
поджидать их в тени деревьев, а сами ступили в безветрие и
солнце, меловых холмов.
   - Мне надо пить минеральную воду от печени, и еще он
советует массаж и курс физиотерапии.
   Со шляпой в руках Дорис подкрадывалась к голубеньким
бабочкам, которые вчетвером плясали над скабиозой, голубыми
огоньками мерцая в воздухе. Голубой огонек разлетелся
четырьмя искрами и потух; она засмеялась, вскрикнула совсем
по-детски и погналась за ними.
   - Я уверен, что это пойдет тебе на пользу, дорогая.
   - А ты, милый, поедешь со мной?
   - Но ведь я собираюсь в Шотландию в конце месяца.
   Миссис Хаттон умоляюще подняла на него глаза.
   - А дорога? - сказала она. - Я не могу думать об этом
без ужаса. Как я доберусь? И ты прекрасно знаешь, что в
отелях меня мучает бессонница. А багаж и все другие
хлопоты? Нет, одна я ехать не могу.
   - Почему же одна? С тобой поедет горничная. - Он
начинал терять терпение. Больная женщина оттесняла
здоровую. Его насильно уводили от воспоминаний о залитых
солнцем холмах, живой, смеющейся девушке и вталкивали в
нездоровую духоту этой жарко натопленной комнаты с ее вечно
на что-то жалующейся обитательницей.
   - Нет, одна я не смогу поехать.
   - Но если доктор велит ехать, значит, ехать надо. Кроме
того, дорогая, перемена обстановки пойдет тебе на пользу.
   - На это я и не надеюсь.
   - Зато Либбард надеется, а он не станет говорить зря.
   - Нет, не могу. Это мне не под силу. Я не доеду одна.
- Миссис Хаттон вынула платок из черной шелковой сумочки и
поднесла его к глазам.
   - Все это вздор, дорогая. Возьми себя в руки.
   - Нет, предоставьте мне умереть здесь, в покое. - Теперь
она плакала по- настоящему.
   - О, Боже! Ну нельзя же так! Подожди, послушай меня. -
Миссис Хаттон зарыдала еще громче. Ну что тут станешь
делать! Он пожал плечами и вышел из комнаты.
   Мистер Хаттон чувствовал, что ему следовало бы проявить
большую выдержку, но ничего не мог с собой поделать. Еще в
молодости он обнаружил, что не только не жалеет бедных,
слабых, больных, калек, а попросту ненавидит их. В
студенческие годы ему случилось провести три дня в одном
ист-эндском пункте благотворительного общества. Он вернулся
оттуда полный глубочайшего, непреодолимого отвращения.
Вместо участия к несчастным людям в нем было одно только
чувство - чувство гадливости. Он понимал, насколько
несимпатична в человеке эта черта, и на первых порах
стыдился ее. А потом решил, что такова уж у него натура,
что себя не переборешь, и перестал испытывать угрызения
совести. Когда он женился на Эмили, она была цветущая,
красивая. Он любил ее. А теперь? Разве это его вина, что
она стала такой?
   Мистер Хаттон пообедал один. Вино и кушанья настроили
его на более миролюбивый лад, чем до обеда. Решив загладить
свою недавнюю вспышку, он поднялся к жене и вызвался
почитать ей вслух. Она была тронута этим, приняла его
предложение с благодарностью, и мистер Хаттон, щеголявший
своим выговором, посоветовал что- нибудь не слишком
серьезное, по-французски.
   - По-французски? Да, я люблю французский, - миссис
Хаттон отозвалась о языке Расина точно о тарелке зеленого
горошка.
   Мистер Хаттон сбегал к себе в кабинет и вернулся с
желтеньким томиком. Он начал читать, выговаривая каждое
слово так старательно, что это целиком поглощало его
внимание. Какой прекрасный у него выговор! Это
обстоятельство благотворно сказывалось и на качестве романа,
который он читал.
   В конце пятнадцатой страницы ему вдруг послышались звуки,
не оставляющие никаких сомнений в своей природе. Он поднял
глаза от книги: миссис Хаттон спала. Он сидел, с холодным
интересом разглядывая лицо спящей. Когда-то оно было
прекрасно; когда-то давным-давно, видя его перед собой,
вспоминая его, он испытывал такую глубину чувств, какой не
знал, быть может, ни раньше, ни потом. Теперь это лицо было
мертвенно-бледное, все в морщинках. Кожа туго обтягивала
скулы и заострившийся, точно птичий клюв, нос. Закрытые
глаза глубоко сидели в костяном ободке глазниц. Свет лампы,
падавший на это лицо сбоку, подчеркивал бликами и тенями его
выступы и впадины. Это было лицо мертвого Христа с "Pieta"
Моралеса.

            La squelette etait invisible
            Au temps heureux de l'artpaien (2).

   Он чуть поежился и на цыпочках вышел из комнаты. На
следующий день миссис Хаттон спустилась в столовую ко
второму завтраку. Ночью у нее были неприятные перебои, но
теперь она чувствовала себя лучше. Кроме того, ей хотелось
почтить гостью. Мисс Спенс слушала ее жалобы и опасения
насчет поездки в Лландриндод, громко соболезновала ей и не
скупилась на советы. О чем бы ни говорила мисс Спенс, в ее
речах всегда чувствовался неудержимый напор. Она подавалась
вперед, как бы беря своего собеседника на прицел, и
выпаливала слово за словом. Бац! Бац! Взрывчатое вещество
в ней воспламенялось, слова вылетали из крохотного жерла ее
ротика. Она пулеметной очередью решетила миссис Хаттон
своим сочувствием. Мистеру Хаттону тоже случалось попадать
под такой обстрел, носивший большей частью литературный и
философский характер, - в него палили Метерлинком, миссис
Безант, Бергсоном, Уильямом Джеймсом. Сегодня пулемет
строчил медициной. Мисс Спенс говорила о бессоннице, она
разглагольствовала о целебных свойствах легких наркотиков и
о благодетельных специалистах. Миссис Хаттон расцвела под
этим обстрелом, как цветок на солнце.
   Мистер Хаттон слушал их молча. Дженнет Спенс неизменно
вызывала в нем любопытство. Он был не настолько романтичен,
чтобы представи