--  Сэр,  значит  ли  это,  что  вы запрещаете мне впредь летать на
боевые задания?
    --  Да,  Милоу,  я  запрещаю вам впредь летать на боевые задания, --
объявил полковник суровым и непреклонным тоном.
    -- Но это несправедливо, сэр, - запротестовал Милоу
    - А как насчет моего послужного списка? Другим пилотам -- и слава,
и награды, и популярность. А я должен страдать только потому, что в
поте лица своего руковожу столовой?
    --  Конечно,  Милоу,  это несправедливо. Но я не представляю, что
тут можно сделать.
    --  Может  быть,  кто-то  другой  будет  выполнять  за  меня боевые
задания?
    --  А  что, если действительно кто-то другой будет выполнять за вас
боевые  задания? -- задумчиво произнес полковник Кэткарт. -- Ну, скажем,
бастующие шахтеры из Пенсильвании или Западной Виргинии?
    Милоу покачал головой:
    --  Их  слишком  далеко  придется  везти.  А почему бы не заставить
пилотов  из нашей эскадрильи, сэр? В конце концов, все, что я делаю, я
делаю  для  них.  В благодарность за это они должны что-то сделать и
для меня.
    -- А что, если действительно заставить пилотов из вашей эскадрильи,
Милоу? - воскликнул полковник Кэткарт. - В конце концов, все, что вы
делаете,  вы  делаете  для  них.  В  благодарность за это и они должны
что-то сделать для вас.
    -- Что справедливо, то справедливо, сэр.
    -- Разумеется, что справедливо, то справедливо.
    -- Они могли бы летать по очереди, сэр.
    --  Действительно,  Милоу, почему бы им по очереди не летать за вас
на задания!
    -- А кто будет получать награды?
    --  Вы  будете  получать  награды,  Милоу.  И  если кто-то заслужит
медаль, летая за вас, то эту медаль получите вы.
    --  А  кто  будет  умирать,  если  его  собьют? - Кто летает, тот и
умирает. В конце концов, Милоу,что справедливо, то справедливо.
Только, видите ли, какое дела...
    -- Тогда вам придется увеличить норму боевых вылетов, сэр?
    --  Я-то  ее повысил бы, но не уверен, подчинятся ли летчики. Они и
так  злятся, что я взвинтил норму до семидесяти. Но если б мне удалось
уговорить   хотя  бы  одного,  то,  вероятно,  и  другим  пришлось  бы
смириться.
    --  Нейтли готов летать и дальше, сэр, -- сказал Милоу. -- Мне только
что  сообщили  под  большим  секретом,  что  он  готов на все, лишь бы
остаться в Европе с любимой девушкой.
    --  Так  вот  Нейтли  и  будет  летать  дальше, -- объявил полковник
Кэткарт  и  на радостях хлопнул в ладоши. -- Да, Нейтли будет летать. И
на сей раз я действительно увеличу норму вылетов сразу до восьмидесяти
и заставлю позеленеть от злости генерала Дрвдла! А заодно, это хороший
повод  опять  послать  эту  грязную крысу Йоссариана в бой, где ему,
может быть, свернут шею.
    --   Йоссариана?   --  Честное,  простодушное  лицо  Милоу  выразило
глубочайшую озабоченность, и он задумчиво покрутил кончик рыжеватого
уса.
    --  Да,  Йоссариана.  Я  слышал,  он  ходит  повсюду и бубнит, что,
поскольку  от  отлетал  положенное,  война для него закончилась. Может
быть,  он  и отлетал положенное ему, но он не отлетал положенного вам.
А? Ха! Ха! То- то он удивится, когда узнает!
    -- Сэр, Йоссариан -- мой друг, -- возразил Милоу. -- И мне тяжело было
бы  думать,  что  по моей вине ему пришлось снова рисковать головой. Я
многим  обязан  Йоссариану. Нет ли какого-нибудь способа сделать для
него исключение?
    --   О   нет,   Милоу,  --  назидательно  изрек  полковник  Кэткарт,
шокированный  таким  предложением.  --  У нас нет любимчиков. Мы должны
относиться ко всем одинаково.
    --  Ради  Йоссариана  я готов пожертвовать всем, что у меня есть, --
мужественно  продолжал  Милоу  отстаивать Йоссариана. -- Но поскольку у
меня  ничего  нет, следовательно, и жертвовать мне нечем. Не так ли?
Стиле быть, Йоссариан должен рисковать наравне с другими.
    -- Что справедливо, то справедливо.
    --  Да, сэр, что справедливо, то справедливо, - согласился Милоу.
-- В конце концов, Йоссариан не лучше других, и он не имеет права на
какие-то особые привилегии...
    -- Конечно, не имеет, Милоу Что справедливо, то справедливо.
    На  сей  раз Йоссариан не успел прибегнуть к спасительным мерам:
полковник  Кэткарт  объявил  свой  приказ о повышении нормы вылетов до
восьмидесяти  в  конце  того  же дня. Йоссариан не успел ни отговорить
Нейтли  от  участия  в этом налете, ни даже вступить в тайный сговор с
Доббсом,  чтобы  убить  полковника Кэткарта. На следующее утро, едва
забрезжил  рассвет,  внезапно  прозвучала  тревога,  в столовой еще не
приготовили   приличного  завтрака,  а  летчиков  уже  затолкали  в
грузовики,  которые вихрем помчались сначала к инструкторской, а затем
на  аэродром, где тарахтящие бензозаправщики уже перекачивали бензин
в  самолетные  баки,  а  оружейные  команды спешно поднимали лебедками
тысячефунтовые  фугаски в бомбовые люки. Все носились сломя голову, и,
как  только  самолеты  заправились,  пилоты сразу же начали заводить и
разогревать моторы.
    Разведка донесла, что в это утро немцы собираются отбуксировать из
сухого  дока  Специи  вышедший из строя итальянский крейсер и затопить
его  у  входа в гавань, чтобы помешать союзным войскам воспользоваться
глубоководным  портом,  когда  они  займут город. На сей раз данные
военной  разведки оказались точными. Когда самолеты подошли к гавани
с  запада,  длинный корабль находился на полпути к месту затопления, и
они  разнесли  крейсер  вдребезги.  Каждое  звено отличилось прямым
попаданием,  и  летчики очень гордились этим. Но вдруг они оказались а
пучине мощного заградительного огня: зенитки били отовсюду, со всего
огромного  подковообразного,  гористого  побережья. Даже Хэвермейеру
пришлось  прибегнуть  к самым диким противозенитным маневрам, когда он
увидел,  какое большое расстояние еще нужно пройти, чтобы выскользнуть
из  зоны  зенитного  огня,  а Доббс, ведя самолет, делал "зиги", когда
надо  было делать "заги", и зацепил крылом соседний самолет, снеся ему
напрочь  хвост.  Крыло  машины Доббса обломилось у самого основания, и
самолет  бесшумно  пошел  камнем вниз, не оставляя за собой ни огня,ни
дыма. Оторвавшееся крыло вертелось медленно и деловито,словно  барабан
бетономешалки,  а  сам  самолет  с  нарастающей скоростью  падал носом
вниз,  пока не врезался в воду. От удара море вспенилось,  и  на
темно-голубой  глади  выросла  белая лилия, а едва самолет   скрылся
под водой,лилия  опала   бурлящей   россыпью яблочно-зеленых  пузырей.
Все было кончено за несколько секунд. Никто не  выпрыгнул с парашютом.
А в самолете, которому Доббс снес хвост, погиб Нейтли.

        36. Подвал.

    Узнав  о гибели Нейтли, капеллан чуть сам не умер. Он сидел у себя
в  палатке  и,  нацепив  очки, корпел над бумагами, как вдруг зазвонил
телефон  и  с  аэродрома  сообщили  о  воздушной  катастрофе. Внутри у
капеллана  как  будто все оборвалось. Дрожащей рукой он положил трубку
на рычаг. Другая рука тоже дрожала. Несчастье было столь громадно, что
не  умещалось  в  сознании.  Погибло  двенадцать  человек -- как это
чудовищно,   страшно,  невероятно!  Ужас  рос.  Сколько  раз  капеллан
безотчетно  просил  бога,  чтобы  смерть  миновала Йоссариана, Нейтли,
Заморыша  Джо  и  остальных  его  друзей, а потом раскаивался и бранил
себя: ведь молясь за благополучие своих друзей, он тем самым вымаливал
смерть  для других, совершенно неизвестных ему молодых людей. Сейчас
молиться  было  слишком  поздно,  а  ничего другого он делать не умел.
Сердце  тяжело стучало, стук его, казалось, доносился откуда-то извне.
Он  понял,  что  отныне,  когда  он  сядет в кресло зубного врача, или
взглянет   на   хирургические  инструменты,  или  окажется  свидетелем
автомобильной  катастрофы,  или  услышит крик в ночи, сердце его будет
так  же  неистово  биться  о  ребра  и  он будет ощущать такой же, как
теперь, ужасный страх перед смертью. Он понял, что отныне, когда будет
смотреть  бокс,  в  голову ему обязательно полезет мысль о том, что
однажды  он  упадет  в обморок на тротуаре и проломит себе голову или
что  его  ждет  неминуемый разрыв сердца и кровоизлияние в мозг. Он не
был  уверен,  суждено  ли  ему  еще увидеть свою жену и малышей. "Да и
стоит ли,- размышлял  он,  --  вообще  возвращаться  к  жене?
-- Капитан Блэк посеял  в  его душе сильные сомнения относительно
женской верности и стойкости   женского   характера.  И  впрямь ведь,
думал  капеллан,существует множество  других  мужчин,которые с половой
точки зрения больше бы устроили его жену. Теперь, когда он задумывался
о смерти, он всегда  думал  о жене, а когда он думал о жене, всегда
боялся потерять ее.
    Наконец  капеллан  собрался  с силами, угрюмо насупился и заставил
себя  зайти  в соседнюю палатку за сержантом Уиткомом. Они отправились
на  аэродром в сержантовом джипе. Чтобы не дрожали руки, капеллан сжал
кулаки  и  положил их на колени. Он стиснул зубы, стараясь не слушать,
как   сержант   Уитком   радостно   щебечет   по  поводу  трагического
происшествия:  двенадцать  убитых означали еще двенадцать официальных,
за   подписью  полковника  Кэткарта,  писем  соболезнования  ближайшим
родственникам  погибших.  А  это давало сержанту Уиткому основание на-
деяться,  что  на  пасху  в  "Сатердэй  ивнинг  пост" появится наконец
статья, посвященная полковнику Кэткарту.
    Над  летным  полем  стояла  тяжкая,  давящая  тишина,  точно некий
волшебник  околдовал  и  безжалостно  сковал все вокруг. Благоговейный
ужас  объял  капеллана. Такой огромной, пугающей тишины капеллан еще
никогда  не  ощущал.  Почти  двести  человек,  усталых,  исхудалых,  с
растерянным  и  унылым  видом,  стояли  с  парашютными  ранцами  у ин-
структорской мрачной, недвижимой толпой. Казалось, они не желают, да и
не   могут  сдвинуться  с  места.  Капеллан  отчетливо  слышал  слабое
поскрипывание  песка  под  своими  каблуками.  Глаза  его  метались по
застывшему  скопищу  поникших  фигур.  Тут  он  заметил  Йоссариана  и
безмерно   обрадовался,   но   тут   же  застыл,  пораженный  мрачным,
пришибленным  видом  Йоссариана,  глубоким  отчаянием,  которое  он
прочитал  в  его остановившихся, точно подернутых наркотической дремой
глазах.  И  тогда  капеллан  понял,  что  Нейтли  действительно мертв.
Пытаясь  избавиться  от этой мысли, он протестующе замотал головой, на
лице  его  отразилась  мука,  и всего его как будто парализовало. Ноги
оледенели,  и  он  почувствовал,  что  сейчас  рухнет наземь. Нейтли --
мертв.  Все  надежды  на то, что это ложный слух, пошли прахом. Только
теперь он впервые различил едва  слышимое  бормотание  толпы,
непрестанно и четко повторявшей имя  Нейтли.  Нейтли мертв -- мальчика
убили. Где-то в горле зарождался скулящий  вой,  подбородок  задрожал,
глаза  наполнились  слезами,капеллан  заплакал.  На цыпочках он
двинулся к Йоссариану, чтобы с ним вместе разделить горе...
    В этот момент чей-то грубый, жесткий голос властно произнес:
    -- Капеллан Тэппман?
    Капеллан удивленно обернулся: перед ним с вызывающим видом стоял
кряжистый,  усатый,  большеголовый  полковник  с  гладкими розовыми
щеками.  Вид  у  полковника был весьма задиристый. Прежде капеллану не
доводилось встречать этого человека.
    -- Да. А в чем дело?
    Пальцы  полковника  до  боля стиснули руку капеллана. Он попытался
высвободиться, но безуспешно.
    -- Пройдемте.
    Озадаченный капеллан испуганно отпрянул:
    -- Куда? Зачем? И вообще, кто вы такой?
    -- Вам бы лучше подчиниться, святой отец. -- почтительно-печальным
тоном сказал худощавый майор с ястребиным лицом, неожиданно выросший
у другого плеча капеллана. -- Мы действуем от лица правительства. У нас
к вам несколько вопросов.
    -- Какие вопросы? В чем дело?
    -- Вы ведь капеллан Тэппман? -- резко спросил дородный полковник.
    -- Это он, он, -- заверил Уитком.
    --  Следуйте  за  ними!  --  прикрикнул  на  капеллана капитан Блэк,
недобро ухмыляясь. -- Если желаете себе добра, садитесь-ка в машину.
    Чьи-то  руки  настойчиво  потащили  капеллана  к  машине. Он хотел
позвать на помощь Йоссариана, но тот стоял слишком далеко и не услышал
бы.  Кое-кто  из  стоявших поблизости начал поглядывать на капеллана с
любопытством.  Сгорая от стыда, капеллан низко опустил голову и уже
без  всякого  сопротивления  позволил  усадить  себя на заднее сиденье
штабной  машины. Он оказался между толстым розовощеким полковником и
тощим  унылым  майором с елейным голосом. Капеллан машинально протянул
им руки,  решив,  что  они пожелают надеть на него наручники. Впереди
сидел  еще  один  офицер.  За  руль  сел здоровенный солдат из военной
полиции  со свистком и в белом: шлеме. Капеллан не осмеливался поднять
глаза,  покуда  крытая  легковая  машина,  переваливаясь  из стороны в
сторону,  не  выехала  из  расположения  эскадрильи  и не помчалась по
ухабистой дороге.
    --  Куда  вы  меня  везете?  --  робким,  виноватым  голосом спросил
капеллан,  все  еще  не  смея  поднять глаз. Он вдруг подумал, что его
задержали по подозрению в причастности к воздушной катастрофе и смерти
Нейтли. -- Что я такого сделал?
    --  Вам  бы  лучше  помолчать!  Вопросы будем задавать мы, -- сказал
полковник.
    --   Ну,   зачем   же   таким   тоном?..  --  сказал  майор.  --  Так
неуважительно...
    --  Тогда  попросите  его,  чтобы  он  молчал  и  предоставил.  нам
возможность задавать вопросы.
    -- Заткнитесь, пожалуйста, святой отец, и дозвольте уж нам задавать
вопросы,  --  доброжелательным  тоном  сказал  майор. -- Так оно для вас
будет лучше.
    -- Вовсе не обязательно называть меня святым отцом. Я не католик.
    --  И  я  тоже,  святой  отец,  --  сказал  майор.  - Просто я очень
благочестивый человек, и мне нравится называть всех служителей господа
святыми  отцами.  --  Наш  майор  считает,  что  в  окопах не встретишь
неверующих,  --  поддел  майора  полковник и фамильярно ткнул капеллана
кулаком  в  бок.  --  Ну-ка,  капеллан,  просветите  его.  В  окопах
попадаются неверующие, а?
    --  Не знаю, сэр, - ответил капеллан, -- мне не приходилось бывать в
окопах.
    Офицер с переднего сиденья круто обернулся и вызывающе спросил:
    --  Но ведь на небесах-то вам тоже не приходилось бывать! А ведь вы
знаете, что небеса есть, а? -- Или не знаете? -- спросил полковник.
      --  Вы  совершили  очень тяжкое преступление, святой отец --сказал
майор.
      - Какое преступление?
    --  Этого  мы  пока  не  знаем,  --  сказал полковник. -- Но намерены
выяснить. Одно лишь мы знаем наверняка: преступление ваше весьма
серьезно.
    Скрипнув  шинами,  автомобиль  свернул с дороги и, слегка замедлив
ход,  подкатил  к  штабу  полка,  а затем, обогнув здание, -- к черному
ходу.  Офицеры  вышли  из  машины  и  препроводили капеллана по шаткой
деревянной  лестнице  вниз, в подвал - сырую, мрачную комнату с низким
цементным потолком и неоштукатуренной каменной стеной По углам свисала
паутина.  Огромная  сороконожка  промчалась  по  полу  и  скрылась под
водопроводной  трубой.  Капеллана  усадили  на  жесткий  стул с прямой
спинкой. напротив пустого маленького столика.
    --  Пожалуйста,  располагайтесь  поудобней,  капеллан,  --  сердечно
предложил полковник, включая ослепительно яркую лампу и направляя ее
свет  в  лицо  капеллану  Он  положил  на стол медный кастет и коробок
спичек. -- Будьте как дома.
    Глаза  у  капеллана  полезли на лоб. Зубы начали выбивать мелкую
дробь,  руки  и  ноги  стали  ватными,  слабость  разлилась по телу Он
понимал,   что   теперь   они   могут   делать   с  ним  все,  что  им
заблагорассудится.  Здесь,  в  подвале, эти жестокие люди могли избить
его  до  смерти,  и  никто  не вмешается и не спасет его, никто, кроме
разве  этого  набожного,  благожелательного, остролицего майора. Между
тем  благожелательный  майор приоткрыл водопроводный кран так, чтобы
вода с шумом лилась в раковину, и, вернувшись, положил на стол рядом с
медным кастетом длинный тяжелый резиновый шланг.
    -  Ну  что  ж,  все прекрасно, капеллан, -- приободрил его майор. --
Если  вы  не виновны, вам бояться нечего. Чего вы так испугались? Ведь
вы же не виновны?
    - Еще как виновен, -- сказал полковник. -- Виновен с головы до пят.
    -  Но в чем я виновен? -- взмолился капеллан, все более теряясь. Он
не  знал,  у  кого  из  этих  людей  просить пощады. Офицер без знаков
различия притаился в дальнем углу. - Что я такого сделал?
    --  Именно  это  мы  и  собираемся  выяснить, -- ответил полковник и
придвинул капеллану клочок бумаги и карандаш.  --  Будьте  любезны,
напишите-ка  вашу фамилию. Только своим собственным почерком.
    -- Своим почерком?
    --   Вот   именно.  Где-нибудь  на  этой  бумажке.
    Когда  капеллан расписался, полковник отобрал у него  бумажку и
положил рядом с листом бумаги, который он  вынул из папки.
    --  Видите,  --  сказал  полковник майору, который из-за его плеча с
чрезвычайной серьезностью рассматривал оба документа.
    -- Почерк как будто разный, а? -- высказал предположение майор.
    -- Я говорил вам, что это -- его работа.
    -- Какая работа? -- спросил капеллан.
    --  Капеллан,  для  меня  это  тяжкий удар, -- с глубокой, печальной
укоризной в голосе проговорил майор.
    -- О каком ударе вы говорите?
    -- Слов не нахожу, как вы меня разочаровали!
    --  Чем?  --  все  более исступленно допытывался капеллан. -- Что я
такого сделал?
    --  А  вот  что,  --  ответил майор и с видом человека, обманутого в
своих  лучших  надеждах,  швырнул  на  стол  клочок бумаги, на котором
только что расписался капеллан. - Это не ваш почерк.
    От удивления капеллан быстро-быстро заморгал.
    -- Как это -- не мой? Мой!
    -- Нет, не ваш, капеллан. Вы снова лжете.
    --  Но  ведь  я только что расписался у вас на глазах, - в отчаянии
закричал капеллан.
    --  Вот  именно,  --  сокрушенно  возразил  майор. -- Именно у нас на
глазах.  Поэтому  вы  и  не  можете  отрицать,  что это написано вами.
Человек, который пишет чужим почерком, способен на любую ложь.
    --  Кто  это пишет чужим почерком? -- спросил капеллан. В припадке
злости  и  негодования  он  забыл обо всех своих страхах. -- Вы сошли с
ума! Что вы такое городите?
    --  Вас  просили  расписаться, как вы обычно расписываетесь, а вы
этого не сделали.
    -- Как это не сделал? Чей же это еще почерк, если не мой?
    -- Чей-то еще,
    -- Чей?
    --  Именно  это  мы  и  пытаемся  выяснить,  -- угрожающе проговорил
полковник. -- Признавайтесь, капеллан.
    Все  больше  недоумевая,  капеллам  переводил  взгляд  с одного на
другого. Он был на грани истерики.
    --  Это  мой почерк. -- горячо настаивал капеллан. -- Если это не мой
почерк, то какой же еще мой?
    --  А  вот  этот,  --  ответил  полковник.  С торжествующим видом он
швырнул  на  стол  фотокопию  солдатского  письма,  из  которого  было
вымарано  все,  кроме обращения "Дорогая Мэри!" и приписки цензора: "Я
тоскую   по  тебе  ужасно.  А.Т.Тэппман,  капеллан  армии  Соединенных
Штатов".  Заметив, что лицо капеллана залила краска, полковник през-
рительно улыбнулся. -- Ну, капеллан, не знаете ли вы, кто это написал?
    Капеллан помедлил с ответом: он узнал почерк Йоссариана.
    -- Нет.
      --  Ну,  а  читать-то  вы  хоть  умеете?  -- саркастически спросил
полковник. -- Автор ведь расписался?
    -- Да, под письмом моя фамилия.
    -- Стало быть, вы и автор. Что и требовалось доказать.
    -- Но я этого не писал! И почерк не мой!
    -- Значит, вы и тогда изменили свой почерк, пожав плечами, возразил
полковник. -- Только и всего.
    --  Но  ведь  это  просто  абсурд!  -- заорал капеллан. Терпение его
лопнуло.  Сжимая  кулаки и пылая от ярости, он вскочил на ноги. -- Я не
намерен  этого  больше терпеть, слышите? Только что погибло двенадцать
человек,  и у меня нет времени заниматься всякой ерундой. Вы не имеете
права держать меня здесь! Я не намерен этого больше терпеть!
    Не