вствовал  тоску  и угрызения совести.
    -- Пропала? -- откликнулся он равнодушно.
    --  Ага,  пропала. -- Капитан Блэк засмеялся. Его затуманенные глаза
устало  сощурились.  Он  потер  кулаками мешочки под глазами. Щеки его
покрывала  редкая  светло- рыжая  щетина. -- А я-то собирался тряхнуть
стариной и отколоть в Риме какой-нибудь номер с этой безмозглой фифой,
как  бывало.  Наш милый мальчик Нейтли небось бы перевернулся в гробу,
ха-ха-ха! Помнишь, как я раньше изводил его? А теперь -- все...
      --  И  что  ж  о ней -- ни слуху ни духу? -- допытывался Йоссариан.
Мысль  о  нейтлевой  девице не выходила у него из головы. Он постоянно
думал  о  том, как несладко ей теперь. Без ее свирепых, отчаянных атак
он чувствовал себя одиноким и заброшенным.
    --  Там  уже  никого... Все. Крышка, -- весело рассказывал капитан
Блэк,  имея  в  виду  тот  бордель  в Риме и стараясь, чтобы Йоссариан
хорошенько  уяснил  себе  эту  новость. -- Неужели ты не понимаешь? Вся
контора накрылась. И все сгинули.
    -- Сгинули?
    --  Ага.  Их  вытряхнули  прямо  на  улицу.  -- Капитан Блэк от души
расхохотался,  на  его  тощей  шее  радостно  запрыгал острый кадык. --
Опустел  наш  шалашик.  Военная  полиция  прихлопнула  все заведение и
вытурила шлюх. Вот комедия!
    Йоссариан испугался и задрожал:
    -- Зачем они это сделали?
    --  А  не  все  ли равно? -- ответил капитан Блэк, беззаботно махнув
рукой.  - Вытурили их, всех прямо на улицу. Как тебе это нравится? Всю
ораву.
    -- А сестренку нейтлевой девицы?
    --  Турнули, -- засмеялся капитан Блэк. -- Вместе с другими. Прямо на
улицу.
    --  Но она же совсем ребенок! -- горячился Йоссариан. -- Что же с ней
станется?
    --  Какая  разница? -- капитан Блэк равнодушно пожал плечами и вдруг
удивленно   вытаращился   на  Йоссариана.  В  глазах  его  засветилось
хитроватое  любопытство.  --  Послушай,  в  чем дело? Знай я, что ты
будешь  так переживать, я бы выложил тебе все это раньше. Эй, куда ты?
Вернись!  Вернись,  я  хочу  посмотреть,  какая у тебя морда, когда ты
переживаешь.

        39.Вечный город.

    Йоссариан  отправился в самоволку на самолете Милоу. По пути в Рим
Милоу,  благочестиво  поджав  губы,  укоризненно  покачал головой и
ханжеским  тоном сообщил Йоссариану, что ему за него стыдно. Йоссариан
утвердительно  кивнул.  Расхаживая  задом наперед с пистолетам на боку
и отказываясь летать на боевые задания, говорил Милоу, Йоссариан
ломает  дешевую комедию. Йоссариан утвердительно кивнул. Это некрасиво
по  отношению  к  товарищам из эскадрильи, не говоря уже о том, что он
причиняет  немалое  беспокойство  вышестоящему  начальству.  Даже его,
Милоу,  он  поставил  в  очень  неудобное положение. Йоссариан снова
утвердительно  кивнул.  Летчики  начали  роптать.  Йоссариан думает
только  о  спасении собственной шкуры, а в это время такие люди, как
Милоу,  полковник  Каткарт,  подполковник Корн и экс-рядовой первого
класса  Уинтергрин,  лезут из кожи вон, чтобы приблизить час победы.
Летчики, сделавшие семьдесят вылетов, начали роптать, поскольку теперь
они  обязаны  сделать  восемьдесят. Есть опасность, что кое-кто из них
тоже нацепит пистолет и начнет ходить задом наперед. Боевой дух падает
с  каждым  днем  --  и  все  по  вине  Йоссариана.  Страна в опасности.
Йоссариан  поставил  под  угрозу  свое традиционное право на свободу и
независимость тем, что осмелился применить это право на практике.
    Стараясь  не прислушиваться к болтовне Милоу, Йоссариан сидел на
месте  второго  пилота  и  утвердительно  кивал.  Из  головы у него не
выходили  нейтлева  девица, Крафт, Орр, Нейтли, Данбэр, Малыш Сэмпсон,
Макуотт,  а  также разные бесталанные, сирые и убогие люди, с которыми
ему  довелось встречаться в Италии, Египте, Северной Африке и в других
районах  мира.  Сноуден  и  сестренка нейтлевой девицы тоже мучили его
совесть.  Йоссариан,  кажется, догадался, почему нейтлева девица не
только  считала его ответственным за смерть Нейтли, но даже хотела его
убить. Так ли уж, черт побери, она неправа? И она, и другие несчастные
имеют полное право обвинять Йоссариана, и не только Йоссариана, за ту
противоестественную  трагедию,  которая  обрушилась  на  них, как,
впрочем,  и  сама  она  наверняка  повинна  в несчастьях, причиняемых,
например,  ее  сестренке,  да  и  другим  детям.  Кто-то что-то должен
предпринять.  Каждая жертва -- преступник, каждый преступник -- жертва,
и  кто-то  наконец  должен  подняться во весь рост и разорвать эту,
ставшую  привычкой,  мерзкую  цепочку,  которая  угрожает каждой живой
душе.  Как  бы  ни велика была: жажда богатства, как бы ни велико было
желание  бессмертия,  никто  не  смеет  строить  свое  благополучие на
чьих-то слезах.
    --   Ты   раскачиваешь  лодку,  --  сказал  Милоу.
      Йоссариан  снова утвердительно кивнул.
    --   Ты  подыгрываешь  противнику,  --  сказал  Милоу.
    -  Йоссариан утвердительно кивнул.
    -- Полковник Кэткарт и подполковник Корн были очень добры к тебе, --
продолжал Милоу. -- Не они ли наградили тебя орденом за последний налет
на Феррару? Не они ли произвели тебя в капитаны?
    Йоссариан утвердительно кивнул.
    -- Не они ли кормили тебя и каждый месяц платили тебе зарплату?
    Йоссариан снова утвердительно кивнул.
    Милоу  нисколько  не  сомневался,  что,  пойди  Йоссариан  к  ним,
повинись,  отрекись  от  своих заблуждений, пообещай выполнить норму в
восемьдесят  вылетов, и они сменят гнев на милость. Йоссариан сказал,
что  подумает,  и,  когда  Милоу  выпустил шасси и самолет пошел на
посадку,   он,   затаив   дыхание,   стал  молиться  за  благополучное
приземление. Прямо-таки смешно, какое отвращение стала у него теперь
вызывать авиация.
    Когда  самолет  сел,  перед  Йоссарианом  предстал  Рим  --  весь в
развалинах.  Восемь  месяцев  назад аэродром бомбили. Сейчас обломки
белых  каменных  плит  сгребли  бульдозером в приплюснутые кучи: они
громоздились  по  обеим  сторонам  выхода  с летного поля, обнесенного
колючей  проволокой.  Возвышался  полуразрушенный  остов Колизея, арка
Константина  рухнула.  Квартира нейтлевой девицы подверглась разгрому.
Девицы  исчезли,  осталась  одна  старуха.  На  ней  было  напялено
несколько свитеров  и  юбок,  голова обмотана темной шалью. Скрестив
руки на груди,она  сидела  на  деревянном  стуле  возле  электрической
плитки и кипятила  воду  в помятой алюминиевой кастрюле. Когда
Йоссариан вошел,она  громко разговаривала сама с собой, но, заметив
Йоссариана, начала причитать.
    --  Пропали!  --  запричитала она, прежде чем он успел ее о чем-либо
спросить. Держа себя за локти, она раскачивалась, как плакальщица на
похоронах, и стул под ней поскрипывал. -- Пропали!
    -- Кто?
    -- Все. Бедные девочки.
    -- Куда же они делись?
    --  Кто  знает.  Их  выгнали  на улицу. Все пропали. Бедные, бедные
девочки.
    -- Но кто их выгнал? Кто?
    --   Эти  подлые  высоченные  солдаты  в  твердых  белых  шляпах  с
дубинками.  И  наши  карабинеры.  Они  пришли  со  своими  дубинками и
прогнали  их прочь. Они даже не разрешили им взять пальто. Бедняжки...
Они выгнали их прямо на холод.
    -- Их что, арестовали?
    -- Они выгнали их. Просто выгнали.
    -- Но если они их не арестовали, почему они с ними так поступили?
    --  Не  знаю,  --  всхлипнула  старуха.  --  Не  знаю.  Кто  обо  мне
позаботится  теперь,  когда  все  бедные  девочки пропали? Кто за мной
присмотрит?
    -- Но ведь должна быть какая-то причина, -- настаивал Йоссариан. --
Не могли же они просто так ворваться и выгнать всех на улицу!
    -- Без всякой причины, -- всхлипывала старуха, -- без всякой причины.
    -- Какое они имели право?
    -- "Уловка двадцать два".
    --  Что?  --  Йоссариан  оцепенел  от страха, и по телу его пробежал
холодок. -- Что вы сказали?
    --  "Уловка  двадцать  два",  -- повторила старуха, мотая головой. --
"Уловка  двадцать  два". Она позволяет им делать все, что они хотят, и
мы не в силах им помешать.
    --  О чем вы, черт побери, толкуете? -- растерявшись, яростно заорал
на  нее  Йоссариан.  --  Да  откуда  вы знаете, что на свете существует
"уловка двадцать два"?
    --  Солдаты  с  дубинками  в твердых белых щляпах только и твердили
"уловка двадцать два", "уловка двадцать два".
    --  А  они  вам ее показывали, эту "уловку"? -- спросил Йоссариан. --
Почему вы не заставили их прочитать вам текст этой "уловки"?
    --  Они не обязаны показывать нам "уловку двадцать два", -- ответила
старуха. -- Закон гласит, что они не обязаны этого делать.
    -- Какой еще закон?
    -- "Уловка двадцать два".
    --  О,  будь я проклят! -- с горечью воскликнул Йоссариан. -- Опять
этот заколдованный круг! -- Йоссариан остановился и печально огляделся.
-- А где же старик?
    -- Ушел. -- замогильным тоном сказала старуха.
    -- Ушел?
    --  Ушел  в лучший мир, -- сказала старуха и тыльной стороной ладони
коснулась лба. -- Вот здесь у него что-то сломалось. Он то приходил в
себя, то снова впадал в беспамятство.
    Йоссариан  повернулся и побрел по квартире. С мрачным любопытством
он  заглядывал  в  каждую  комнату. Вся стекленная утварь была разбита
вдребезги  людьми  с дубинками. Портьеры содраны, постели свалены на
пол.  Стулья,  столы  и  туалетные  столики опрокинуты. Все, что можно
сломать -- сломано. Разгром был полный. Никакая орда вандалов не могла
бы   учинить  большего  разорения.  Все  окна  были  разбиты,  и  тьма
чернильными  облаками  вливалась  в  каждую  комнату сквозь высаженные
рамы.  Йоссариан  ясно  представлял  себе  тяжелую,  всесокрушающую
поступь  высоких  парней  в  белых  шлемах  --  военных полицейских. Он
представлял  себе  разнузданное  зловещее веселье, с каким они громили
все вокруг, их лицемерное, не ведающее пощады сознание своей правоты и
преданности  долгу.  Бедные девочки -- они все пропали. Осталась только
плачущая  старуха  в  выглядывавших  один  из-под  другого  мешковатых
коричневом  и  сером  свитерах  и черной головной шали. Но скоро и она
пропадет.
    --  Пропали... -- горевала она, когда он вернулся. -- Кто теперь меня
приютит?
    Йоссариан пропустил этот вопрос мимо ушей.
    - У Нейтли была подружка, о ней что-нибудь известно?
    -- Пропала.
    --Эко  мне  известно.  Но что о ней слышно? Кто-нибудь знает, куда
она девалась?
    -- Пропала.
    -- А ее сестренка, что с ней случилось?
    -- Пропала, -- монотонно твердила старуха.
    --  Вы  понимаете, о чем я говорю? -- резко спросил Йоссариан, глядя
старухе  прямо  в глаза, чтобы убедиться, не бредит ли она. Он повысил
голое: -- Что случилось с сестренкой, с маленькой девочкой?
    --  Пропала, и она пропала, -- сердито ответила старуха. Она стала
подвывать  громче.  -- Выгнали с остальными вместе. Выгнали на улицу.
Даже не дали ей надеть пальто.
    -- Куда она ушла?
    -- Не знаю, не знаю.
    -- Кто же о ней позаботится?
    -- А кто позаботится обо мне?
    -- Ведь, кроме вас, она никого не знает?
    - А кто присмотрит за мной?
    Йоссариан бросил старухе в подол деньги -- удивительно, как часто
люди,  оставив  деньги,  думают,  что тем самым они исправили зло! -- и
вышел  на  лестничную площадку. Спускаясь по ступенькам, он поносил на
чем  свет  стоит "уловку двадцать два", хотя знал, что таковой нет и в
помине.  "Уловка  двадцать  два"  вообще  не существовала в природе.
Он-то  в  этом  не  сомневался, но что толку? Беда была в том, что, по
всеобщему мнению, этот закон существовал. А ведь "уловку двадцать два"
нельзя  было  ни потрогать, ни прочесть, и, стало быть, ее нельзя было
осмеять,   опровергнуть,   осудить,   раскритиковать,   атаковать,
подправить,  ненавидеть,  обругать,  оплевать,  разорвать в клочья,
растоптать или просто сжечь.
    На  улице было холодно и темно, тусклый промозглый туман колыхался
в  воздухе  и  сочился  по  шершавой  облицовке  каменных домов, по
пьедесталам  памятников. Йоссариан поспешил к Милоу, чтобы покаяться
и отречься от заблуждений.. Он сказал, что просит извинения, и, созна-
вая, что лжет, пообещал сделать столько боевых вылетов,сколько
пожелает  полковник Кеткарт, если только Милоу использует все  свое
влияние  в Риме, чтобы установить местопребывание сестренки нейтлевой
девицы.
    --   Ей  всего  двенадцать  лет,  она  же  еще  ребенок,  Милоу,  --
взволнованно  объяснил  Йоссариан.  -- Мне хочется отыскать ее, пока не
поздно.
    Тот встретил его просьбу милостивой улыбкой.
    --  У  меня  как  раз  есть то, что тебе надо, -- двенадцатилетняя
девственница,  совсем  еще  ребенок, -- объявил он бодро. - Правда, на
самом  деле  этому  ребенку  всего  лишь  тридцать  четыре, но строгие
родители  держат  свою  дочь на диете с низким содержанием протеина. И
вообще...
    --  Милоу,  речь  идет  о  маленькой  девочке,  --  нетерпеливо, с
отчаянием  в  голосе  перебил  его Йоссариан. -- Как ты не понимаешь! И
главное  --  я  хочу  ей  помочь.  Ведь  у  тебя самого дочери. Она еще
ребенок.  Она  оказалась  совсем  одна  в  этом  городе, за ней некому
присмотреть.  Я хочу спасти ее от беды. Неужели ты не понимаешь, о чем
я говорю?
    Милоу все понял и был растроган до глубины души.
    --  Йоссариан,  я горжусь тобой, -- воскликнул он прочувствованным
тоном. -- Серьезно, я горжусь. Ты даже не представляешь себе, до чего я
рад,  что  тебя  волнуют  не  только  сексуальные проблемы. Ты человек
принципа.  Разумеется, у меня есть дочери, и я понимаю тебя, как никто
в  мире.  Мы  ее  найдем. Не беспокойся. Пойдем и разыщем эту девочку,
даже если для этого нам придется перевернуть весь город. Пошли.
    И Йоссариан вместе с Милоу Миндербиндером в скоростной служебной
машине  синдиката  "М.  и  М." отправились в управление полиции, где
смуглый,  неряшливый  полицейский  комиссар  с  тоненькими  черными
усиками  и  в  расстегнутом  мундире приветствовал Милоу с таким неп-
риличным подобострастием, будто Милоу был неким элегантным маркизом.
    --  А-а, марчезе Милоу! ( Маркиз (итал.).) -- воскликнул донельзя
польщенный  комиссар.  --  Почему же вы не предупредили меня о своем
приходе? Я бы устроил в вашу честь роскошный банкет. Входите, входите,
марчезе. Вы у нас такой редкий гость.
    Милоу понял, что нельзя терять ни минуты.

    --  Привет,  Луиджи,  -- сказал он, кивнув с такой небрежностью, что
это  могло показаться невежливым. -- Луиджи, мне нужна ваша помощь. Это
мой друг. Ему нужно найти одну девочку.
    --  Девчонку, марчезе? - спросил комиссар и озадаченно поскреб себе
щеку. -- В Риме уйма девчонок. Найти девчонку для американского офицера
-- пустяковое дело.
    --  Нет,  Луиджи,  ты  меня  не понял. Речь идет о двенадцатилетнем
ребенке, он хочет найти эту девочку как можно скорее.
    --  А-а...  Ну теперь я понял, -- смекнул комиссар. -- Для того чтобы
это  найти,  потребуется некоторое время. Но если ваш друг подождет на
конечной остановке пригородного автобуса, куда приезжают молоденькие
девочки из деревень в поисках работы, то я...
    -- Да нет, Луиджи, никак ты нас не поймешь, -- оборвал его Милоу так
грубо  и  нетерпеливо, что полицейский комиссар вспыхнул, вскочил и,
вытянувшись  в струнку, начал смущенно застегивать пуговицы мундира. -
Эта  девочка  --  старый  друг  семьи, и нам хочется ей помочь. Она еще
дитя.  И  сейчас  бродит  где-то  в городе одна- одинешенька. Мы хотим
разыскать  ее,  пока кто-нибудь ее не обидел. Теперь ты понял? Луиджи,
это  для  меня очень важно. У меня дочь такого же возраста, и для меня
нет  ничего важнее, чем спасти сейчас это бедное дитя; пока не поздно.
Ты мне поможешь?
      --  Си, марчезе, теперь я понял, - сказал Луиджи. -- Я сделаю все,
что  в  моих  силах.  Я  найду ее. Но сегодня вечером у меня почти нет
людей.  Сегодня  мои  ребята  пытаются  перекрыть  каналы,  по которым
поступает контрабандный табак.
    -- Контрабандный табак?- спросил Милоу.
    -- Милоу, -- взмолился Йоссариан. Сердце его оборвалось. Он понял,
что теперь все пропало.
    --  Си,  марчезе,  --  сказал Луиджи. -- Прибыль от незаконного ввоза
табака   настолько   высока,   что  справиться  с  контрабандой  почти
невозможно.
    --  А  что,  в  самом деле прибыль так уж высока? -- спросил Милоу с
живейшим  интересом.  Его  брови  цвета  ржавчины  алчно изогнулись, а
ноздри жадно втянули воздух.
    -- Милоу, -- окликнул его Йоссариан. -- Не забудь обо мне.
    --  Си,  марчезе,  --  ответил  Луиджи. -- Доход от незаконного ввоза
табака   весьма  высок.  Контрабанда  превратилась  в  национальный
скандал, в позор нации.
    --  Вот  оно  что!  --  заметил Милоу с рассеянной улыбкой и, словно
заколдованный, направился к дверям.
    --   Милоу!  --  завопил  Йоссариан  и  порывисто  кинулся  к  двери
наперехват. -- Ты ведь пообещал помочь мне.
    --   Табак,  контрабандный  табак,  --  объяснял  Милоу,  отталкивая
Йоссариана  с  дороги.  У него были мутные глаза эпилептика. -- Позволь
мне пройти. Я хочу ввозить контрабандный табак.
      --  Не  уходи,  помоги  мне  разыскать  ее, -- умолял Йоссариан. --
Контрабандный табак подождет до завтра.
    Но Милоу был глух к этой просьбе, он пробивался к двери, хотя и не
прибегая  к  силе,  но  неудержимо, точно в каком-то ослеплении, весь
потный,  с  лихорадочным  румянцем  на  щеках,  с подергивающимися,
слюнявыми  губами. Его будто терзала глубокая, безотчетная тоска, и он
негромко  подвывал:  "Контрабандный  табак, контрабандный табак". В
конце  концов  Йоссариан  сдался  и  уступил  ему  дорогу,  поняв, что
остановить  его -- дело совершенно безнадежное. Милоу пулей выскочил за
дверь.  Полицейский  комиссар  снова  расстегнул  мундир  и  впился  в
Йоссариана презрительным взглядом.
    --  Чего тебе здесь нужно? -- холодно спросил он. -- Ты хочешь, чтобы
я тебя арестовал?
    Йоссариан  вышел  из кабинета, спустился по лестнице и очутился на
темной,  как гробница, улице. Милоу и след простыл. Вокруг -- ни одного
светящегося  окна.  Несколько  кварталов  Йоссариан  шел  по пустынной
улице,  круто  поднимавшейся в гору. Впереди, куда убегала булыжная
мостовая, сияли огни широкой авеню, а полицейский участок находился
в самом низу на другом конце улицы, где желтые лампы у входа светили в
сыром воздухе, как мокрые факелы. Моросил мелкий, холодный дождь. Иос-
сариан  медленно  одолевал подъем. Скоро он подошел к тихому, уютному,
манящему  ресторанчику с красными вельветовыми занавесками на окнах.
Голубые   неоновые   буквы   над  входом  гласили:  "Ресторан  "ТОНИ".
Прекрасные закуски  и  напитки.  Вход  воспрещен".  Голубая  неоновая
надпись удивила  Йоссариана, но только на миг. Никакой абсурд более не
казался ему  странным  в  этом  уродливом  мире.Причудливо наклоненные
фасады домов  образовывали  сюрреалистическую  перспективу, улица
казалась перекошенной.  Он поднял воротник своей теплой шерстяной
куртки и зябко обхватил себя руками. Ночь была ненастная.
    Босой  мальчик  в легкой рубашке и легких драных штанах вынырнул
из  темноты.  Этот  черноволосый  мальчик отчаянно нуждался в стрижке,
туфлях и носках. Его болезненное лицо было, бледным и печальным. Он.
брел  по  мокрому  тротуару,  и  ноги  его  противно чавкали по лужам.
Йоссариана  охватила  такая  пронзительная жалость к его бедности, что
ему  захотелось  даже  убить  этого  мальчика, потому что он напоминал
других бледных, печальных, болезненных мальчиков, которые в ту же ночь
вот  так  же  бродили по Италии и так же нуждались в стрижке, туфлях и
носках.  Он  заставил  Йоссариана  вспомнить  всех калек, продрогших и
голодных  мужчин  и  женщин,  всех  молчаливых,  покорных, набожных
матерей  с  глазами  кататоничек,  которые  в  эту же ночь, под тем же
промозглым  дождем, словно животные, кормят своих младенцев, тыча им в
рот  стылое  бесчувственное вымя. Коровы, а не люди... И едва он успел
об этом подумать, как мимо него проковыляла кормящая мать с завернутым
в  че