Сараган!
   Для Зигмуся все имена и клички  звучали  знакомо.  Еремиаша  он  знал
лично и питал к нему почтение, граничащее с благоговением, про  Форзицию
тоже что-то слышал, он только не знал, что в этой истории участвовал еще
и  Сараган.  Каким  чудом  выбракованная  кобылка  была  покрыта   таким
производителем?!..
   - И у вас  это  все  в  племсвидетельстве  записано?  -  спросил  он,
тактично пытаясь скрыть свое недоверие.
   - Разумеется! Флора, от Сарагана и Форзиции. А вы  удивились?  Нечему
удивляться, эта Форзиция принадлежала дочери одного  такого  типа...  Та
выкупила ее после операции, а этот ее  папаша  мог  практически  все  на
свете устроить. Если бы он  настаивал,  так  эту  Форзицию  и  чемпионом
породы бы покрыли...
   - Сараган лучше, - вырвалось у Зигмуся. Он с  беспокойством  наблюдал
за метаморфозой, которая на глазах происходила с его  собеседником.  Вся
заспанность исчезла бесследно, растрепа стал говорить разумно, оживленно
и с явным знанием предмета. Плохо. Может быть,  лошади  -  его  хобби...
Может статься, вырвать у него из рук  эту  кобылку  окажется  совсем  не
таким простым делом, без панны Моники не обойдется...
   - А увидеть ее можно?
   - Которую?
   - А Флору эту, дочку Форзиции.
   - Да ради Бога.  Она  у  Липковского  пасется.  Подождите.  Я  только
оденусь, и мы вместе сходим.
   Через пятьдесят минут, доведенный долгим ожиданием  до  сумасшествия,
Зигмусь перестал оглядывать и оценивать оригинальное хозяйство  и  начал
гадать, во что же этот  тип  может  одеваться.  Фрак?..  Галстук-бабочку
завязывает?.. Ведь лето на дворе, надел себе трусы, брюки и рубашку! Ну,
умылся, допустим, так ведь сколько времени можно  умываться?..  В  ванне
заснул? Да где ванна, в этой-то халупе! Ладно, допустим, еще брился. Так
ведь уже час прошел, не локоны же он на бигуди накручивает?!
   Осика вдруг испугался, что растрепа, оторвавшись от беседы о лошадях,
просто-напросто лег снова спать. В ужасе он направился обратно  к  дому,
но тут растрепа снова показался в дверях.
   - Нашел! - удовлетворенно сказал он. - Я искал эти документы и нашел.
Вот, пожалуйста.
   По дороге Зигмусь жадно просмотрел бумаги. Все сходилось:  Флора,  от
Сарагана и Форзиции, дочери Аквино. Он попытался вспомнить, не видел  ли
на лугу Липковского серую лошадь, потому что  потомки  Сарагана  -  если
удавались в отца - обычно бывали серыми.  Нет,  вроде  бы  не  было  там
такой, значит, эта Флора похожа на мать. Как там было с этой  Форзицией?
Эх, кретин, почему он так невнимательно слушал! Но  что-то  он  все-таки
помнил, кажется, она была неплоха, только в трехлетнем  возрасте  у  нее
развилась опухоль на ноге, в  самом  начале  сезона,  все  о  ней  очень
жалели, потому что у нее были неплохие шансы  на  дерби...  Ну  да,  был
разговор, что когда-то Вонгровской страшно не везло, самые лучшие лошади
летели у нее черту под хвост. И Форзиция  тоже  была  у  нее...  Значит,
получается, что по матери у этой кобылки происхождение  почти  не  хуже,
чем по отцу...
   На лугу у Липковского паслось восемь голов скота. Шесть лошадей, коза
и один свежеостриженный баран. Зигмусь с сомнением посмотрел на лошадей.
Два мощных першерона,  одна  полукровка,  мерин,  явно  уже  преклонного
возраста, две взрослые кобылы и жеребенок-подросток. Ни одна из взрослых
кобыл не походила на  дочь  Форзиции  и  Сарагана:  одна  была  упряжной
лошадью в прекрасной форме, вторая демонстрировала невероятное ожирение,
будучи  толстой,  как  бочка.  Он  вопросительно  посмотрел  на   своего
спутника.
   - Флора! - нежно позвал городской придурок.
   Жирная кобыла подняла голову  и  подбежала  к  нему  легким  галопом.
Увидев, как она движется, Зигмусь поверил в ее происхождение.  Это  была
потрясающая кобыла, совершенно испорченная, ожиревшая, не тренированная,
можно сказать, жемчужина, брошенная в навоз и поросшая мхом. Он прикусил
язык, чтобы не сказать  чего-нибудь  такого,  что  свело  бы  дальнейшие
переговоры на нет.
   Городской придурок похлопал ее по шее и подал на ладони куски сахара.
Кобыла поверх низкой ограды положила  голову  ему  на  плечо.  Она  явно
обожала своего хозяина. У Зигмуся  мелькнула  дурацкая  мысль,  что  эти
женщины   действительно   непредсказуемы:   любить   такого   идиотского
хозяина!.. В свою очередь, ничего удивительного, что он не распознал  ее
сразу...
   - Ну да, - сказал он наконец, кашлянув. - Так что бы вы сказали, если
бы нашелся покупатель на ту? Флоренцию?
   Флоренция с развевающейся гривой и распущенным по ветру  хвостом  как
раз облетала пастбище самым красивым в мире галопом. Вела она  себя  при
этом немножко странно. Она мчалась куда-то вправо от  них,  потом  резко
меняла направление, а потом  неслась  в  другую  сторону,  но  опять  до
какой-то невидимой точки. Потом еще раз то же  самое.  Поворачивала  как
ошпаренная и с  грохотом  мчалась  назад.  Зигмуся  это  заинтересовало;
потому что он не видел никакого препятствия.
   Он толкнул локтем в бок городского придурка, занятого Флорой.
   - А что это она так?..
   - Канавка, - ответил тот, даже не посмотрев. - Она не любит канавок.
   Зигмусь вытаращил глаза, потому что не видел никаких канавок. Наконец
ему удалось высмотреть в траве словно бы маленькую бороздку глубиной  не
более сантиметра. Это,  значит,  и  есть  канавка?  Да  тут  все  с  ума
посходили! И кобыла, и ее этот хозяин, и он сам, наверное.
   Отступать, однако, он  был  не  намерен,  хоть  бы  даже  вся  округа
состояла исключительно из помешанных.
   - Так что бы вы сказали, если бы кто-нибудь захотел ее купить?
   - Все зависит от того, кто захочет,  -  ответил,  подумав,  городской
придурок. - И для чего ее покупают.
   - Для верховой езды.
   - Смотря для какой. Кому попало я ее не  отдам,  потому  что  люди  с
лошадьми плохо обращаются. В хорошие руки - подумаю...
   - В самые лучшие! - не  колеблясь  заверил  Зигмусь  и  подумал,  что
худших рук,  чем  у  этого  кретина,  быть  вообще  не  может,  а  потом
перестроился на мысли о панне Монике. -  Одна  бабенция  любит  лошадей.
Ездит на них от рождения. Она как раз ищет молоденькую кобылку для себя,
сама хочет ее тренировать, пока ее кто другой не обломал, ну,  и  хочет,
чтоб порода была...
   Городской придурок словно немного расстроился.
   - Ну, такого происхождения, как у Флоры, у Флоренции уже нет. Она  от
Мармильона. Производители экстра-класса мне, знаете ли, не по карману.
   Зигмусю   стало   жарко.    Начинались    последствия    старостиного
мошенничества. Он не думал над этим раньше, но ведь было  очевидно,  что
Мармильон снижает цену этой кобылы, поэтому  первым  одураченным  станет
этот олух царя небесного, которому даже не хотелось самому вести  кобылу
на случку. И это при том, что пастбище у него под носом! Покарай Господь
такую вонючку... И панне Монике тоже правды не скажешь...
   Он колебался только одно краткое мгновение. Ему было не по  себе  при
мысли, что придется вот так, ни с того ни с сего,  обдурить  незнакомого
типа, который ничего  плохого  ему  не  сделал.  Кто  знает,  может,  по
прошествии одного-двух скаковых сезонов он и  попробовал  бы  как-нибудь
распутать это мошенничество, если бы только не  эти  коровы!  Они  вдруг
вспомнились ему. Жлоб, растяпа и  мерзавец,  который  доводит  приличную
скотину до такой степени истощения посреди пастбища и плодородной земли,
не заслуживает никакой пощады. Пусть теряет! Чтоб ему  самому  исхудать,
как его несчастные коровы!
   - Так оно и лучше, - сказал безжалостный Зигмусь. -  Для  всяких  там
Сараганов у этой дамочки кошелек недостаточно толстый. Подешевле-то  она
сможет заплатить. Так сколько вы хотите?
   Городской придурок, видимо, решил, что  беседа  вступила  в  решающую
фазу, и сделал  попытку  высвободиться  из-под  кобыльей  головы,  уютно
устроившейся у него на плече.
   - Ну-ну, хватит, пшла, пшла! Пусти меня. На вот на тебе еще, возьми и
пойди побегай!
   Он покопался в карманах вязаного жакета, что кобыла мгновенно поняла.
Она убрала башку, схватила губами с  ладони  хозяина  еще  один  кусочек
сахара и снова попыталась прижаться к своему повелителю,  но  тот  успел
отойти подальше от  ограды,  и  ей  уже  было  не  дотянуться.  С  явным
неудовольствием она заржала и  величавым  шагом  направилась  в  дальний
конец луга. С горечью и возмущением Зигмусь подумал,  что  из-за  такого
веса и брюха, которые пристали скорее хрюшке, чем лошади, ей и бегать-то
не хочется. Нет, он отнесется к этому идиоту без всякой пощады,  обжулит
его на Мармильоне с чистой совестью! Такой придурок запросто  изуродовал
бы Флоренцию так же, как изуродовал Флору!
   - Ну, я даже не знаю, - неуверенно и озабоченно промямлил этот идиот.
- Вообще-то говоря, она довольно дорого стоит...
   - Так сколько же? - нажал Зигмусь.
   - Откуда мне знать... Я ведь, по правде говоря, о продаже как-то и не
думал...
   Зигмусь с трудом удержался, чтобы не высказать ему все, что он думает
по этому поводу.
   - Так сколько же?
   - Ну, а сколько эта дама может предложить?
   Зигмусь умолк, молниеносно рассчитывая время. Завтра утром он  должен
быть на работе. До панны Моники ему час пешком, а на машине пять  минут.
Он уже протрезвел, подъедет на машине и поймает ее. Обсудит с  ней  этот
вопрос и вернется. Сделку надо бы довести до конца  сегодня  же,  потому
что потом может быть поздно, такой болван способен изменить свое решение
и натворить еще кучу всяких глупостей. Ждать  до  перерыва  в  сезоне...
Речи быть не может, исключено, это было бы преступлением!
   - Ладно, - решил он. - Я прямо сейчас к ней заскочу  и  вернусь.  Где
мне вас найти, скажем так, через полчасика? Вы здесь будете или дома?
   - Я могу и тут подождать.
   Поспешно удаляясь, Зигмусь на  ходу  оглянулся  и  полностью  поверил
полученному обещанию. Городской  придурок  стоял,  опираясь  локтями  на
ограду, и таращился на лужайку и коней так, словно в этом и состояла вся
его жизнь. Было ясно,  что  без  сильного  внешнего  воздействия  он  не
двинется с этого места по меньшей мере до вечера...
   За полтора скаковых сезона бывший  ученик,  а  ныне  жокей-практикант
Осика с усилием заработал на "малый фиат", весьма попользованный, но еще
на ходу. Пары свадебного банкета окончательно выветрились у  Зигмуся  из
головы. Он сел и дал газу, потому что каждая минута казалась ему ценной.
   - Зигмусь! - удивленно воскликнула Моника Гонсовская и опустила ногу,
уже занесенную в стремя. - Ты что тут делаешь? Сегодня же суббота!
   - Так я и должен завтра утром быть  на  работе,  -  ответил  Зигмусь,
вылезая из "малого фиата". - Я отгул  взял  на  свадьбу  сестры.  Так  и
думал,  что  раз  сегодня  суббота,  значит,  вы  тут,  а  здесь   такое
исключительное дело, такая  оказия,  какой  свет  не  видел.  И  лошадь,
которой еще свет не видел. К сестре на свадьбу я даже два раза приезжал,
потому что она крепко затянулась, сейчас гуляют  у  жениха,  а  я  хотел
попросить, чтобы вы мне помогли, панна  Моника,  потому  что  сам  я  не
справлюсь, даже если этот драндулет продам...
   Моника  Гонсовская  выслушала  всю  историю   очень   внимательно   и
сосредоточенно, хотя не сразу избавилась  от  ощущения,  что  ее  помощь
Зигмусю должна  заключаться  в  участии  в  свадебном  пиру.  Городского
придурка, правда, она лично не знала, но про него  слышала,  потому  что
слухи о его к  небесам  вопиющих  безобразиях  по  отношению  к  скотине
разошлись широко. Он испортил коней, запустил  землю,  пустил  по  ветру
банковские кредиты, сгубил коров - было двадцать, а осталось семь, да  и
те подыхают. Моника горячо разделяла мнение, что  нельзя  позволить  ему
испакостить что-нибудь еще.
   - Я не могу, вы ж сами понимаете, - объяснял Зигмусь. - Не  положено,
чтобы практикант - а хоть бы даже и жокей - собственную лошадь держал  и
выставлял. Но какое-нибудь частное лицо имеет полное право, и этим лицом
были бы вы, панна Моника. Мы бы ею сообща владели, половину стоимости  я
наскребу,  и  мы  бы  ее  тренировали  здесь,  а  потом  на   ипподроме.
Вонгровская наверняка согласилась бы, я ей вроде нравлюсь, да ведь и  то
сказать, я ей в щи не плюю. Вы только посмотрите на эту  кобылку,  пусть
даже издали, на эту Флоренцию - сами увидите. Боже ты  мой  милосердный,
вот это лошадь! Если этот гад и ее испортит.., хоть святых выноси!
   Они поехали: Зигмусь на "малом  фиате",  Моника  верхом,  потому  что
именно затем сюда на уик-энд и приезжала, чтобы тренировать  лошадей.  И
неизвестно, кому это доставляло большее удовольствие, ей  или  животным.
Глаз у нес был наметан не хуже, чем у Зигмуся, она же всю жизнь  провела
рядом с лошадьми, да и отец  передал  ей  свои  знания,  а  третий  курс
ветеринарной академии добавил  свое.  Моника  заметила  Флоренцию,  едва
только они приблизились к лужайке. Восхищение вспыхнуло в ней как пожар.
   - Он даже цену не может назначить, - с презрением шептал  Зигмусь.  -
Он говорит, что это вы должны сказать, сколько  за  нее  даете?  Как  вы
думаете, сколько за нее можно дать? Как за дочь Флоры и Мармильона?
   Моника сделала усилие и оторвала восторженный взор от кобылки,  чтобы
посмотреть на остальных лошадей.
   - Что он сделал с этой Флорой! - воскликнула она в ужасе. - Ты  прав!
Флоренцию необходимо у него отобрать. Это который будет?..
   - А тот, что там стоит...
   - И что, он все время так простоял? Ему что, делать нечего?  О  Боже!
Не-ет, я с ним разговаривать не стану, я же сразу брякну что-нибудь,  не
выдержу, и мы поссоримся. Тебе самому придется устраивать дело.  Погоди,
я знаю, что Гамбия пошла с аукциона  за  тридцать  тысяч  долларов,  эта
должна стоить половину. Это сколько же получается?
   - Я бы больше пятнадцати не  дал,  -  решительно  сказал  Зигмусь.  -
Миллионов злотых. А может, и еще поторгуюсь."
   - Столько  у  меня  не  наберется,  но  семь  я  даю.  Ты  наскребешь
остальное?
   - А как же иначе? Я просто должен, чтоб  я  сдох!  Завтра  под  вечер
привезу ему, только  договор  купли-продажи  подписать  надо  сегодня  и
сегодня же ее перевести к вам. Ладно, пойду к нему, а  вы  не  уезжайте,
потому что я вроде как от вашего имени покупаю.
 
*** 
 
   Только в июле после дерби, где он добился ошеломляющего успеха, придя
четвертым на лидере, Зигмусь сумел приехать в Лонцк не на полчасика, как
обычно, а на чуть большее время. Флоренция бегала по собственной  леваде
Гонсовских, точнее говоря, в момент его появления она находилась  за  ее
пределами. Кобылка паслась на  казенном  пастбище,  на  что  в  явном  и
нескрываемом остолбенении смотрели три человека: Моника, ее отец и  один
из конюхов. Зигмусь  чрезвычайно  удивился  этому  зрелищу,  потому  что
пастбище принадлежало подсобному хозяйству конзавода и о том, чтобы  его
потравила лошадь, не  могло  быть  и  речи.  Эти  трое  должны  были  бы
немедленно отреагировать на такое безобразие и отвести кобылу на  место.
А они тем временем стояли без движения  и  с  раскрытыми  ртами  на  нее
таращились, ничего не предпринимая.
   - День добрый, - вежливо поздоровался Зигмусь. - И что тут  творится?
Почему она там...
   - Это чокнутая, - с глубокой уверенностью в голосе  заявил  конюх.  -
Чтоб меня громом поразило, она чокнутая, говорю вам!
   - А, Зигмусь! - сказала Моника, не поворачивая головы. - Как  у  тебя
жизнь? Действительно, поразительное дело...
   Старый Гонсовский качал головой и потирал нос, а это означало, что он
чем-то поражен и не знает, что и думать.
   - Ничего подобного я в жизни еще не видел, - задумчиво проговорил он.
- Может, этот подонок ее так натренировал?
   - А что случилось? - полюбопытствовал Зигмусь.
   Моника только теперь обернулась к нему.
   - Хорошо, что  приехал,  может,  ты  что-нибудь  знаешь.  Слушай,  ты
представляешь себе, что она вытворила? Вылезла из левады под жердиной!
   Зигмусь посмотрел на ограду. Она состояла из одинарных  жердей  между
столбами, причем жерди начинались на высоте примерно метр  двадцать.  Ни
одна лошадь, кроме разве что пони, там бы не поместилась.
   - То есть как под жердиной?..
   - А вот так: под. Подогнула ноги, как пес, проползла, пролезла внизу.
   - И даже жердину не сбросила, - добавил конюх. - Уши  прижала,  хвост
между ног.., чокнутая, точно!
   - Этого не может быть, - подумав, вынес Зигмусь свой приговор.
   - Мы это сами видели, все трое, - сказал старый Гонсовский, -  минуту
назад. Моника,  забери-ка  ее  оттуда,  пусть  не  травит  пастбище.  А,
Зигмусь, это ты... Слушай, что он все-таки с ней делал? Ты  его  знаешь,
этого городского придурка?
   - Да ничего он с ней не делал. Он вообще не способен что-либо делать.
Такой  заспанный  разиня,  какого  еще  свет  не  видал,  куда  ему  там
заниматься лошадью! Нет, серьезно, она что, пролезла внизу?
   - Так я же тебе и говорю!
   - Если это вы говорите, поверю...
   - Вовсе не обязательно. Признаться, я бы и сам не  поверил,  кабы  не
видел собственными глазами.
   - Но это она сама по себе так, потому что о придурке тут  и  говорить
нечего.
   - Так я ж и сказал, - упрямился конюх,  -  чокнутая.  И  с  ней,  вот
попомните мое слово, еще наплачемся. Чтоб меня  старая  кляча  покусала,
коль я что не так сказал!
   -  И  покусает,  Антоний,  потому  что  ничего  такого  не  будет,  -
предсказала Моника, возвращаясь с кобылой в паддок. -  Это  моя  золотая
девочка, хорошая и воспитанная, только пугливая немного. Антоний  видел,
как она сама ко мне подошла.
   - Да потому что панна Моника любого коня приручит.  А  кобылка-то  не
голодная, на пастбище она просто полакомиться полезла.
   - Надо жердину опустить, - решил Гонсовский. -  Или  -  еще  лучше  -
добавить по одной по всей ограде, пониже. Иначе она все время будет  так
лазать, потому что ей, как видим, это никакого труда не составляет.
   Флоренция положила голову на плечо Монике и прижалась к ней.  Зигмусь
с безграничным восхищением смотрел  на  великолепно  очерченный  храп  и
слегка раскосые сияющие глаза. Он вынул из  кармана  антоновку  и  подал
кобыле на ладони. Флоренция съела угощение с  большой  охотой,  а  потом
стала  обнюхивать  Зигмуся,  толкая  его  под  подбородок   шелковистыми
ноздрями.
   - Надо  за  ней  послеживать,  потому  что  она  большая  лакомка,  -
вздохнула Моника. - А вообще-то она форменное чудо! Зигмусь, у  тебя  не
только глаз наметанный, но, наверное, и нюх! В последний момент ты ее  у
этого дебила отобрал! Она ведь скакала, только когда ей самой  хотелось.
Хорошо, что ей это нравится, а то ведь она уже начинала салом обрастать.
Кроме того, ты можешь себе представить, что она до сей поры седла  и  не
нюхала?! Ничего на спине не носила!
   Зигмусь только головой покачал. Он вспомнил,  что  слышал,  как  этот
придурок  вроде  как  с  лошадьми  играл  в   конюшне.   Конюшен   возле
хибары-пугала видно не  было,  значит,  их  заменял  хлев.  Кроме  того,
интересно, как он с ними там мог играть... Взаимно лягались они, что ли,
или кусались?..
   - Он ее только выпускал побегать? - неуверенно спросил он.
   - И того не делал! Говорю тебе, она бегала столько, сколько хотела! У
нее уже пузо расти начинало, я-то думала, что от обжорства, а  оказалось
- от застоя! Еще немного - и она стала бы точь-в-точь как мать, у меня в
глазах темнеет, когда я об этом болване подумаю! А  развита  она  -  сам
видишь - почти как двухлетка, на нее уже два  месяца  назад  можно  было
садиться!
   Зигмусь поддакнул, кивая головой. На лице его ясно читалось изумление
пополам с недоверием. Он сразу  подумал,  что  сам  попробует  сесть  на
лошадь и посмотрит, что из этого выйдет. Он заранее был  уверен,  что  с
этой лошадью ничего нельзя добиться силой, только добротой...
   - А я вам говорю и говорю: чок-ну-та-я, она чокнутая и есть, -  снова
влез в разговор конюх, причем в голосе его помимо неодобрения  слышалась
нежность. - Веточки боится.
   Фло