илось,  что  поставили  новую  пружину.  Достижение  цивилизации  и
прогресса.
   - Цивилизация и прогресс! Ха-ха-ха!
   - Ну что ты хочешь, мы же все уперлись рогом в цивилизацию...
   - Простите, а в какой скачке? -  спросил  нас  взволнованно  какой-то
тип, перелистывая программку.
   - Что в какой скачке?
   - Цивилизация. В какой скачке она участвует?  Что-то  я  не  могу  ее
найти...
   - Тут не цивилизация, а бред сивой кобылы, - объяснила я.
   - Сивых кобыл сегодня нет, -  вмешался  пан  Рысь,  пробираясь  между
кресел. - Я смотрел в паддоке: там только каурые и гнедые.
   - Люди, вы о чем говорите?! - возопил полковник, который слушал  весь
этот кошмар. - Мало того что тут чудовищный шум, так  мне  еще  начинает
казаться, что я спятил...
   - А вы уверены, что вам это кажется? Чертовы двери  заглушали  каждое
второе слово. Мне  удалось  выяснить,  что  на  двери  поставили  новую,
слишком упругую пружину, которая пока не разработалась.  Оставить  двери
открытыми  невозможно,  потому  что  тогда  чудовищный  сквозняк  выдует
столики, людей и все остальное. Этот  смерч  и  так  программки  из  рук
вырывает.
   - По крайней мере, это хоть бесшумно будет происходить, - заметил пан
Рысь.
   Мощный грохот раздавался с интервалом примерно раз в  секунду.  Двери
давали  леща  каждому  входящему.  Какой-то  тин,   зачитавшийся   своей
программкой, получил такого  пинка,  что  бабочкой  пролетел  через  все
помещение и приземлился только у столика возле противоположной стены. Он
страшно извинялся  и  предлагал  поставить  по  новой  чашке  кофе  всей
компании  за  столом,  но  был,  к  своему  удивлению,  встречен  полным
пониманием и сочувствием. Ветер содрал  у  пани  Ады  туфельку  с  ноги.
Огромная створка двери постоянно  вырывалась  у  кого-нибудь  из  рук  и
бабахала в косяк. Здание дрожало до самого фундамента.
   По дороге к паддоку  я  наткнулась  на  председателя  попечительского
совета в замечательном состоянии здоровья, с рукой на перевязи.
   - Всех вам благ  по  поводу  выписки  из  больницы,  -  сказала  я  в
бешенстве. - Не хочу цепляться к вам  с  самого  начала,  но  что  такое
сотворили с нашими дверями?! Это же чистое безумие, здание развалится!
   - А я, уважаемая пани, на бюллетене! - злорадно ответил он.
   - Холера вас подери!
   - Но я должен сказать вам спасибо. Пиво за мной. Это же вроде как  вы
меня нашли?
   - Я. Пиво - это пожалуйста. А спасала вас пани Мария.
   Я приняла пиво и изъявления благодарности, не вдаваясь в  подробности
того вечера. Признаться ему в том, что я на него  наступила,  показалось
мне нетактичным.
   В  холле  и  возле  паддока  страшный  грохот  звучал  чуть  тише.  Я
посмотрела на лошадей и проверила, кто на  них  скачет.  Рядом  со  мной
вдруг появился Юрек.
   - Цитра что-то сонная какая-то... - с сомнением заметил он.
   Я сообразила, что дикий шум повлиял  на  мои  умственные  способности
куда сильнее, чем мне сперва казалось. Я сама не понимала,  что  вижу  в
паддоке. Шесть арабов. Действительно, Цитра шагает так вяло, словно  уже
подохла.
   Фаворитка Мечеть вся извелась, начинает пениться. Господи, а я с  нее
триплет начинала! В помойку его!
   - Я тебе вот что скажу: эта Цитра  выиграет,  -  сказала  я  поспешно
Юреку. - А Мечеть можешь выкинуть. До финиша не дотянет.
   - Первая фаворитка! На нее весь ипподром поставил! - И очень  хорошо.
Цитра будет фуксом. Что за ней придет, я понятия не имею, но  ты  и  так
ставишь только на первую лошадь, так что советую тебе, поставь на Цитру!
   Юрек - существо упрямое.
   - Это почему же?
   - Потому что арабские лошади - совершенно особенные, это я  тебе  уже
сто раз говорила. Если она уже в паддоке  начинает  пениться  и  потеть,
значит, пик формы у нее вот-вот наступит и этой формы хватит до половины
дистанции, а там - хоть слезай и сам скачи. Не дотянет. А вот эти дохлые
только-только начинают оживляться и расцветут как раз перед финишем.  Не
могу вспомнить, сколько раз я выигрывала на таких вот дохлых  арабах,  а
если не выигрывала, то только по глупости, потому что  не  ставила.  Они
всегда приходят первыми. Я это двадцать лет записываю.
   - Ну ладно, посмотрим...
   - А у тебя эта Цитра есть?
   Юрек не любил рассказывать, что поставил, потому что боялся сглазить.
   - Да, что-то там я поставил...
   Через минуту я пошла за ним, но почему-то поставила совсем не то, что
хотела: Мечеть, Аладдина и Сабину... Затем вернулась на свое место.
   -  ..в  нормальных  странах,  где  есть   правопорядок,   преступники
скрываются, - с горечью говорил какой-то тип  полковнику,  Вальдемару  и
пану Собеславу, - у  нас  же,  право  слово,  они  действуют  совершенно
открыто.  Я  собственными  ушами  слышал  и  своими  глазами  видел,  им
совершенно было наплевать,  что  у  них  есть  свидетель.  Я  специально
приехал на ипподром, чтобы увидеть, что получится.
   В кресло позади нас сел приятель Моники и с большим интересом слушал.
   - И кто это был? - спросил Вальдемар.
   - Понятия не имею, потому что я их в лицо не знаю. Но  один  тут  мне
запомнился. Он проходил внизу, одетый в желтое.
   - Бялас!
   - Может быть. Они свое дело намеками оговаривали, но я же  не  дурак,
все понял. Второй, не желтый, согласился взять шесть  миллионов  за  то,
чтобы занять третье место. А тот желтый должен быть вторым.  Но  сколько
ему за это полагается, я не знаю, они  только  сказали  "как  в  прошлый
раз". И еще говорили, что им какой-то балканец мешает, что ему прощают в
последний раз, а в  следующий  он  уже  получит  по  сусалам.  И  деньги
совершенно открыто перешли из рук в руки, прямо на столике их считали. А
еще они говорили, что Весека уже уговорили, он  первым  не  будет,  зато
первым придет Тадек с сопляком, такой порядок. У них программки  были  в
руках, они записывали, я подсмотрел, похоже, что Тадек с сопляком -  это
шестая или седьмая скачка. Но я не знаю, кто этот сопляк.
   Слушали уже несколько человек: пани Ада со своего кресла, пан Рысь от
окна, еще человека два во  втором  ряду.  Все  в  спешке  схватились  за
программки.
   - Шестая или седьмая... Минутку.., сопляк..,  в  шестой  только  один
сопляк, ученик Зимничск.  В  седьмой  таких  двое,  значит,  это  скорее
шестая... Весек - это Вишняк... Тадек... наверное,  малявка  Скорек,  он
уже на кандидата скачет... Живо в кассу!
   Рассказчик смотрел на это с нескрываемым ужасом.
   - Ну вот вам и пожалуйста, - сказал он, совершенно шокированный. -  И
вы тоже, ведь это же преступление, мошенничество, а вы и в ус не  дуете!
Сразу кинулись ставить, как стервятники на поживу...
   - Что-то не очень у нас получается быть стервятниками, - заметил  пан
Рысь. - Скажем так: мы пытаемся воспользоваться чем угодно,  потому  что
только эти крохи нам и перепадают. Очень  уж  редко  нам  удается  точно
узнать, кому и за что заплатили.
   - Вы говорите, что Вишняк взял за то, чтобы  придержать?  -  уточнила
пани Ада.
   - Господи, люди!! Я же вам о преступлении  рассказываю!  Ни  в  одной
порядочной стране это не случается, только у  нас!  Сидели  эти  типы  в
обычном кабаке, ведь там и полиция могла быть, и все, что угодно, а  они
себе так спокойненько... Словно о левой работе!
   - Ну, в каком-то смысле это и есть левая работа, - философски заметил
пан Собеслав.
   - А кто там с ними был? - поинтересовался Вальдемар. - Как я понимаю,
говорили с Бяласом и с  каким-то  другим,  кого  вы  не  узнали,  а  кто
говорил-то?
   - Люди как люди, я их раньше не видел. Могу их  вам  описать,  потому
что я специально к ним присматривался...
   К бабахающим дверям присоединился еще и рупор, так что ничего  нельзя
было расслышать.
   - Вы уж теперь опишите их после скачки,  хорошо?  -  взмолилась  пани
Ада. - Я бы тоже хотела потом послушать, а тут я поставила на фукс...
   В итоге на финишной прямой Цитра вышла вперед Мечети. Сабина мчалась,
как сатана, от самого поворота. Я плевала, себе в душу, злая  как  черт,
когда смотрела на вывешенный результат скачки. Чертова Гаррота вышла  на
третье место - а  я  ее  выбросила!  Но  последовательность  я  все-таки
угадала: Цитра с Сабиной.
   - Ну вот, у меня это есть! - с облегчением сказал Юрек. -  Смотри-ка,
а я-то тебе не верил насчет Мечети.
   - И на кой мне все мои знания, - горько сказала я, - коль скоро я  не
могу даже поставить как следует, как я  задумала.  Ты  посмотри  на  мои
ставки! Я законченная кретинка!
   -  Из  вежливости  не  стану   противоречить...   Единственной,   кто
безоговорочно выиграл, оказалась Моника. Она поставила на двух  лошадей,
которых высмотрела в паддоке, и  я  заметила,  как  в  глазах  ее  парня
запылал огонь восхищения и обожания.
   Грохот  в  здании  снова  усилился.  Пан  Рысь  вернулся  к  рассказу
новенького типа.
   - Ну и как? Вы ведь должны были  нам  рассказать,  как  выглядели  те
искусители.
   Парень Моники снова уселся за их спинами и с интересом стал слушать.
   - Один - такой блондин, довольно высокий, не  худой,  не  толстый,  -
начал рассказывать новенький. - С такой добродушной рожей, я бы в  жизни
не  подумал,  что  он  какой-то  махинатор.  Второй  тоже  блондин,   но
щупленький, верткий, такой пружинистый.  И  один  коротко  стриженый,  с
темными волосами...
   - Ломжиняки,  -  сказал  снисходительно  полковник.  -  Что  им  было
скрываться, о них весь мир знает. Эти  блондинчики  то  есть.  Третьего,
темного, я не знаю. Наверное, охранник, потому что они с охраной ходят.
   Кошмарный грохот дверей  заглушал  дальнейший  разговор,  потому  что
таинственным  образом  он  создавал   эхо,   и   атмосфера   становилась
невыносимой. Один мужик, вообще-то спокойный и тихий, поссорился с паном
Вальдемаром насчет завтрашнего победителя дерби. За перегородкой трое за
столиком ругали друг друга  на  чем  свет  стоит,  причем  исключительно
сельскохозяйственными ругательствами. В ход шли сплошь  бараны,  свиньи,
ослы и козлы вонючие. Один из них внес некоторое  разнообразие,  обозвав
оппонента "бородой висельника". Парень Моники  пропал  из  поля  зрения,
смешавшись с толпой. Моника на бегу  шепнула  мне,  что  в  паддоке  она
высмотрела Каллу с Веером. На  Калле  скакал  Сарновский;  по  рассказам
новенького, его в той забегаловке не было. Судя по описаниям  свидетеля,
там могли сидеть Бялас, Ровкович и  Замечек.  Однако  Сарновского  могли
подкупить в других обстоятельствах или при посредничестве Бяласа.
   Касс было слишком мало; даже если все работали  одновременно,  к  ним
стояли очереди. Я бросила на  прогуливающегося  неподалеку  председателя
попечительского совета недобрый взгляд,  но  его  рука  на  перевязи  не
позволяла мне высказать все, что я о нем думаю. Я подумала, что завтра в
кассах будет еще хуже, придется приходить пораньше и  ставить  кучей  на
целый день...
   Мне удалось вернуться к своему  креслу  перед  самым  началом  второй
скачки. Двери выдавали орудийные залпы. Моника уже сидела сзади. Когда я
уселась, она наклонилась ко мне и прошептала:
   - А знаете, этот Гжесь мне очень нравится.
   - И вы ему тоже, - заверила я ее. - А откуда вы знаете, что я знаю?..
   - А у меня такое впечатление, что вы все знаете...
   - Он женат?
   - Ну что вы! Какая жена согласилась бы на такое?!
   - Это очень хорошо...
   - Я все думаю, не поставить ли мне на Деция, - рассеянно сказала пани
Ада. - Но что-то меня останавливает..
   Я раскрыла программку и посмотрела на третью скачку.
   - И правильно вас останавливает. Если бы не Гезик, Деций выиграл  бы,
- ответила я. - Гезик у него все шансы отбирает.
   Гезик был совершенно чудовищным жокеем.  Ему  почти  удалось  набрать
побед для  звания  практиканта,  но  он  уже  был  недалеко  от  пенсии.
Антиталант на уровне покойника Дерчика.  Известно  было,  что  лошадь  с
Гезиком в седле можно выбросить на помойку. Однако каждый год  случалась
такая скачка, в которой Гезик выигрывал в роли чудовищного фукса. К тому
же по неизвестной причине его всегда сажали на хороших лошадей. Эх, кабы
не Гезик... Бедный Деций!  -  Там  кто-то  с  седла  слетел!  -  крикнул
Вальдемар. - Который?
   Я схватила бинокль.
   - Красный  -  это  Глебовский,  -  сообщила  я  всем.  -  А  соскочил
Машкарский, он на Тарлтоне скачет. Но пока со старта не ушел.
   Машкарский с конмальчиком  подгоняли  снаряжение.  Тарлтон  передними
ногами  стоял  спокойно,  а  задними  выделывал  кренделя,  что   весьма
затрудняло работу. В конце концов Машкарский снова сел в седло.
   - Сделай милость,  забери  это  от  меня,  -  нервно  сказала  Мария,
всовывая мне в руку свои купоны.
   - Зачем? Ты, видно, хочешь забыть, на что ставила?
   - Да нет, хочу перестать, наконец, их терять. Уже за сегодня три раза
потеряла, только что нашла. Спрячь  их  от  меня,  потому  что  не  хочу
потерять в четвертый раз. Я помру от инфаркта из-за этих поисков.
   Я кивнула и сунула ее купоны  в  футляр  от  бинокля,  чтобы  они  не
смешивались с моими. Если бы кто-нибудь из нас чудом выиграл, неизвестно
было бы кто.
   - Давай, Весельчак! - подбодрил Метя. Я с большим интересом  смотрела
на лошадей, которые несли в себе мой выигрыш. Калла  с  Веером,  которых
Моника высмотрела в  паддоке.  Веер  шел  вторым,  сразу  за  лидирующим
Тарлтоном, Калла держалась на четвертом месте. Сарновский снова оказался
гениальным. Он сперва  держался  поближе  к  общей  куче,  а  потом,  на
финишной прямой, послал свою лошадь вперед и теперь оглядывался.
   - И снова оглядывается, гадюка! - рычала я. - Пусть  себе  голову  на
резьбе поставит! Какое ему дело, кто там сзади за ним  едет!  Пся  крев,
пусти же кобылу вперед!! Лихорадка ты желтая, черт тебя дери!!
   - Давай, Калла! - кричал с надеждой Юрек.
   Веер стал обгонять Тарлтона. Калла вела скачку, и конкурентов  у  нее
не было.
   - Вы смотрите, что он делает! - орал  кто-то  рядом.  -  Что  делает,
сукин сын! Он же говорил, что не придет! Где он был до сих пор!
   -  Не  слушайте  вы  их,  -  заявила  я,  счастливая  своим  фуксовым
выигрышем, Каллой с Веером.
   - ..этот  город  так  загазован,  что  в  нем  жить  нельзя,  никаких
коммуникаций, никаких стоянок! Что делать человеку с машиной, сожрать ее
или с собой забрать, если он куда-то идет?! - говорили  за  спиной  пани
Ада и пан Собеслав.
   Разговор меня живо заинтересовал.
   - Точно! Я два месяца жила в Канаде, в  Торонто,  самый  промышленный
город, и только раз за все время почувствовала  запах  выхлопного  газа.
Один раз! А тут мусоровоз сделал газовую камеру из целого автобуса!
   - Как это? - полюбопытствовала пани Ада.
   - Да очень просто! Мусоровоз стоял возле остановки,  потому  что  для
них нет ничего святого, автобус не  мог  причалить  к  краю  тротуара  и
остановился  рядом  с  мусоровозом.  Так  выхлопная  труба  этой  заразы
оказалась аккурат напротив дверей. Конечно, весь перегар летел  прямо  в
салон. Водитель закрыл двери и отъехал, а  весь  этот  ароматизированный
воздух, естественно, остался внутри. К счастью, я на следующей остановке
выходила, поэтому могла еще задержать дыхание, но  люди,  которые  ехали
дальше, наверное, покинули автобус только в виде трупов. А вы говорите!
   - С ума сойти можно! - высказался пан Рысь.
   Все согласились. В шестой скачке все уже поняли, что Тадек с сопляком
- это Скорек и Зимничек. Взглянув  на  табло,  я  увидела,  что  на  них
поставил свои деньги весь ипподром. Я посмотрела на это с  омерзением  и
решила поставить на кого-нибудь другого.
   Свое отважное намерение я реализовала в последний момент, потому  что
очередь в кассу вдруг  застопорило:  там  объявилась  несчастная  жертва
судьбы, тип, который все время что-то терял и  ронял  -  то  записи,  то
программку, то купоны, то ручку. Если бы в руках у него была граната без
чеки, он и ее уронил бы. Потом он вспомнил, что забыл  сделать  какую-то
еще ставку, вернулся и долго вспоминал, что хотел сказать...
   Я  это  все  выдержала  только  благодаря   тому,   что   задумалась.
Вспомнилась мне одна кассирша, которая лет десять назад работала в кассе
триплетов, внизу. Она выплачивала выигрыши,  и  это  был  внеконкурсный,
просто  клинический  пример  человека  не  на  своем  месте.  Она   была
довольно-таки пожилая и панически боялась денег, что можно было заметить
невооруженным   глазом   издалека.   Штуки   эта   кассирша   выделывала
невероятные. Приняв  трясущимися  руками  билет  от  игрока,  она  долго
смотрела на билет, потом  начинала  искать  нужную  копию.  Ясное  дело,
рылась она в копиях не от той скачки, долго перекладывая  стопки  бумаг.
Потом копия обнаруживалась, но зато пропадал сам билет. В  конце  концов
она его находила, но забывала, куда положила копию, и начинала ее  снова
искать.  Найдя,  наконец,  копию  во  второй   раз,   она   минуты   три
всматривалась  в  две  бумажки,   копию   и   оригинал.   Насмотревшись,
заглядывала в ящик с деньгами, потом запирала его и снова  всматривалась
в билеты. Затем опять отпирала  ящик  и  начинала  вынимать  деньги.  На
середине подсчета ее охватывали сомнения в правильности своих  действий,
она снова  запирала  ящик  и  рассматривала  билеты.  Потом  эта  убогая
пересчитывала  деньги  раз  пятнадцать,  но  все  боялась  их  отдать  и
прижимала купюры к груди, не уверенная, что все законно и правильно.
   Еще хуже бывало, когда какой-то беспечный игрок подавал ей не  только
триплеты, а и остальные билеты. Казалось, ей никогда  не  выпутаться  из
этого хаоса. Она начинала складывать суммы  на  этих  билетах,  и  видно
было, что ей это дается таким же трудом, как горняку добыча угля кайлом.
Пот струился у нее со лба, она отирала его платком. Игроки в очереди  не
скандалили: они стояли в страшном, гробовом молчании. Ибо стоило  просто
шепнуть: "Проще пани, вот лежат мои билеты",  как  она  пугалась  словно
громом пораженная, сбивалась и начинала все сначала. Никогда в  жизни  я
не видела такой неподвижности, такого каменного молчания, как в  очереди
в эту кассу. Счастье, что она работала там  только  полсезона.  Иначе  в
психушку отправились бы все: и выигравшие счастливчики, и сама кассирша.
   Только радость, что  ее  больше  нет  на  ипподроме,  и  помогла  мне
выдержать эту очередь. Потом я вернулась на свое  место.  Шестая  скачка
обещала быть весьма интересной.  Вишняк  устроил  дело  разумно:  отстал
всего корпусов на шесть. Он начал догонять основную массу лошадей еще до
поворота, потом присоединился к ним, но на внешней дорожке.  Дирит  стал
вдруг ослабевать и отставать, и Гельвеция Вишняка оказалась  уже  не  на
последнем месте. Вперед  вышли  Борис  с  Фалангой,  то  есть,  согласно
мафиозному уговору, Скорек с Зимничеком,  которого  окрестили  сопляком.
Гельвеция вошла в поворот по очень широкой дуге,  и  Вишняк,  спокойный,
что теперь уж обязательно проиграет, перестал ее придерживать  и  пустил
свободно.
   Если бы он знал, какие последствия принесет его  самоуверенность,  он
бы скорее  рисковал  быть  дисквалифицированным  до  конца  сезона,  чем
пустить лошадь бежать.
   Разные вещи мне случалось видеть на этом ипподроме, но все же  бывали
моменты, когда и я разевала от изумления рот. Гельвеция вдруг припустила
как стрела. Она промелькнула мимо всех остальных лошадей, не скакала,  а
летела, полная энергии и желания выиграть. Вишняк на  середине  финишной
прямой сообразил, что происходит, но ведь не мог же он осаживать  лошадь
открыто, перед самыми судьями! Он только подобрал поводья и  сидел,  как
мешок с картошкой. На трибунах стоял рев, Гельвеция как пуля  мчалась  к
первому месту. Вишняк в отчаянии решился наконец  и  сделал  попытку  ее
придержать, но все равно Гельвеция выиграла два корпуса.
   - Вот ведь что значит Езерняк! - сказала с уважением пани Ада. -  Как
лошадь подготовил! Я на нее поставила, люблю ставить на всякие фуксы.
   Копаясь в купонах, мы с Марией обнаружили, что все-таки поставили  на