под подбородком, а для этого нужна  третья
рука. Мы решили, что лучше в тесноте, да не в обиде.  Съев  половину,  я
почувствовала, что информация начинает потихоньку доходить до меня.
   Гжесь превратился в настоящие алмазные копи. Походив с Моникой на два
призовых дня и три  обыкновенных,  он  сумел  даже  завязать  осторожный
контакт  с  одним  из  ломжинской  мафии,  наиболее  тупым  и   наименее
агрессивным.  О  русской  мафии  Гжесь  получил  массу   сведений,   все
малоутешительные. Это страшные бандиты, очень жестокие, обожают  Чикаго,
готовы расставить своих людей с автоматами  по  углам  улиц,  уверены  в
собственной безнаказанности, потому что плевали они  на  наши  тюрьмы  в
сравнении со своими. С ломжинцами,  тоже  начисто  лишенными  ангельских
черт, они пока что живут в  мире  и  согласии.  Покопались  в  уголовном
кодексе, поняли, что за  убийство  лошади  им  ничего  не  будет,  очень
обрадовались  этому.  Поговаривают,  что  они   решили,   дескать,   это
прекрасный метод укрощать слишком строптивых тренеров и жокеев. Один там
есть среди них очень крутой, он только два месяца назад приехал.  Держит
остальных  на  коротком  поводке,  ведет  какое-то  расследование  между
своими, хочет, чтобы и на скачках все у него по струнке ходили.
   - А много их там вообще? - спросила я с отвращением. -  Ведь  парочку
уже обезвредили?
   - Самых активных там еще человек пять. В  случае  надобности  вызовут
помощников, если только мы границу не закроем.
   Я влезла  под  кухонный  стол  и  попыталась  достать  оттуда  ломтик
помидора. Януш попробовал наклониться, но ему мешала раковина.
   - А как насчет того места, где они живут? - спросила я, снова  садясь
на стул. - Все еще на Праге?  И  убийца  тоже  там  торчит?  Нельзя  его
выковырнуть оттуда?
   - Не торчит. Гузка - для собаки?
   - Для собаки. Достань, пожалуйста, бумагу, за  тобой  висит  рулон...
Мои хрящики тоже для собаки.
   Ясное дело, речь шла о суке моих детей, которой я при  каждом  визите
обязалась приносить лакомства. Хрящики от курицы были деликатесом.
   - Убийца же, - продолжал Януш, -  некий  Сергей  Тимонов,  смылся,  и
неизвестно, где живет. Даже его  дружки  не  знают,  во  всяком  случае,
говорят, что не знают. Им за это, к сожалению,  ничего  нельзя  сделать.
Наверняка  у  него  есть  фальшивый  паспорт,  притворяется,   например,
болгарином, который говорит по-русски. А на какую  фамилию  эти  липовые
бумаги, его дружки и правда могут не знать.
   - И он и есть тот самый их босс?
   - Нет. Правая рука. Босса они тоже не закладывают. Мы знаем, кто это,
мы почти все знаем, только вот доказать им не можем.
   - В этой ситуации мне больше всего не нравится их  намерение  вредить
лошадям. Ты думаешь, что они на самом деле способны на такое свинство?
   - Думаю, что какую-нибудь лошадь они вполне в состоянии застрелить. Я
боюсь за Флоренцию, потому что они постоянно что-то на ее тему бормочут.
Этот их босс считает, что если прикончить Флоренцию,  то  весь  ипподром
перед ним на колени упадет. Они  даже  строили  такие  планы,  чтобы  се
украсть, взять ее вроде как в заложницы...
   - Совсем одурели?
   - Ну, они не выказывают ослепительных умственных способностей. Идеи у
них весьма примитивные. Но как раз несусветные  глупости  труднее  всего
бывает предвидеть.
   Я так забеспокоилась, что потеряла аппетит.  Хотя,  может  быть,  это
было связано с  тем,  что  я  одна  умяла  полкурицы.  Как  защитить  от
нападений нашу Флоренцию? Может быть, на глупость ответить глупостью?
   Выдумать какую-нибудь глупость  я  не  успела,  потому  что  раздался
телефонный звонок. На том конце провода была Моника.
   - Я бы хотела ее забрать на время перерыва в Лонцк, - сказала она без
всяких предисловий. - Но лошадям путешествия совсем не на пользу, и  она
этот фургон очень не любит, а через две недели  ей  все  равно  придется
возвращаться. Я могла бы  разместить  ее  и  поближе.  В  Трускаве,  под
Кампиновской пущей, у меня есть знакомые.
   - А, значит, вы уже знаете?
   - Да, Гжесь мне рассказал. Что вы об этом думаете?
   - Восемнадцать километров от Маримонта, а до  этого  еще  через  весь
город...
   - Нет, она поехала бы только до Бабиц, а дальше  может  идти  пешком,
через Липков. По лесной дороге. Я боюсь оставить ее  в  конюшне,  потому
что Вонгровская уезжает, у нее какие-то там семейные  обстоятельства,  и
она использует перерыв, чтобы все уладить.  А  на  Флоренцию  все  время
покушаются. Что вы скажете на это?
   Забрать лошадь из профессиональной конюшни, поместить ее  черт  знает
куда, например, в гораздо худшие условия, чем в  заводе,  лошадь  класса
Флоренции... Я подумала, что это несусветная глупость, и мгновенно  меня
осенило. Эта глупость может оказаться очень даже полезной!
   - Идиотская мысль, но очень хорошая, - сказала я. -  Кто  там  с  ней
останется?
   - По очереди я и Зигмусь. Ну, и в некоторой степени Гжесь... Эти  мои
знакомые,  они  вполне  культурные  люди,  вошли  в  наше  положение,  а
вообще-то они сами двух лошадей держат...
   - Вы сумеете все так устроить, чтобы никто не знал?
   - Само собой, я распущу слух, что она едет в Лонцк.
   - Ну и очень даже хорошо. А где эти ваши знакомые? Я знаю Трускав.
   Моника описала мне это место и дорогу к нему, начиная от бара "Рысь".
Я могла теперь  туда  без  труда  добраться.  Я  еще  раз  похвалила  ее
намерения и обещала в самое ближайшее время проведать Флоренцию.
   Януш слушал наш разговор по второму аппарату. Он положил трубку, и мы
вернулись в кухню.
   - Все должны, конечно, следить за своими лошадьми, но я  считаю,  что
больше всех остальных в опасности Флоренция. Перерыв - это всегда, как я
понял, какое-то расслабление, хотя уезжает только одна Вонгровская. Этим
гадам может представиться оказия, которую  они  обязательно  используют,
но, если оказии не будет, они и останутся с носом. Пусть везет лошадь  в
этот Трускав...
   Если бы я могла предвидеть свое участие в  последующих  событиях,  во
мне наверняка родился бы дикий и решительный протест...
 
*** 
 
   Левада была обширной и добросовестно  вытоптанной,  хозяйские  лошади
отличались кротким  и  покладистым  характером,  конюшня  небольшая,  но
устроенная очень удобно, так что Флоренции ее дача  понравилась.  Монике
тоже. Она решила пока поселиться  у  своих  знакомых,  которые  отослали
детей к  морю  и  располагали  свободной  комнатой.  В  Варшаву  же  она
собиралась приезжать тогда, когда Зигмусь будет ее подменять. Проблем  с
тренировками  здесь  не  было,  дорожки  в  лесу  и  в  поле  отличались
замечательными условиями, и все были очень довольны.
   Но следовало помнить также и  о  существовании  Ворощака.  Внешне  он
казался очень крутым, но внутри был решительно всмятку. Он весьма  легко
поддавался на просьбы и уговоры, стараясь всеми силами приспособиться  к
ситуации. В данном случае его как раз  не  надо  было  ни  стращать,  ни
вынуждать, хватило пузыря водки. Прежде  чем  окончательно  упиться,  он
успел  сообщить  двоим  своим  приятелям  об   отъезде   Флоренции.   Он
собственными глазами видел, как она входила в фургон.
   Водитель  фургона  потом  пытался  найти  кого-нибудь,  кому  мог  бы
рассказать о страшной сцене, в которой он играл главную роль. Под  дулом
пистолета он все-таки признался, куда отвез кобылу, хотя сперва и  врал,
что в Лонцк. А эти мерзавцы успели проверить, что в  Лонцке  ее  нет,  в
лошадях они, может, и не разбирались, но такие огромные страшные  черные
звери, как Флоренция, нечасто попадаются. Конечно, в  Лонцке  гуляет  на
лужке Дьявол, но Флоренция-то кобыла. Ее присутствие - или отсутствие  -
заметит каждый дурак. Шофер боялся, что в него будут стрелять,  поэтому,
когда к виску ему приставили пистолет, сказал правду.
   Со своими угрызениями совести он носился весь следующий  день.  Осики
не было, Вонгровской не было, директора не было, в конце концов он пошел
к Еремиашу. Еремиаш отнесся к делу серьезно, но наткнулся на то же самое
препятствие - никого не было. В итоге он позвонил мне.
   Мое удовлетворение по поводу удачно решенного  вопроса  с  Флоренцией
лопнуло как мыльный пузырь. Угадав, кто  разболтал  про  отъезд  лошади,
водитель фургона поймал  этого  орангутанга,  поставил  ему  литровку  и
получил от Ворощака подробности, которые передал Еремиашу, а  Еремиаш  -
мне. Тот  самый  мафиозный  шеф,  упрямая  скотина,  якобы  заявил,  что
покажет, кто тут правит бал, и согнет строптивых в бараний рог через  их
любимую лошадь. А все  остальные  пускай  посмотрят,  чем  оборачивается
непослушание. С людьми поступать будет точно так же.
   Люди меня мало касались, но из-за Флоренции я страшно разволновалась,
даже не могла уснуть, потому что Еремиаш позвонил поздно вечером, и я  в
бешенстве потребовала у Януша, чтобы он хоть что-нибудь  сделал!  Пусть,
по крайней мере, найдет Гжеся!
   Гжесь, как выяснилось, слегка подпортился. Дело в том, что склонность
стеречь  и  беречь  главным  образом  Монику  он  должен  был  подавлять
прямо-таки нечеловеческим усилием воли. Склонность  эта  страшно  мешала
ему в его остальных обязанностях. Гжеся смогли  найти  и  подтолкнуть  в
нужном направлении, так что ночь я могла бы спать спокойно.  Однако  мне
это не удалось, и чудовищно ранним  утром  я  тронулась  в  путь.  После
очереди  на  бензоколонке  и  непонятной  пробки  на  Вислостраде   утро
перестало быть ранним. Я плюнула на Маримонт, поехала в сторону Липкова,
и, прежде чем выбралась из города, прошли долгие столетия.
   Зигмусь тем утром  остался  с  Флоренцией,  подменив  Монику,  а  она
поехала в Варшаву и должна была вернуться  поздно  вечером.  Он  оседлал
Флоренцию и медленным шагом отправился на пленэр.
   Лето было сухое. Земля на лугах,  пригорках  и  пустошах  закаменела.
Галопировать Зигмусь позволял лошади только на ровных грунтовых дорогах,
но шажком она могла ходить везде, и чем труднее  территория,  тем  лучше
было для  нее.  Флоренция  была  не  изнеженной  куколкой,  а  форменным
драконом, сама выбирала, куда  поставить  ногу,  и  Зигмусь  старательно
культивировал в ней эти склонности согласно  распоряжениям  Моники.  Оба
упрямо мечтали о Большом Пардубицком и с самого начала  решили  приучать
Флоренцию к дополнительным трудностям. Но было  очень  похоже,  что  она
сама считает эти штуки не трудностям, а исключительно развлечением.
   С дороги на Малый Трускав они свернули налево, в луга, через  которые
далеко вилась грунтовая дорога. Кобыла рвалась в галоп. Зигмусь как  раз
собирался ей это позволить, когда произошло нечто ужасное.
   Из-за густого кустарника позади рва выскочила какая-то фигура. Фигура
держала в руках нечто длинное и замахнулась, целясь  этой  штукой  не  в
лошадь, а во всадника. Зигмусь должен был бы получить страшный  удар  по
голове, который надолго  бы  вычеркнул  парня  из  рядов  трудоспособных
людей,  но  карате  выработало  у  него  великолепную   реакцию.   Когда
нападающий замахнулся, Осика как раз наклонился  над  Флоренцией,  чтобы
потрепать ее по шее. Тут он заметил противника, мгновенно  выпрямился  и
отклонился влево, так что удар палкой пришелся ему в плечо, причем  удар
был ослаблен движением Зигмуся.
   Флоренции враг не понравился. Бог его знает, чем он там вонял,  никто
его не нюхал, но Флоренция решительно сочла  этот  запах  омерзительным,
потому что немедленно рванулась  и  укусила  мерзавца.  Бандит  оказался
слишком близко от головы кобылы. Руки она ему не раздробила, он каким-то
образом сумел вырваться, но оружие при этом выпало. Флоренция  с  визгом
рванулась в бой, а Зигмусь, который как раз в этот момент  уклонился  от
удара, впервые в жизни вылетел из седла.
   Появились еще два агрессора, двое  остались  возле  жокея,  а  третий
помчался за лошадью.  Зигмусь  сумел  упасть  на  ноги  и  без  малейших
колебаний применил уже усвоенную технику боя. Двое противников, хотя оба
и вытащили ножи,  были  для  Зигмуся  сущей  ерундой,  если  еще  учесть
укушенную руку одного из них. Однако из безуспешной погони за Флоренцией
вернулся  третий.  Ушибленный  палкой  Зигмусь  стал   все   же   слегка
бракованным ниндзя, так что в конце концов все  могло  кончиться  весьма
скверно, если бы не то,  что  откуда-то  из  воздуха  появился  Гжесь  и
немедленно принялся за дело.
   На этом этапе я видела драку в зеркальце заднего обзора. Я  подъехала
в  тот  момент,  когда  Зигмусь  сворачивал  на  луг,  а  я  сама  стала
заворачивать на эту дорожку, аккурат когда на него  замахнулись  палкой.
Моя личная помощь могла ему только помешать, хотя я в  первый  момент  и
попыталась задавить одного из бандитов. Тот, правда, отскочил с  дороги,
и я занялась другой проблемой. Выпущенная из рук Флоренция неслась прямо
вперед со скоростью железнодорожного экспресса, и мысль о том, что после
придется искать ее Бог весть где, ударила мне в голову, словно  колокол.
Я в свое время столько пережила, разыскивая собаку, а тут еще и  лошадь!
Тем более что на собаку тогда никто не покушался...
   "Фольксвагенам" ужасно  нравится  ездить  по  грунтовым  дорогам,  но
все-таки Флоренция в этом виде спорта оказалась впереди.  Она  удалялась
от меня; к счастью, мчалась она по-прежнему по дороге, не сворачивая.  Я
отчаянно пыталась вспомнить топографию окрестностей: нет  ли  по  дороге
какой-нибудь канавы, овражка, воды.., словом, какого-нибудь препятствия,
через которое она радостно перепрыгнет, а я повешусь на ближайшей ветке.
Гнаться за ней на машине - это еще куда ни шло, но пешком...
   Ни одной живой души в округе не было видно, потому  что  местность  в
принципе принадлежала заповеднику. Дорога петляла, на обочине  возникали
кусты, временами я теряла  Флоренцию  из  виду.  Один  раз  над  дорогой
метнулась черная тень, и я поняла, что Флоренция  сократила  себе  путь,
перепрыгнув через что-то. Меня терзали  смертельные  опасения,  что  она
запутается в брошенном поводе,  зацепится  ногой,  свалится...  Ведь  ее
сейчас дополнительно подгоняют бьющие по бокам стремена... Я  проклинала
в мать-перемать Зигмуся, Монику и  их  пардубицкие  тренировки:  слишком
много сил было у этой проклятущей кобылы, нормальная  лошадь  уже  давно
замедлила бы галоп! Смилуйся, Боже, надо мной, где она остановится, если
вообще остановится?!
   Где именно она остановилась, я никогда не узнала, потому что она  мне
этого не рассказывала. С того момента, как посмотрела  на  спидометр,  я
накрутила еще одиннадцать километров, а  посмотрела  я  на  него  только
где-то  на  половине  бешеной  погони.  Рысак  может  пройти   пятьдесят
километров, но она-то мчится галопом... Я совершенно потеряла ее из виду
и  лихорадочно  металась  всюду,  куда  мне  только  удавалось  въехать,
напряженно оглядывая  окрестности,  поскольку  сообразила,  что  в  этой
местности  встречаются  еще  и  небольшие  болотца.  Лошадь,  может,   и
проскочит, а вот машина увязнет  -  и  поминай  как  звали...  Днищем  я
зацепила какую-то корягу.  Потом  пыталась  подкрасться  к  черной  стае
ворон, уверенная, что это затаилась Флоренция... Словом, что я пережила,
- то мое.
   С безграничным облегчением я наконец издалека увидела  ее  на  пустой
лужайке у леса. На горизонте уже виднелись  какие-то  постройки,  вполне
вероятно, что еще немного  -  и  мы  въехали  бы  в  Варшаву.  Флоренция
отказалась бежать дальше только потому,  что  заинтересовалась  травами,
которые росли на лугу, особенно  зверобоем,  тем  более  что  трава  там
вымахала  по  пояс  и  коса  ее  не  трогала.  Пахло  так,  что  даже  я
чувствовала.  Я  остановилась.  Ровные  луга  выкашивали  сенокосилками,
значит, этот луг ровным не был. Я не отважилась въехать туда на  машине,
потому что хорошо знала, чем это  может  кончиться.  Тем  более  что  на
машине  я  могла  спугнуть  лошадь.  Я  поставила  машину   так,   чтобы
проезжающий трактор ее не зацепил, вышла, забрав с собой кило сахара,  и
направилась к Флоренции пешком.
   Рельеф я оценила очень правильно:  одна  нога  немедленно  влезла  на
какой-то холмик, а вторая по колено провалилась в яму.  На  полдороге  я
подумала, что теперь я одна, без всякой  лошади  могу  выиграть  Большой
Пардубицкий  стипль-чез,  вот  только   возьму   Большой   Таксис.   Еще
чуть-чуть... Тут я  запуталась  в  какой-то  очень  острой  траве.  Одна
травинка влезла мне в сабо и порезала пальцы.
   Слова,   что   у   меня   при   этом   вырвались,   происходили    из
прорабско-боцманского репертуара. Я сняла туфлю, осмотрела порез. Ничего
страшного, пальцев мне не отрезало, но кровь текла. Я  бы  наплевала  на
это, но тут мне пришло в голову,  что  запах  крови  может  взбудоражить
кобылу, черт знает, может, у нее нюх акулы...
   Подорожники росли вокруг  в  изобилии,  я  обтерла  пару  листиков  о
платье, затолкала их в обувь,  остановила  слабенькую  струйку  крови  и
захромала дальше. Оказалось, что идти все-таки больно - неудачное  место
для пореза. Флоренция  не  облегчала  мою  миссию,  отходя  все  дальше,
капризно выбирая травку и приближаясь к лесу. Мне все  труднее  было  за
ней топать, я хромала, шипела, обливалась  потом,  задыхалась  и  теряла
силы. Другой ногой мне повезло наступить  на  торчащие  из  сабо  листья
подорожника, и я еще и шлепнулась.  Вместо  инсулина  моя  поджелудочная
железа стала выделять только стоны.
   Я была уже близко, когда Флоренции не понравилась какая-то травка,  и
она отскочила на несколько метров. Это было для меня уже слишком.
   Я застонала, отчаянно, страшно:
   - Флоренция!..
   Она меня знала и относилась ко мне дружелюбно, поэтому подняла голову
и посмотрела. Я остановилась и стала умолять:
   - Флоренция, иди сюда, милая! Не будь свиньей! Иди, сахарку тебе дам!
Ну иди, иди сюда, чудо ты мое, холера  чертова,  иди  же  сюда!  Пожалей
меня, я уже не могу больше! На, возьми, это тебе!..
   Я сделала три хромых шага и протянула к ней руку с кусочками  сахара.
Флоренция подумала, щипнула  травку,  снова  подняла  голову  и,  слегка
гарцуя, пошла ко мне. Я затаила дыхание и застыла на  бесконечно  долгий
миг. Вытянутая рука с сахаром онемела, солнце беспощадно палило, в горле
у меня пересохло. Через пару столетий она, наконец, подошла.
   Сахар она съела с удовольствием,  после  чего  оказала  мне  милость,
положив голову на плечо. Наверное, мы бы так стояли  еще  долго,  потому
что Флоренция любила ластиться, если бы не то, что у меня еще  оставался
сахар. Флоренция смела с ладони остатки и позволила мне взять повод.
   И тут начался хоровод. В моем распоряжении имелась одна здоровая нога
и лошадь. Флоренция была свежа, как ландыш, бешеный галоп на ней  вообще
не сказался, если она и вспотела немного, то лишь от жары. И что? Теперь
я должна вести ее пешком? Не дай  Бог,  дернется,  попробует  вырваться,
ведь я же не стану рвать ей рот ни за какие сокровища  мира!  Она  будет
делать все, что хочет, к тому же такая прогулка может  ей  наскучить,  о
чем она сообщит мне копытами. Не говоря уже о  том,  сколько  километров
мне придется с ней идти, хромая, ставя ногу только на пятку, ведь  я  же
не смогу привязать ее к машине. И что самое  страшное,  я  абсолютно  не
представляла, чем кончилась  драка  у  дороги.  Вдруг  один  из  злодеев
остался невредим, и теперь  мы  встретимся  с  ним  нам  среди  лесов  и
полей...
   Через  десять  метров,  пройденных  с  Флоренцией   ради   пробы,   я
окончательно поняла, что это полная  безнадега,  хотя  и  повела  ее  по
опушке леса, где местность была немного ровнее. Я остановилась  и  стала
размышлять над другой возможностью.
   Последний раз я ездила  верхом  в  раннем  детстве.  Таланта  в  этой
области во мне,  наверное,  не  было,  потому  что  я  чувствовала  себя
решительно гораздо лучше в седле и стременах, чем  охлюпкой,  тем  более
что все это происходило очень давно. Память,  не  изученная  учеными  до
конца, истор