с некоторыми махинациями и фортелями,  неотделимыми  от  всякой
нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама  бы
поиграла на бирже. Но на нормальной.  А  то,  что  имело  место  в  моей
отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило  элементарным  и
юридическим, и нравственным нормам.
   Некоторые умные  головы  пытались  разъяснить  мне,  профану,  в  чем
заключаются возможности  использования  законодательного  несовершенства
нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за  что,  как
выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла  до
конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало,  из
другого вылетало. А зря, вот теперь  очень  бы  пригодились  познания  в
сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса.  Глядишь,  и  Либаша  бы
расшифровала, причем на строго документальной,  можно  сказать,  научной
основе, а то ведь сейчас только нутром чую  -  преступлением  пахнет,  а
одного нутра мало.
   В  свое  время  я  безоглядно  бросилась   на   защиту   благородного
иподромного бизнеса, наш бсспредел больно ударил по нему, можно сказать,
хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал
почтенную публику на трибунах. Нет, такое  я  не  могла  терпеть,  ну  и
вывела на чистую  воду  кое-кого,  пропечатала  по  первое  число,  ведь
злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.
   Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из
конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.
   Наверное, у ребенка были способности, сразу при  взгляде  на  рисунок
каждый понимал - нарисован мост. А  по  мосту  катился  какой-то  черный
бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник
ответил: "Превосходит всякое понятие".  Вот  такой  черный  бесформенный
клубок заслонил мне весь мир.
   Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую  воду  ипподромные
безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса.  Постепенно  из  черного
беспредела вынырнула чья-то  фигура,  вот  она  постепенно  прояснилась,
черный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои  публикации  нанесли
его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких  покровителей  испугался  и
перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел.  Подумаешь,
большое дело. Талантливый махинатор и  комбинатор  найдет  другие  ходы,
нечего себя тешить.
   Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась  встать
на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло,
закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной аферы лежала
Елена Выстраш, начала с нее.  Итак,  Елена  Выстраш,  моя  домработница,
узнала о совершенных мною преступлениях. Бред  какой-то,  ну  где  Елене
разобраться в сложных махинациях  большого  бизнеса!  Нет,  наверняка  я
совершила  что-то  более  простое,  доступное   пониманию   обыкновенной
девушки, далекой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и
стала опасна для меня. Я решила ее убить, она  догадалась  и  попыталась
сбежать. Я ее поймала. Елена  призналась,  возможно,  под  пытками,  что
успела поделиться сведениями  еще  с  одним  человеком,  некоей  Иоанной
Хмелевской, которая к тому же некогда успела  мне  напакостить  сама  по
себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня,  но  надо
ее тоже... убить? Нет, пожалуй,  это  слишком.  Хмелевской  надо  просто
заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу,  сколько  можно  убивать?
Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там  мне
Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть,  но  что
именно, она не знает. Хорошо  бы,  значит,  у  Хмелевской  отобрать  это
самое. Вопрос - где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили
случайно, ведь из-за нее я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне
в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не  сходятся  концы  с
концами.
   Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все
перепуталось в голове. А тут еще вторая голова торчит под носом и  давит
на психику...
   - Кажется, наши дела сдвинулись с мертвой точки, - сказал мне  Гжегож
по телефону на следующий день. - Удалось найти подход к вашему  чудодею,
поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во  всяком  случае
сделаю все от меня  зависящее.  Получил  на  все  три  дня,  послезавтра
вылетаю.
   - Очень рада. Я тут тоже  поразузнавала,  этот  народный  целитель  в
основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже  лечит,
и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.
   - Ладно, оставим в покое целителя, давай  о  наших  делах.  Наверное,
будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я  остановлюсь.
Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с  семьей  как
раз находится здесь. Давай встретимся там,  подъедем  одновременно,  мой
самолет прибывает на Окенче в  полдвенадцатого,  в  Константине  я  могу
быть...
   - ...в полпервого, - подсказала я.
   - Ты как, не против?
   Я ничего не имела против.  Итак,  место  встречи  установлено,  время
тоже. Можно и о другом поговорить.
   - Знаешь, многое прояснилось.  Теперь  не  сомневаюсь  -  это  Ренусь
пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским...
   - С Новаковским, говоришь? - перебил меня  Гжегож.  -  Помню  такого,
помню  эту  гниду  из  органов,  это  под   его   крылышком   действовал
Спшенгель... впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра  потерпишь?
Записывай адрес в Константине.
   Положила трубку. Что  теперь?  Как  что?  Конечно  же,  голова.  Нет,
головой можно заняться и завтра, даже лучше.
   Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в  самом
деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку  и  монотонность
своего существования. Только привыкла к мысли,  что  Либаш,  которому  я
очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный  Ренусь,  как  теперь
надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его  бизнесом,
тот  настолько  выделялся  своей  криминальной  окраской  даже  на  фоне
современной деловой активности наших доморощенных  бизнесменов,  что  им
просто нельзя было не  заняться,  во  всяком  случае,  я  не  могла  его
проигнорировать, хотя  до  сих  пор  не  знаю,  в  чем  же  этот  бизнес
заключался. И вовсе я  не  прикрыла  совсем  его  бизнес,  мог  бы  себе
спокойно продолжать, мало ли что  там  напишут,  безнаказанность  у  нас
процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом  причину  теперешнего
ко мне отношения. Тут наверняка замешано еще что-то, не просто банальная
финансовая афера. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом  я
ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?
   Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы -  одна  на  шее,  вторая  в
прихожей, здесь больная  нога.  Нет,  я  предпочитала  бы  пообщаться  с
Гжегожем в более спокойной обстановке.
   И  Гжегож  победоносно  вытеснил  из   головы   все   прочие   мысли,
безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться  к  встрече  с
ним, подумать и о своем внешнем виде, и об одежке. Встречать придется  в
тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу  вести  машину,  значит,
нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок  ноги
выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но  проклятая  нога  чулки
исключает Жаль, другую обувь не могу обуть, все  остальные  туфли  давят
как раз на больное место, а  ведь  Гжегожу  всегда  нравилось,  чтобы  я
носила туфли на высоких каблуках...
   От высоких каблуков меня оторвал  телефонный  звонок.  Звонил  ксендз
пробощ.
   - Ксендз викарий уже чувствует себя лучше, - сообщил он -  Завтра  вы
могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы  оба
мною над ним думали, столько моментов вызывают сомнение... Вы смогли  бы
завтра приехать?
   - .Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу...
   - А что, все еще болит?
   - Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?
   - Хорошо бы к  четырем.  А  чтобы  пани  не  пришлось  много  ходить,
договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?
   - Да, знаю. Значит, у входа?
   - В четыре часа я буду ждать  вас  у  больничных  ворот.  Перед  ними
стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.
   Какой милый человек этот приходский священник Груйца!  Даже  о  такой
малости подумал, что значит забота о ближнем.
   Положила  трубку,  подняла  глаза  и,  разумеется,  сразу  наткнулась
взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!
   И я приняла  мужское  решение  перенести  окаянную  голову  в  чулан.
Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой ее  просто  не
поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге,
и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько
можно вздрагивать каждый раз, как только попадется на глаза!
   Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если  заранее
вымою и уложу волосы - непременно пойдет  дождь  и  все  труды  окажутся
напрасными. Это я уже миллионы  раз  проверяла  на  собственном  горьком
опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что  с
помощью  парикмахерских  манипуляций  с  головой   могла   бы   запросто
регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается прически, туг  у
меня не оставалось никаких иллюзий.
   Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой  больницы.
Ксендз пробощ уже меня поджидал.
   - Викарий пришел в себя еще позавчера, - сообщил он, -  но  врачи  не
разрешали пускать к нему посетителей, чтобы  не  волновать  больного.  А
разговоры на интересующую вас тему наверняка его  взволнуют.  Поэтому  я
вынужден просить вас соблюдать умеренность  в  расспросах.  Надеюсь,  вы
верующая?
   Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ  плечами  и,  спохватившись,
попыталась словами исправить нехорошее впечатление.
   - Ясное  дело.  Атеизм  считаю  кретинизмом.  Единственная  вещь,  в.
которую я глубоко верю - так это в мудрость Господа Бога, в то,  что  он
может понять абсолютно все.
   - Интересная точка зрения... - пробормотал ксендз.
   Я уже двинулась было по дорожке, и  в  самом  деле  выложенной  очень
ровными  плитками,  но  остановилась  и  немного   пояснила   предыдущее
высказывание.
   - Одним из главных проявлений  мудрости  является  чувство  юмора,  -
решительно заявила я. - И если вы, проще ксендза,  намерены  утверждать,
что Господь Бог не обладает чувством юмора...
   Рассмеявшись, ксендз взял меня под руку и повел по дорожке, говоря:
   - Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в  таком
духе пойдет разговор с ксендзом викарием, ему будет  легче  собраться  с
мыслями.
   У меня создалось впечатление, что и без меня викарию  не  так  трудно
было  собраться  с  мыслями.  Правда,  он  выглядел  еще  очень   слабым
физически,  но  с  головой  был  полный  порядок,  хотя  тема  разговора
заставляла его очень нервничать, а  волнение,  по  мнению  врачей,  было
пациенту противопоказано.
   - Я тут лежал и много думал, - начал  викарий  слабым  голосом.  -  И
пришел к  выводу,  что  моя  покойная  прихожанка  стала  свидетельницей
довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла - речь идет  об
убийстве. Она  не  сумела  скрыть  от  преступников,  что  догадалась  о
преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную  жизнь.  Металась
душевно и физически, пыталась что-то предпринять.  Впрочем,  вопросы  ее
душевного состояния и совести  предоставим  Господу,  а  я...  насколько
позволяли  мне  совесть  и  недостаток  фактических  данных,  пришел   к
некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живет  теперь  под
фамилией своей жертвы и  не  остановится  перед  убийством  любого,  кто
сможет  его  разоблачить.  И  очень  возможно,  именно  у  вас   имеются
доказательства...
   Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.
   - Какие доказательства, Езус-Мария? - вырвалось у меня. -  Ничего  не
знаю о доказательствах.
   -  Возможно,  какие-то  документы.  Преступники  недвусмысленно   вам
угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком  много  трупов
для них самих опасно,  вот  и  хотят  заставить  замолчать.  Так  я  это
понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому  тоже  угрожает
опасность, является подруга покойной...
   Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.
   - Из-за нее не переживайте, проше ксендза, я знаю эту подругу.  Зовут
ее Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности  и  уже
предприняла  собственные  меры.  Улетела  за  океан.  Звонила   мне   из
аэропорта, чтобы и меня предупредить.
   - Слава тебе. Господи!
   - Ведь теперь и я тоже, проше ксендза, о многом догадываюсь.  Правда,
не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о  наличии
аферы.  Даже  в  свое  время  сама  вывела  аферистов  на  чистую  воду,
пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.
   - Пани может мне ее назвать?
   - Иреней Либаш.
   Ксендз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я  было  испугалась,
но викарий уже пришел в  себя,  открыл  глаза,  и  они  переглянулись  с
ксендзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.
   Молчание нарушила, естественно, я.
   - Говорить дальше?
   - Да, пожалуйста.
   - Возможно, моя публикация  нанесла  их  бизнесу  ущерб,  но,  думаю,
незначительный. И было бы последним  идиотизмом  за  это  предостерегать
меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мертвой
головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали,
что именно Елена успела мне сказать  и  что  написала  в  своем  письме.
Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в  принципе
кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.
   Оба ксендза опять переглянулись.  Видимо,  какое-то  важное  звено  в
преступной  афере  являлось  тайной  исповеди,  и  они  не  имели  права
знакомить меня с ним. Придется догадываться самой.
   И я принялась рассуждать вслух.
   - Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством,
- выдвинула я первую пришедшую в голову версию. - Или  на  первого  мужа
своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя  по  всему,
характер. И тот факт, что связался с  бывшим  работником  органов,  тоже
никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить,
чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь  слишком  глуп,  чтобы
самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее... И  любящая
супруга одобряет эти планы... Нет, такое исключено, не связалась же  она
сама с Новаковским, есть же, в конце концов,  какие-то  границы,  предел
низости... Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский  может
оказаться шантажистом-вымогателем...
   Оба  ксендза  внимательно  слушали  меня,  на  их  лицах  ничего   не
отражалось. Я даже не обратила внимания  на  то,  что  в  ходе  дедукции
назвала фамилии, которых на исповеди викарий мог и не  слышать.  Но  вот
где-то в самой глубине его глаз мелькнула искорка, и я поняла - нахожусь
на верном пути. Наверняка викарий об искорке не догадывался, иначе,  как
честный исповедальник, поспешил бы закрыть глаза.
   Итак, что-то в моих рассуждениях оказалось правильным. Пойдем дальше.
   - Учитывая все сказанное выше... Попробую  пообщаться  с  нормальными
людьми, порасспрашиваю знакомых. С соблюдением осторожности, -  добавила
я, заметив, как беспокойно дернулся викарий. - Не буду явно  ни  во  что
совать нос... Ладно, поговорю и с полицейскими, может, приставят ко  мне
какую охрану, ведь я могу выступать в роли своего рода приманки...
   О полиции я добавила только для успокоения ксендзов. Как же, стану  я
звонить, разбежалась! Завтра приезжает Гжегож,  очень  нужно,  чтобы  за
мной всюду тянулся хвост. Дня через три, когда Гжегож  уедет,  может,  и
позвоню. А пока ограничусь тем, что на ночь стану запираться на цепочку.
   Ксендз пробощ пошел на подсказку.
   - Возможно, имело бы смысл подумать пани о прошлом, вернуться в более
отдаленные времена,  -  мягко  проговорил  он.  -  Например,  попытаться
вспомнить, какими документами пани располагает. Ведь как  часто  человек
сам не знает, что у него есть...
   Обшарпанная черная папка... О Боже, не стану же я  сейчас  заниматься
перетряхиванием барахла в чулане! С чуланом мне  не  справиться  даже  в
здоровом состоянии, лошадиное здоровье требуется и  здоровые  ноги,  сто
здоровых ног! Если Гжегож прав, может, преступники и в самом деле знали,
на что шли, рикошетом стреляя в меня. Очень  неплохой  способ  заставить
меня отказаться от всякой попытки рыться в чулане.
   Викарий все еще слабым голосом жалобно произнес:
   - А больше я ничего не могу сказать.
   - Ты же сам попросил  пригласить  пани  Хмелевскую,  сынок,  -  мягко
упрекнул  его  старший  по  званию.  -  Впрочем,  думаю,  и   сказанного
достаточно, пани о многом догадывается и  теперь  в  ее  силах  избежать
несчастья...
   - Да, кстати! - вдруг вспомнила я. - Та  подруга  покойной,  Иоланта,
сказала, что отправила мне письмо. Возможно, и оно что-то прояснит.
   Хорошо, что я вспомнила о письме. По лицу  викария  было  видно,  что
упоминание о нем сняло тяжкий камень с его совести. Он глубоко  вздохнул
и опять переглянулся с пробощем, который тоже явно обрадовался.
   - Остается надеяться, что в нем Иоланта ничего не стала  скрывать!  -
обнадежил меня последний.
   Я поблагодарила викария и решила избавить его от своего присутствия.
   Пока ехала, вспомнила, что в телефонном разговоре с  Гжегожем  мы  не
уточнили, как он доберется из аэропорта до своего Константина.  Ведь  не
на  мафии  же  поедет!   Аэропорт   полностью   оккупирован   мафиозными
таксистами, дерут они с  пассажиров  миллионы  и  не  допускают  никакие
другие машины. На автобусе не поедет, это точно,  а  вот  радио-такси  я
могла бы ему заказать. Впрочем, он  может  из  Парижа  и  сам  себе  его
заказать. Жаль, что такая возможность только сейчас пришла в голову, уже
не успею связаться с Гжегожем. Но ничего  страшного,  сам  догадается  и
наймет машину прямо в аэропорту Окенче, там оказывают такие услуги.
   Успокоившись насчет машины, я занялась второй проблемой, связанной  с
Гжегожем, - своей головой. Есть  две  возможности:  сегодня  же  сделать
прическу в парикмахерской или завтра  с  самого  утра  заняться  головой
дома, вымыть и  закрутить  волосы  на  бигуди  К  двенадцати  успела  бы
высохнуть  и  потом  целых  три  дня  могла  бы  не  думать  о   голове,
парикмахерская же укладка никогда трех дней не выдерживала.  Вот  только
нога проклятая... очень трудно сгибаться над ванной.  К  тому  же  утром
может не оказаться горячей воды. Нет, не стану рисковать, сейчас прямо и
зайду в парикмахерскую. Можно, конечно, и завтра с утра  туда  забежать,
но, ручаюсь, по закону наибольшей пакости будет грандиозная очередь.
   Вышеупомянутые проблемы вытеснили из головы и Ренуся, и  ксендзов,  и
полицию, и все на свете преступные аферы. Подождут, сейчас у меня  более
важные дела.
   Доехала до дома, вышла из машины, вошла в подъезд,  поздоровавшись  с
вошедшей через второй  выход  соседкой,  и  сама  вышла  через  него  на
противоположную  сторону  дома,  где,  в  нашем  же  доме,   размещалась
парикмахерская.
   Пока спускалась по пяти ступенькам с крылечка, все думала о прическе,
решив, что с утра еще успею ее подкоррекгировать. Нафукаю  "Виттелем"  в
аэрозоле и уложу феном, и чихать мне на воду! Может и вовсе  никакой  не
быть.
   Вот так дурацкая голова  спасла  мне  жизнь,  иди,  на  худой  конец,
здоровье.
   Взрыва я не слышала, в парикмахерской  было  вкл