ел  пьяного  Завейчика   в   его
собственную квартиру. Все указывает  на  то,  что  он  был  не  пьян,  а
одурманен газом. Остальное ты сама  знаешь.  А  что  было  по  дороге  -
покрыто мраком.
   - Сколько времени прошло между одним и другим?
   - Три часа одиннадцать минут.
   - Но ведь он все это время должен был  где-то  находиться!  Завейчика
они могли спрятать, но машину в шкаф не поставишь!
   - Могли поставить в  каком-нибудь  гараже.  Могли  уехать  за  город.
Машина могла стоять перед какой-нибудь забегаловкой, и никто не  обратил
внимания. Поиски  свидетелей,  которые  его  в  это  время  видели,  все
продолжаются.
   Я вздохнула и почти  пожалела,  что  требовала  все  мне  рассказать,
потому что от таких сведений одно расстройство.  Василь  вроде  бы  стал
вырисовываться, но и то неясно. Гарцапский мог приезжать к Антчакам и по
какому-то делу, не связанному с бегами.
   - А когда они в первый раз уехали, как было? - спросила я без  особой
надежды. - Завейчик поехал за "мерседесом" Гарцапского?  Известно,  куда
они поехали?
   - Гарцапский к себе домой. Поехал сам,  без  сопровождения,  и  через
полчаса оба с женой ушли на какой-то прием. Но дорога от этого  дома  до
Саской .Кемпы занимает десять минут, - а  у  него  заняла  аж  двадцать.
Остальные десять минут пока пропали.
   - Как я понимаю,  продолжаются  поиски  и  невесты  Дерчика?  Как  ее
зовут?
   - Иоланта Шпулей. Я понятия не имею, в какой фазе сейчас ее поиски.
   Я прекратила  разговор,  потому  что  в  его  глазах  появился  блеск
надежды, и я поняла, что полиция ожидает от меня творческих  выводов.  В
следствие меня не  включают,  так  вот:  ни  один  творческий  вывод  не
появился в поле моего зрения, и я замолкла...
 
*** 
 
   - Дурацкий день будет, - сказал мрачно Юрек возле кассы триплетов.  -
Ставить не стоит, никаких порядочных выигрышей не будет.
   Я   оживилась.   Такие   предсказания,   как   правило,   исполнялись
шиворот-навыворот. Приехала я рано, времени у  меня  было  вагон,  возле
касс околачивалось всего два-три человека,  а  одна  из  кассирш  сидела
вовсе без работы.
   - Значит, будут деньги, - прокомментировала я пророчество и уткнулась
в программу.
   - И откуда это они появятся? От сырости, что ли? В среду что-то было,
а сегодня - никаких шансов.
   - Ты предвидишь, что придут фавориты? И кто Же  они?  Кто  у  тебя  в
третьей приходит?
   - А кто, как не четверка? Ты сама смотри, этот Эней - первая  группа!
А идет он с третьей, четвертой... Ну, Флинта из второй.., кляча...
   - Проветри-ка мозги! - энергично посоветовала я. - Ты  что,  веса  не
видишь? Восемьдесят килограммов! На тысячу  восемьсот  метров!  И  дождь
вчера шел!
   - Ты думаешь, что трудновато будет?
   - Ну не то чтобы очень, но все-таки. Такой вес при  такой  дистанции!
Даже третья группа будет иметь право его обогнать,  ты  что,  читать  не
умеешь? Ветеран был в первой группе!
   - И скатился в третью!
   -  Смотри,  кто  ездил!  Глушкин,  болгарская   мафия,   может,   его
придерживали! Кацперский ездит как паралитик, но на арабах умеет, откуда
ты знаешь, что он сделает, а с него восемь кило  сняли!  Все  ставят  на
Энея?
   - Исключительно. Меня это рассердило, и я его выбросил.
   - И правильно! Он и у меня тоже  был,  но,  раз  на  него  ставят,  -
выброшу! Вишняк на арабах катается хуже, чем на чистокровных, а потом он
ведь  не  выдержит:  вторую  неделю  приходить  первым  на  фаворитах  -
заболеет! А такой вес на такой дистанции - все ж таки предлог...
   Триплет я сменила перед самой кассой, пока его  диктовала.  Я  знала,
что не правильно поступаю, но не  сумела  с  этим  справиться.  Выкинула
вторую  квинту  и  стала  играть  гораздо  дешевле,  поставив  на   дату
собственного рождения.  В  четвертом  заезде  мне  приглянулся  конь  от
Дерчика,  на  нем  в  первый  раз  ехал  практикант   Крайчак,   средних
способностей, но явно лучше Дерчика,  кроме  того,  для  продвижения  по
службе ему не хватало только четырех побед. Глебовский.., минутку, ежели
Глебовский в четвертом, то Глебовский и в шестом...
   - Где наша Мэри? - спросил наверху Метя, отрывая меня  от  вычисления
лошадей на воскресенье, потому что на субботе я после дурацких триплетов
поставила крест.
   - Я ее пока не видела. Лошади уже вышли? -  Вышли.  Сегодня  выиграет
Салями. Давай, Салями!
   Я остановилась как вкопанная между кресел.
   - Метя, у тебя снова сведения оттуда?..
   - Да нет. Салями я придумал сам по себе. А почему нет?  На  ней  едет
Болек, а остальные - клячи. Давай, Салями!!
   - В каком она?.. А, в седьмом... Не пудри мне мозги, сейчас первый!
   Я сбежала вниз, где уже колыхалась толпа. Мария торчала перед  кассой
триплетов. Я всегда приезжала раньше, из ненависти к очередям  и  давке,
без проблем ставила, по никогда не могла уговорить и  се  делать  то  же
самое. Она утверждала, что я могу  себе  такое  позволять,  а  она  нет,
поскольку у пес ненормированный рабочий день,  потому  что  у  нес  кот.
Кошка, если быть точной. Кроме того, в лаборатории  она  не  оставит  ни
начатый опыт, ни дохнущую крысу. Но зато чувства времени у нее точно  уж
нет. Раз  она  приехала  раньше  но  ошибке,  потому  что  время  начала
прочитала не в воскресной, а в субботней программке, полчаса у нес  было
лишних, она сделала кучу идиотских ставок непонятно  зачем,  а  выиграла
только одну, которую приду мала заранее.
   Лошадь номер пять, Мариуш, испугался  кустика  и  устроил  в  паддоке
родео. Он опрокинул выводившего  его  конмальчика,  тот  мужественно  не
выпустил вожжи и проехался на пузе но всему газону, но Мариуша  удержал.
Парень удостоился аплодисментов от толпы и матюков от тех, у  кого  кони
тоже перепугались. Мариуша за такие  его  нервы  я  решила  выкинуть  из
ставок, но перед кассой поняла, что все так  думают,  и  вспомнила,  что
сама предсказала Юреку, что придут сегодня фуксы. То есть то, на что  не
ставят. Я не знала, как поступить, и смешала в  ставках  двух  фуксов  и
двух фаворитов. Глупость, но я ничего не могла с собой поделать.
   Мария бросила сумку на  соседнее  кресло,  когда  раздался  звонок  к
закрытию касс.
   - Я знаю, что придет, - сказала я ей. - Только что угадала,  в  самую
пору...
   - А я в последний момент успела, - ответила  она.  -  Но  я  играю  с
Метей. А что придет?
   - Исключительно два-четыре.
   - Почему? Откуда ты  взяла?  Все  трещит  и  лопается  от  ставок  на
три-шесть, четверку подыгрывают с шестеркой, первые фавориты  три-шесть,
потом  два-шесть,  и  немного  играют  два-четыре.   Меня   это   потому
интересует, что двойка у меня в триплете.
   Я развернула перед  ней  мыслительный  процесс,  который  должен  был
пройти раньше, минут  пятнадцать  назад.  Юрек  предсказал  неинтересный
день,  поэтому  должны  прийти  одни  фуксы.  Значит,  нужно   выбросить
вышеупомянутых  фаворитов.  Мариуш  протащил  по  глупости   на   вожжах
конмальчика, теперь у,  него  пасть  будет  болеть.  Остаются  двойка  и
четверка.
   - И ты это поставила?
   - Ну что ты!  Я  только  что  это  выдумала"  до  звонка  у  меня  не
получалось!
   - Скажете уж, два-четыре! - презрительно фыркнул пан Рысек. -  Ха-ха.
Два-четыре! Тут ничего не выйдет без тройки!
   - А я поставила на двойку "верхом", - сказала  сбитая  с  толку  пани
Ада, садясь рядом.
   - И где вы были, когда вас тут не было? - спросил пан Собеслав. -  Вы
нас совсем забросили...
   - А пана Здислава не будет? - поинтересовался пан Рысек.
   Пани Ада объяснила, что только что вернулась из отпуска, и  спросила,
что такое тут творится. Она слышала какие-то страшные  вещи,  вроде  как
здесь  творятся  массовые  убийства  жокеев,  какие-то  странные  лошади
приходят первыми, пан Мариан,  с  которым  она  случайно  столкнулась  в
Париже, сообщил ей, что в убийствах замешан министр сельского хозяйства,
а он сам удрал и не вернется, пока не поймают  всех,  потому  что  афера
просто страшная. Она ничего не понимает и поставила только на двойку.
   Первой пришла Пенорезина, за ней Зуб, и я потеряла всякие надежды.
   - Ведь я говорила, что Брысь - дурак, он  даже  лошадь  подгонять  не
умеет, - буркнула я недовольно. - Я же говорила, что будет два-четыре...
   - А у меня двойка есть! - радостно взвизгнул Юрек.
   - И вот он тебе, пошел твой неинтересный день...
   -  Моя  тетка  обнаружила  блокнот  Завейчика,  -   сообщила   Моника
Гонсовская за моей спиной. Никто не заметил, когда она пришла. -  Я  уже
домой не вернусь, здесь останусь, через неделю учебный год начинается.
   Но я теперь думала о вещах более важных, чем блокнот Завейчика.
   - Вы видели паддок?
   - Да, лошади как раз выходили. Говорить не о чем, тройка, четверка  и
семерка, остальных можно не считать...
   Я  сунула  десять   тысяч   пани   Аде   и   отправила   ее   ставить
последовательности вместо меня. Потом повернулась к Монике.
   -  Вы  что-то  начали  говорить  про  блокнот  Завейчика?   Или   мне
показалось?
   - Ну да, моя тетка нашла возле телефона. Когда он у нее  в  последний
раз был, наверное, по ошибке оставил. Она не знает, признаваться ей  или
нет, потому что хочет оставить себе на память.
   - О Господи!.. Когда она его нашла?
   - Вчера!
   - Пусть признается. Сделают фотокопии и  отдадут  ей.  Уговорите  ее,
потому что иначе у нее просто конфискуют.
   - Там  не  только  адреса  и  телефоны,  -  произнесла  вдруг  Моника
Гонсовская.  -  Там  у  него  разные  всякие  записи:  стенографические,
зашифрованные...
   - Я  сосредоточилась,  чтобы  вникнуть  в  ее  слова.  Параллельно  я
обдумывала последний триплет, и у меня были большие шансы...
   - А вы сами видели это блокнот?
   - Я нет. Только тетка. Я лишь взглянула, когда она мне показала,  что
нашла. Если бы я не видела, она бы никому не сказала. Она страшно любила
Завейчика. Но сказала, что, может,  пожертвует  блокнотом,  чтобы  нашли
убийцу.
   - Весьма разумная мысль, - похвалила я. - Обязуюсь  лично  попросить,
чтобы ей вернули блокнот, но пусть она позвонит  по  этому  вопросу  еще
сегодня. Чем скорее, тем лучше.
   - Ладно, я ее уговорю...
   Присутствие на финише Куявского, ясное дело, снизило сумму  выигрыша,
и Мария с Метей получили только миллион восемьсот.
   Обещание насчет блокнота  Завейчика  я  приняла  близко  к  сердцу  и
пыталась  выполнить  его  как  могла,  но  до  воскресенья  мне  это  не
удавалось. Люди, с которыми я могла на эти  темы  говорить,  пропали  из
поля зрения, поздней ночью  я  отказалась  от  попыток  разыскать  Юзека
Вольского, Янушу оставила записку с требованием явиться  срочно,  но  не
так чтобы  очень,  и  пошла  спать,  чувствуя,  что  будет  следственная
сенсация.
 
*** 
 
   Йольке Шпулец приставили к горлу бритву. Похоже, что это  излюбленный
аргумент всех мафий, и тут нечему удивляться. Иметь  бритву  законом  не
запрещено, а оружие это,  такое  простое  в  обслуживании,  самим  своим
сверканием  наводит  на  несчастную  жертву  ужас  и   кровь   в   жилах
замораживает.
   Из деревни от матери,  которая  воспитывала  ее  ребенка  от  первого
брака, Йолька вернулась, уже зная о смерти Дерчика, потому что время  от
времени смотрела телевизор и даже читала газеты. Она вошла в собственную
квартиру, за ней  ворвалась  черная  фигура,  которая  караулила  ее  на
лестнице. Фигура не тратила времени на предисловия, повергла  Йольку  на
пол одним ударом в солнечное сплетение, потом привязала к креслу и сразу
же приставила к горлу бритву.
   - Куда он спрятал пленку? - спросил злобно бандит.
   Йолька бандита узнала, поэтому испугалась только немножко.
   - Какую пленку? - спросила она с некоторым трудом.
   -  Не  финти,  корова.  Ты  сама   знаешь.   Куда?   Йолька   сделала
одно-единственное доступное ей движение, то есть пожала плечами.  Бандит
посильнее прижал бритву и пообещал многочисленные телесные  повреждения,
вплоть до ведущих к летальному исходу. А пряником должны были  послужить
пять миллионов злотых. Йольку ни миллионы, ни обещание оставить в  покое
не соблазнили, она расплакалась и сказала, что  не  знает,  о  чем  идет
речь, на что бандит ответил, что она, значит, уже не нужна  и  можно  ее
спокойно убирать. Продолжения сотрудник Юзека Вольского ждать  не  стал,
потому  что  понимал,  что  у  нервного  бандита  может  дрогнуть  рука.
Насколько тот владеет собой, он не знал, а рисковать не хотел.
   Отвязанная от кресла Йолька проявила  удивительный  здравый  смысл  и
сразу пошла на  сговор.  Ее  страшно  обрадовал  вид  бандита,  которого
уводила полиция, и она осуществила предложенный  ей  план  действий:  на
пораненную шею наклеила пластырь и в субботу утром отправилась на бега.
   В этом не было ничего странного, ведь только там она  могла  получить
самую точную и свежую информацию,  а  ее  интерес  к  происходящему  был
вполне естественным. Пропуск у нее был,  Дерчик  это  ей  в  свое  время
устроил,  она  знала  половину  персонала  и  бывала  даже  в  жокейской
раздевалке. Настроение у нее было весьма мрачное, чему,  впрочем,  никто
не удивлялся. Она обменялась парой слов с Бяласом, потом довольно  долго
разговаривала с  представительницей  любительского  спорта  Котяковской,
уронила слезинку, вытерла глаза и вяло разрезала программку, которую  ей
для утешения презентовал Врублевский. С Глебовским Йолька совершенно  не
хотела разговаривать, хотя он несколько раз пробовал к ней обращаться.
   Бялас не видел причин, по которым он должен был  скрывать  содержание
своей краткой беседы с Йолькой. О девушке его спросил один  такой  олух,
который очень старался завоевать расположение жокеев, потому что пытался
получать от них сведения о том, кто выиграет. Бялас врал этому типу  как
по нотам, но про тот разговор вполне мог рассказать, потому что никакого
криминала  в  том  не  было.  Олуху  девушка  Дерчика,  дескать,  бешено
понравилась. А чего удивительного, она  же  красивая,  эффектная  такая,
среднего роста, черненькая, есть за что подержаться, и бабки у нее как у
породистой кобылки, а после  кончины  Дерчика  за  ней  вполне  можно  и
поухаживать.
   - А она спрашивала, известно уже  что-нибудь  или  пока  еще  нет,  -
сообщил Бялас. - И все. Спрашивала, вынюхивали про нее  саму  менты  или
нет. Кто следствие ведет и так далее. Вызывают ли на допросы и что я  об
этом думаю. А я  ничего  не  думаю.  И  привет.  С  Вандзей  она  дольше
трепалась, а вообще-то греби отсюда и сам ее спрашивай.
   Олух  входил  в  число  самых  талантливых  и  исключительно   ценных
сотрудников  старшего  комиссара  Ярковского  и  должен  был   придумать
достаточно естественную причину для того, чтобы интересоваться  Йолькой.
Чисто мужской интерес показался ему  наиболее  естественным.  Он  поймал
любительницу Котяковскую и от нее услышал, что они с  Йолькой  обсуждали
главным образом достоинства и недостатки Дерчика, царствие ему небесное,
как мужчины и спутника жизни. Она считает, что девушка Дерчика  довольно
легко и без особого труда утешится. Может быть, она сюда именно  с  этой
целью и пришла, хотя о лошадях не имеет ни малейшего понятия. Но ставить
она умеет.
   Получив эти  сведения,  сотрудник  полиции  уже  мог  себе  позволить
следить за Йолькой. Пылая страстью, не совсем  притворной,  он  увивался
вокруг невесты Дерчика. Глаз  с  нее  не  спускал  и  даже  смог  с  ней
заговорить. Она не была чересчур обрадована,  отнеслась  к  нему  совсем
равнодушно, постаралась уйти  из  поля  его  зрения  и  в  конце  концов
устроилась в жокейских смотровых  рядах,  на  самом  верху,  в  углу  на
скамейке. Там, над своей разодранной программкой, она впала  в  глубокую
задумчивость.
   Именно в тот момент,  когда  в  третьем  заезде  Флинта  подходила  к
финишу, Йолька Шпулец очнулась от задумчивости и сунула руку под  лавку,
на которой сидела. Она что-то нащупала там, выпрямилась, открыла сумку и
вытащила из нее  сигареты.  Закурив,  подождала  пару  секунд  до  конца
заезда, после чего поднялась с места и вместе со всеми стала пробираться
к выходу.
   Теперь уж сотрудник Ярковского обязан был не выпускать ее из  виду  и
мгновенно превратился в исключительно назойливого ухажера. Однако он  не
успел добраться до дамы сердца, потому что у  выхода  к  ней  немедленно
прицепился конюший  Репы.  Они  вместе  прошли  на  верхнюю  террасу,  и
обожатель из их разговора ни слова не услышал. Однако что-то можно  было
понять по жестикуляции. Конюший Репы о  чем-то  спрашивал,  настаивал  и
просил. Йолька  пожимала  плечами,  мотала  головой,  а  один  раз  даже
покрутила пальцем у виска.  Она,  очевидно,  начинала  понемногу  терять
терпение.  Сотрудник  полиции  уже  собрался  напустить  Кого-нибудь  на
конюшего Репы, чтобы освободить  девушку,  но  тут  это  случилось  само
собой. К конюшему бросились два типа, Йолька воспользовалась  случаем  и
быстро пошла к лестнице. Обожатель успел ее перехватить, и с  бегов  они
уехали вместе.
   - И зачем такие  штучки  понадобились?  -  спросила  я  с  интересом,
услышав в воскресенье утром весь рассказ. - Чтобы они не сообразили, что
между вами заговор?
   - Конечно. Они должны верить,  что  если  она  что-нибудь  нашла,  то
успела спрятать. Лучше всего, чтобы они дочли, что она ничего не  нашла,
но не будем слишком многого требовать.
   - А она нашла?
   - Ну, ясное же дело!  Пленка  Дерчика  была  прилеплена  обыкновенной
жевательной резинкой под лавкой в том застекленном павильоне...
   - В жокейских смотровых рядах?
   -  Это  так  называется?  В  жокейских  рядах.  Они  так  с  Дерчиком
договорились. Баба не дура, сообразила, что для  нее  же  лучше  сказать
правду. Снимков она не видела, но Дерчик ей сказал, что собирается этими
фотографиями шантажировать шайку Василя, продаст снимки, а  пленку  себе
оставит. Он не знал, как это  у  него  получится,  поэтому  сразу  решил
спрятать именно таким образом. Она сразу же этот комок нащупала.  Насчет
шантажа она по-прежнему не чувствует никаких угрызений совести и никогда
не чувствовала, это шайка страшных сволочей, надо им кровь  пустить.  Но
она видит, что это стало слишком опасно, поэтому предпочитает сразу  все
сказать.
   - И что на этих снимках? Вы уж наверняка отпечатки сделали?
   - Конечно, поэтому вчера  так  долго  все  это  продолжалось.  Теперь
посмотри на фотографии и скажи, кого ты тут знаешь и что можешь про этих
людей сказать. Потом и другие посмотрят.
   От  меня  особого  толку  не  было.  Дерчик   старался   на   снимках
увековечивать людей, которые  разговаривали  друг  с  другом,  -  причем
одного человека я почти всегда знала, а другой  оказывался  незнакомцем.
Один раз я увидела сцену передачи денег, дело происходило в ресторанчике
в Пырах, брал деньги Бялас. Тоже  мне  новость.  Много  усилий  затратил
фотограф на обитателей некоей виллы.
   - Антчаки, - сообщил мне Януш. - Видимо, Дерчик  тоже  вынюхивал  там
Василя. Эта его Йолька понятия не имеет, кто это, она только знает,  что
ломжинская мафия у него на побегушках, и слышала сплетни, что некогда, в
те времена, когда ломжинцы были еще  фарцовщиками,  Василь  их  охранял.
Кроме того, Сарновский всячески изображает, что он приближен к Василю, и
поэтому у него собственная мафия, его, конечно, меньше боятся, но все же
предпочитают быть с ним в добрых  отношениях.  Он  тут  главным  образом
командует   конмальчиками,   учениками,   любителями   и   так    далее.
Непосредственный контакт с Василем поддерживают всего лишь два  или  три
человека, может быть, Гарцапский, может, Фигат...
   - А конюший Репы? Он все клеился к этой Йольке.
   - Клеился. Он, должно быть, знал,  что  на  нее  собирались  напасть,
потому что ходил вокруг этой темы, как  собака  вокруг  мясника,  и  все
расспрашивал про пленку. Йолька сказала  ему,  что  знала  о  намерениях
Дерчика, но не знает, успел ли он эти намерения осуществить, потому  что
она как раз уехала. П