му,  понятно,  надо
способствовать, но делается это бессознательно. Бог свидетель,  когда  я
сосватала Норвежцу Кивитока, мне и во сне  не  могло  присниться,  каков
будет результат. Забавней всего, что сама-то я на него не поставила...
   По  остальным  забегам  у  нас  с   Норвежцем   обнаружилось   полное
единодушие, особенно мне понравилось, что в последнем вифайфовом  забеге
у него стоит четверка, некий Фриц Рот. Я его тоже вписала -  по  причине
того, что в последних четырех забегах он занимал позиции 1, 0, 1,  0,  и
таким образом  получалось,  что  дальше  у  него  будет  снова  1.  Зеро
означало, что конь не входит в состав  первой  пятерки.  Никаких  других
причин ставить на Фрица Рота  у  меня  не  было,  а  поскольку  вряд  ли
Норвежец руководствовался теми же спепифическими критериями,  меня  наше
единодушие приятно удивило.
   А вскоре мне выпало удивиться еще больше, потому что  Кивиток  пришел
первым. Откровенно говоря, в  душе  я  не  очень  верила  в  собственное
пророчество. В  следующем  забеге  пришел  конь,  на  которого  Норвежец
возлагал особые надежды, а потом одна из моих любимых кобыл, Катерина К.
Норвежец уже угадал три номера  подряд!  Сперва  я  собиралась  поменьше
обращать внимания на игру, а  побольше  на  публику,  потолкаться  среди
зрителей и у касс - вдруг  подвернется  что-то  такое,  что  само  собой
снимет остроту моей проблемы, - но  теперь  я  увлеклась  не  на  шутку.
Кивиток отнюдь не числился в фаворитах,  так  что  выигрыш  обещал  быть
солидным.
   После четвертого обычного забега и пятого вифайфового  Норвежец  стал
нервничать. Первым пришел главный фаворит, которого он  включил  в  свой
вифайф, и теперь у него набралось уже четыре попадания.
   - После трех забегов в розыгрыше остался лишь пятьдесят  один  купон.
Есть шанс, что будут выплачивать за четверку. Пятый забег я, конечно, не
выиграю.
   В последнем вифайфовом забеге, то бишь  шестом  очередном,  шел  Фриц
Рот, о котором я совсем позабыла. И сыграла на что-то  другое.  Норвежцу
уже совсем не сиделось на месте. Я последовала за ним, и мы  повисли  на
сетке. Последний вираж, лошади сбились в  кучу,  и  вдруг  от  нее  одна
отделилась...
   - Quatre! - исступленно взвизгнул Норвежец. - Numero  quatre!!!  Mais
c'est impossible??? . Numero quatre был тот самый Фриц Рот!
   В момент, когда  лошади  выходят  на  финишную  прямую,  павильон  за
стенающей у сетки публикой может хоть в тартарары провалиться - никто  и
не обернется. Но на вопль Норвежца кое-кто из стоявших внизу, за сеткой,
все-таки обернулся, скользнув  по  нему  мутным,  невменяемым  взглядом.
Среди них я вдруг заметила личность с характерным  профилем  и  невольно
подалась назад.  Спрятавшись  за  Норвежца,  я  проводила  этот  профиль
глазами, пока он не растворился в толпе.
   Решилась я молниеносно. Уже на бегу поздравила Норвежца и  припустила
в ту сторону, где скрылся субъект со сломанным носом. Нагнала  я  его  в
тот момент, когда он прощался с каким-то  тощим  блондинчиком  в  очках.
Блондинчик повернул к выходу, но я все-таки успела запомнить  на  всякий
случай его внешность. Меченый же его собеседник, то бишь  Петер  Ольсен,
свернул налево, к автостоянке.
   Возможно, я бы и рискнула пойти за ним, к собственным  глупостям  мне
не привыкать, но  спасло  то  обстоятельство,  что  в  последнем  забеге
участвовала Флоренс. Ну не могла я не посмотреть на нее!
   Норвежец сиял, как начищенный ботинок, да что там  -  вполне  мог  бы
затмить собой солнце! На всех, какие только знал, языках он выражал  мне
пламенную благодарность за Кивитока. Приглашал на виски, на ужин  и  еще
Бог весть на что - я не очень хорошо его  понимала,  особенно  когда  он
переходил на свой родной норвежский. Еще немного - и пал бы  предо  мною
ниц.
   -  Чего  вы  хотите?!  -  вопил  он   с   темпераментом   отнюдь   не
скандинавским. - Все для вас сделаю! Все!
   Из этого всего я бы  с  превеликим  удовольствием  предпочла  двойной
виски, кабы не проклятый кофр. Увы, не для меня  теперь  самые  невинные
забавы!
   По динамику объявили, что из ви файфовых купонов с пятью  попаданиями
остался лишь один, и предложили его обладателю получить  свои  семьдесят
тысяч выигрыша. Норвежец вернулся  с  кока-колой  для  меня  и  с  кучей
выигранных денег, к коей я отнеслась с живейшим интересом  -  никогда  в
жизни не доводилось видеть подобной суммы. В пересчете на злотые это  же
целых семьсот тысяч, а самая большая сумма, которую мне  посчастливилось
держать в руках, составляла двести десять тысяч - дело было на  стройке,
в день выплаты рабочему классу получки. Норвежцу я даже  не  завидовала,
считала, что заслужил. Хороший парень, да и  порядком  продулся  в  этом
сезоне...
   В  последнем  забеге  я  сделала  двойную   ставку   на   Флоренс   -
исключительно из любви, никаких шансов у нее не имелось. Не годилась она
для спринта в 1600 метров, ее коньком были длинные  дистанции.  Вдобавок
участвовали рысаки с результатами 18с  чем-то,  19,  а  у  Флоренс  20,4
секунды - наибольшее жизненное достижение. Но не  сыграть  я  не  могла.
Норвежец тоже считал, что Флоренс не справится, и, хоть отчасти разделял
мою к ней слабость, все-таки поставил на что-то другое.
   Лошади, взяв старт, сделали круг, потом  на  прямой  вырвался  вперед
Флюкс Гарбо, но тут его обошла Флоренс, да еще как обошла! Играючи,  без
малейшего усилия, тенью скользнула мимо соперника и вылетела  на  финиш,
обогнав его на полтора, нет, на два корпуса!
   Граф Петерсен победоносно вскинул руки и потряс поводьями...
   Я безумствовала от восторга -  пожалуй,  даже  больше,  чем  Норвежец
после вифайфа.  Флоренс  побила  свой  рекорд,  показала  18,8  секунда!
Солнышко мое ясное, цветочек моего сердца, победила в спринте!!!
   Слегка придя в себя, я  сообразила,  что  теперь  придется  стоять  в
очереди за положенными мне тридцатью восемью кронами.  Ну  что  ж,  ради
Флоренс можно и постоять!
   Норвежец пошел ловить такси,  а  я,  пристроившись  в  хвосте,  успев
остыть  от  бескорыстного  своего  восторга,  грустно  сравнивала   наши
выигрыши. Мне бы тоже  не  помешала  такая  сумма,  семьдесят  кусков  в
валюте, чем плохо? Купила бы себе  другую  машину  и  на  обратном  пути
прокатилась по всей Европе. Красота!
   Погруженная в свои грезы, я непроизвольно глядела  в  сторону  кассы,
выдающей только по вифайфам, которой сейчас, после выплаты единственного
выигрыша, полагалось быть закрытой. А между тем она была  открыта.  Меня
это никак не насторожило, я стояла,  смотрела  и  разнеженно  вспоминала
триумф несравненной Флоренс,  как  вдруг  к  этой  самой  кассе  подошел
какой-то человек.
   Сначала я рассеянно  подумала,  что  где-то  его  уже  видела,  потом
припомнила где, и сердце у меня дрогнуло. Ведь это он прощался с Петером
Ольсеном! Тощий блондинчик в очках  подал  что-то  кассиру  и  сразу  же
получил деньги. Внешне все выглядело очень естественно,  и,  если  бы  я
собственными глазами не убедилась,  что  единственный  выигравший  купон
принадлежал Норвежцу, а сам выигрыш уже  спокойненько  почивает  себе  у
него в кармане, меня  бы  эта  картина  абсолютно  не  смутила.  Но  тут
разнеженность мою как рукой сняло, от удивления даже дух перехватило.
   Такого подарка судьба мне еще не подкидывала! Сама собой  разрешилась
мучившая  меня  проблема!  И   благодаря   чему   -   благодаря   успеху
незадачливого  Кивитока!  Если  бы  Норвежец  не  сподобился   на   пять
попаданий, тогда платили бы за четыре и к этой кассе ломилась бы  толпа.
Воистину Провидение ко мне милосердно!
   Когда я получила наконец  свои  тридцать  восемь  крон,  у  меня  уже
сочинилась чудненькая история. Петера Ольсена с его выдающимся  носом  я
приметила еще в Варшаве, когда он гонялся  за  нами  на  синем  "опеле".
Потом заметила его на бегах, он  разговаривал  с  блондином  худосочного
вида. На зрительную память  я  не  жалуюсь  и  потому  обращала  на  них
внимание всякий раз, как они попадались мне на глаза. Худосочный блондин
пошел получать деньги в кассу,  которая  выдает  только  за  вифайфы,  а
поскольку я знала, что вифайф выиграл лишь Норвежец.., ну и так далее. О
Петере Олъсене с его выдающимся носом  я  разговаривала  с  одним  своим
знакомым, который утверждал, что видел его за  доверительной  беседой  с
неким лысым недомерком в шляпе. Лысого недомерка я знаю, его сына  тоже,
у  него,  кстати,  есть  магазин,  так  что  можно  предположить...  Все
остальное уже дело милиции,  пусть  себе  проверяют  мои  предположения.
Единственно, чем я рискую, так это показаться чересчур уж смекалистой.
   Но  прежде  чем  обращаться  к  ним,  надо   наконец   добить   этого
доисторического монстра! Немедленно в прачечную!!!
   Свежий порыв энтузиазма очень кстати проветрил мою голову,  и  в  ней
появилась  благословенная,  спасительная  мысль,  которой  следовало  бы
появиться еще час назад, а именно: призвать на помощь  Норвежца.  Так  и
быть, приму его приглашение на виски, соглашусь разделить  с  ним  ужин,
даже приправленный мышьяком, но сначала пусть мне поможет  открыть  этот
треклятый рундук!
   Норвежец,  которого  в  данный  момент  восхитило  бы  и  предложение
почистить авгиевы конюшни, исходи оно  от  меня,  внял  моей  просьбе  с
восторгом.  Я  почти  не  вдавалась  в  объяснения,   почему   это   мне
понадобилось взламывать кофр на чужом чердаке, - все равно парню  сейчас
море по колено.
   - Последний день! - ликовал он.  -  Последняя  возможность!  На  этой
неделе приезжает моя невеста, а она меня на бега не  пускает!  Последний
день - и такое везение!
   Хорошо бы такое везение сопутствовало  ему  и  дальше,  мы  бы  тогда
справились с кофром прежде, чем нас застукают конкуренты...
   В  прачечную  мы  проникли  никем  не  замеченные,  если  не  считать
кудлатого и прыщавого юноши,  который  торчал  у  калитки  и  -  Господь
свидетель! - ковырял в носу. Он скользнул по нам удручающе бессмысленным
взглядом, и на какую-то секунду мне показалось, что  где-то  я  его  уже
видела, впрочем, таких юнцов я перевидала здесь  десятками,  все  они  у
меня стали на одно лицо.
   Первым делом я велела Норвежцу объясняться  на  территории  прачечной
только шепотом и передвигаться только на цыпочках, что при его состоянии
духа далось ему нелегко. Охотней всего он бы  сейчас  пустился  в  пляс,
распевая во все горло, и меня не покидала тревога, что  в  любую  минуту
так оно и случится. Избранный мною способ вскрытия слегка его  озадачил,
он  робко  посоветовал  подобрать  ключ,  но  на  своем  предложении  не
настаивал. Мы незамедлительно приступили к откручиванию оставшейся  тыщи
болтов.
   Большинство из них заржавело и накрепко срослось с железной  обивкой.
Мужская рука оказалась очень даже кстати, особенно если учесть,  что  из
боязни шума я категорически отвергла всякие  радикальные  способы  вроде
обстукивания и прочего.
   Норвежец подчинился  моим  требованиям  безропотно,  хотя  и  не  без
внутренней борьбы.
   Так трудились мы в поте лица часа полтора, уже  начинало  смеркаться,
когда пришла пора отодвинуть  махину  от  стены  и  заняться  ее  задней
стенкой. С максимальными предосторожностями  стали  мы  передвигать  всю
рухлядь, которой не  видно  было  конца,  как  вдруг  Норвежцу  пришлось
замереть в такой неудобной позе, что он потом без  моей  помощи  не  мог
разогнуться. Я как раз  стояла  навьюченная  кипой  упаковочной  бумаги,
сохранившейся еще со времен Алиции, и только собиралась освободиться  от
нее, чтобы поддержать доски, норовившие грохнуться у него  из  рук,  как
вдруг за дверью раздались шаги. Я  замерла,  и  Норвежец,  следуя  моему
примеру, тоже. Он  застыл  в  дурацкой  позе,  прямо  напротив  замочной
скважины величиной с пушечное жерло. Дыра зияла гораздо  выше  скобы  и,
судя по имеющемуся засову, по  назначению  не  использовалась.  Если  бы
кто-то заглянул  в  нее,  аккурат  перед  ним  предстала  бы  физиономия
Норвежца, разве что слегка  нечеткая  в  вечернем  сумраке.  Четкая  или
нечеткая, но лучше бы вовсе не представала.  К  несчастью,  я  не  могла
вспомнить, как по-французски сказать  "наклонитесь",  а  каждая  секунда
была на счету.
   -  Abaissez!  -  надрывно  прошипела  я,  отдавая  себе  отчет,   что
приказываю ему что-то укоротить. Объясниться  жестами  у  меня  не  было
никакой возможности, потому как крафтовая бумага, которую  я  держала  в
охапке, жутко бы захрустела.  Норвежец  продолжал  коченеть  в  ступоре,
взирая на меня с выражением глубокой озадаченности.  Видимо,  мучительно
гадал, чего же я такого от него хочу.
   Французский напрочь  вылетел  у  меня  из  головы,  зато  вспомнилась
аналогичная сцена из английского детективного фильма и то,  что  сказала
при таких же обстоятельствах одна леди  одному  джентльмену.  Не  зря  я
всегда считала детективы очень жизненным жанром.
   - Get down! - надсадным  шепотом  приказала  я,  и  молодой  человек,
молниеносно согнувшись пополам, принял позу, сделавшую бы  честь  звезде
советского балета. Да еще с кипой досок, шутка  ли!  Как  он  мне  потом
сказал, ему тоже помогли детективные фильмы  -  сработал  подражательный
рефлекс. При таких-то деньгах, да еще в такой ситуации -  неудивительно,
что ему показалось, будто в него сейчас пальнут через замочную скважину!
   Шаги раздавались уже на нашей площадке. Норвежец  застыл  в  балетной
позе, свет я еще не успела зажечь, так что теперь пришелец мог глазеть в
замочную скважину сколько влезет. Только бы он не отомкнул дверь!
   Но он даже и не пытался. Стоял себе и сопел как гиппопотам - астма  у
него, что ли. Или аденоиды? В обществе Норвежца  мне  не  было  страшно,
скорее  злость  донимала.  Какого  черта,  сколько  же  нам  торчать   в
акробатических позах!
   Как-то мне пришло в голову одно любопытное  наблюдение.  Я  заметила,
что можно держать руку три часа в одном  положении,  совершенно  его  не
меняя и не чувствуя никаких неудобств, если эта рука  лежит  на  баранке
автомобиля. При любых других обстоятельствах даже две  минуты  покажутся
вечностью.
   Но этот астматик с аденоидами  ухитрился  простоять  на  площадке  не
меньше двух тысячелетий. Наконец он испустил парочку еще  более  звучных
рулад и сошел вниз, но всего на пол-этажа. Чем-то он  там  занимался,  я
долго гадала, пока не сообразила, что он трубку  раскуривает.  Чмокал  и
сопел так, словно хотел нас оглушить.
   Мне все это уже до чертиков надоело.  Я  избавилась,  по  возможности
бесшумно, от бумаги, освободила Норвежца от досок, мы с  ним  развернули
кофр и снова принялись за работу. Состояние у меня  было  такое,  что  я
спустила бы с лестницы целую свору бандитов, попытайся они нам помешать.
   Видимо,  от  нервного  потрясения  мы  почувствовали  прилив  сил   и
последние болты открутили уже на ощупь. К снятию  оков,  однако,  мы  не
могли приступать до тех пор, пока тот гиппопотам не соизволит докурить и
не смоется. Я пошла в прачечную и, приготовясь увидеть  какую-нибудь  до
содрогания знакомую физиономию, прилипла к замочной скважине.
   На фоне окна фигура его вырисовывалась до пояса и была  даже  немного
освещена. Обыкновенной внешности, среднего роста, средних лет, в  шляпе,
со слегка озабоченным лицом. Я  могла  дать  голову  на  отсечение,  что
никогда в жизни этого типа не  видела.  Он  стоял  себе  и  спокойненько
попыхивал трубкой, а я глазела на него согнувшись  в  три  погибели,  на
одеревенелых ногах.
   Когда я уже готова была выскочить за дверь и в слепой ярости рявкнуть
по-польски: "Пшел вон отсюда, скотина!",  субъект  причмокнул  погромче,
бросил взгляд на дверь, за которой я костерила его  почем  зря,  и  стал
спускаться  вниз.  Отношение  мое  к  нему  круто  переменилось,   и   я
забеспокоилась, как бы он, не дай Бог, не свалился на  ступеньках  и  не
переполошил жильцов. К счастью, все обошлось и он сошел вниз - медленно,
истомив мою душу, но сошел-таки.
   Я воротилась к своему кофру и Норвежцу, включив по дороге свет.
   - Бесполезно, - прошептал  мне  Норвежец,  показывая  на  отвинченную
обивку. - Она приварена к замку, а замок внутри.
   В  том  состоянии  духа,  в  какое  я  впала,  преград  для  меня  не
существует. Я смерила взглядом треклятый сундук и поняла,  что  остается
только одно: отпилить железки, отогнуть их, а потом  выдолбать  кусок  с
замком. Благо инструменты под рукой...
   После всех перешептываний, хождений на цыпочках,  укладывания  болтов
на, пол с такими предосторожностями, как если бы это были тухлые яйца, я
взяла в руки пилу по металлу и  с  остервенением  принялась  за  работу.
Норвежец остолбенел.
   - Но так же шумно! - завопил он, перекрывая оглушительный скрежет.
   - Je m'en fiche! - отрезала я  -  мне  уже  действительно  стало  все
нипочем.  Виданное  ли  дело,  чтобы  какая-то  колода  столько  времени
отравляла человеку жизнь!
   Норвежец весь просиял, отобрал у меня пилу и стал в упоении орудовать
ею. Даже в такт присвистывал. Кошмарный скрежет разнесся окрест,  небось
до самого Хельсингера. А потом его усилил  еще  и  мой  аккомпанемент  -
после того, как один обруч был  распилен,  я  сразу  принялась  отбивать
замок. Инструменты у Генриха оказались что надо!
   Может, во время этого кошачьего концерта на лестницу слетелись  целые
полчища  бандитов,  может,  они  на  нашей  площадке  отплясывали  танец
Хачатуряна с саблями, не скажу. Мне было глубоко наплевать.  Ослепленная
яростью, я  положила  себе  одолеть  супостата  либо  умереть.  То,  что
происходило  на  нашем  тихом  чердаке,  сопоставимо  разве  с   работой
пневматического бура, которым еще в дни моего детства вскрывали  асфальт
на соседнем дворе.
   Один Бог знает, по какой такой причине наша деятельность  не  вызвала
общественного резонанса. Возможно,  по  причине  удивительного  такта  и
сдержанности датчан, предпочитающих не совать нос  в  чужие  дела.  Меня
укрепляло духом воспоминание о том, как мы с Михалом  однажды,  в  целях
утепления апартаментов, обивали  стены  пенопластом,  орудуя  той  самой
железякой, которой кололи орехи, и каблуком моей туфли. Грохот стоял  по
всему Копенгагену, при этом мы еще старались распевать, надеясь  внушить
нашим благодетелям иллюзию, будто  нами  овладела  страсть  к  джазовому
искусству. Спевка у нас не очень-то клеилась, но все равно ни одна живая
душа не полюбопытствовала, с чего это  мы  разбушевались.  Сейчас  я  по
крайней мере знала, что из благодетелей  никого  нет,  на  нижнем  этаже
пусто, а остальные жильцы встрепенутся лишь тогда, когда  на  их  головы
повалится потолок.
   Итак, Норвежец пилил в свое удовольствие, а я,  выбив  первый  замок,
стала в перерыве  от  трудов  праведных  рассматривать  кофр  с  тыльной
стороны, с той, где петли. Я смотрела на них, смотрела, и вдруг  во  мне
снова подало  голос  мое  техническое  образование.  Повинуясь  смутному
велению этого "голоса, я взяла в одну  руку  какой-то  кусок  железа,  в
другую  молоток  и,  почти  бездумно  приставив  железку  к   стальному,
торчавшему в петлях штырю, стукнула по ней молотком. Штырь сдвинулся,  я
стукнула еще раз, и штырь мягко вышел наружу.  Петля  крышки  отошла  от
петли короба.
   Какое-то время я бессмысленно таращилась на дело своих рук,  а  потом
вдруг душа моя возликовала.
   - Ура! - взвизгнула я, размахивая молотком под носом у Норвежца.
   Адский скрежет утих, Норвежец отер пот с чела и вопросительно вскинул
на меня глаза. Я стукнула другой штырь, и он тоже вышел из петель как по
маслу. Крышка была открыта.
   - Простите,  но  я  ничего  не  понимаю,  -  деликатно  выразил  свое
недоумение Норвежец. - Зачем мы тогда устраивали весь этот тарарам?
   Чтоб я знала!..
   - Удовольствия ради, - мрачно буркнула я - не говорить же ему, что  я
сама о себе думаю! У меня даже не хватило сил прочувствовать все величие
момента. "Открыть кофр..." Открыла. "Найти ко