не позвонить, если не  тебе?
В "Скорую помощь"? В милицию?
   И я услышала в трубке горькие рыдания. Не слушая меня, не отвечая  на
встревоженные расспросы, Беата горько рыдала, повторяя лишь, что "больше
не может, не может, не может!"
   Я положила телефонную трубку и помчалась к ней.
   Беата порвала с Пшемыславом. Видно, она и  в  самом  деле  очень  его
любила, ее горе было глубоким и искренним.  Я,  как  могла,  успокаивала
несчастную  женщину.  Переждала  поток  слез,  переждала  приступ  дикой
ненависти к бывшему возлюбленному, когда она не помня  себя  выкрикивала
какие-то ужасные вещи.
   Наконец Беата немного успокоилась, и ей захотелось выговориться.
   - Он обманул меня, понимаешь? - все еще всхлипывая заговорила она.  -
С самого начала это была одна сплошная ложь. И теперь  он  меня  бросил,
так безгранично мерзко, так по-хамски, что отвратительнее просто нельзя!
И с такой просто нечеловеческой жестокостью!
   - Послушай, если уж хочешь рассказать, начни с начала, а не с  конца,
- посоветовала я. - Тебе нужно очиститься от этого  всего,  а  я  пойму,
ведь я немного знаю его. Выплюни из себя  всю  горечь,  не  оставляй  на
развод!
   - Да я бы  охотней  всего  вывернула  себя  наизнанку  и  отдраила  с
порошком-чувствую себя так, словно вся извалялась в дерьме.
   - Неужели так плохо?
   - Хуже, чем ты думаешь!  Хочешь  с  начала?  Хорошо,  пусть  будет  с
начала. Мне так страшно хотелось, чтобы меня кто-то любил! Это с  самого
начала. Потом я уже не требовала так много, лишь бы сама  могла  кого-то
любить. О Господи, да ты ведь знаешь, моя мать... мой муж... Их я любить
не могла, от них я должна была защищаться.
   Так, понятно. И  нетронутые  запасы  своих  чувств  она  обрушила  на
Пшемыслава.
   - Никогда в жизни больше  никому  не  поверю.  Ему  я  верила...  Как
верила! Познакомились мы в библиотеке, он восхищался мною, говорил милые
слова. Как я была тогда счастлива! Ну  и  сотворила  из  него  божество,
кумира, воздвигла алтарь и поклонялась необыкновенному, единственному на
свете! А  ему  нужно  было  именно  это  -  безграничная  вера  в  него,
преданность и самоотречение. Ему надо было, чтобы им  так  восторгались.
Тогда я не знала почему. Теперь знаю.
   - Ему это нужно было для  самоутверждения,  -  сказала  я  холодно  и
безжалостно. - Я это тоже с некоторых  пор  поняла.  Он  работал  в  так
называемых органах,  и  его  отправили  в  отставку.  А  с  этим  трудно
примириться людям, обладавшим раньше властью, властью  тайной  и  потому
еще более весомой. Был этакий серый кардинал,  магистр  тайного  ордена.
Вот он и стал строить из себя неизвестно что. Задница в форточке!
   - Все  правильно!  -  подтвердила  Беата.  -  Очень  хорошо,  что  ты
понимаешь, не надо долго объяснять. И насчет его многочисленных баб тоже
знаешь. Если бы он был просто бабник - еще  туда-сюда.  Нет,  и  в  этом
сплошные  обман  и  лицемерие.  Бабник  по  сравнению  с  Пшемыславом  -
воплощение добродетелей:  не  скрывает,  что  он  бабник,  ухаживает  за
женщинами явно и открыто, не только обольщает, но и сам ими  увлекается.
Этот же действовал всегда с  хитростью,  с  подвохом,  притворялся,  что
любит и будет любить  до  гроба...  Видела  бы  ты  его  женщин!  Внешне
красивые, но интеллекта ни на грош. Ему только  тогда  комфортно,  когда
рядом с ним идиотка, обожающая его, свое божество. Только потому  ему  и
удается разыгрывать  роль  бога.  Правда,  была  когда-то  в  его  жизни
девушка, которую он любил. Молод был, потом  поумнел...  А  та,  похоже,
здорово задела его, никогда не мог ее забыть.
   - Кто такая?
   - Толком не знаю, похоже, уличная девка. Из тех,  что  еще  девчонкой
убегают из дому и охотно валяются в сточных канавах. По его  словам,  он
ее из канавы и выудил, отмыл, одел. А уж красивая была - такой,  по  его
словам, он больше не встречал. Так вот, эта единственная из всех его баб
была  неглупой,  он  ее  и  выудил  для  того,  чтобы  в  своей   работе
использовать.  Девка,  по  всему  видать,  оторви  и  брось,  успела   и
наркотиками заняться, и с  уголовниками  связалась.  Ей  грозил  крупный
срок, и она согласилась помочь  органам,  какую-то  шайку  благодаря  ей
разоблачили. Так вот она быстренько нашего Пшемыслава раскусила, и  хотя
стала его агентом и помогла каких-то преступников  выловить,  но  и  его
использовала на всю катушку. Чего он только для нее не делал! Долго  она
с ним переписывалась, потому что уехала из Польши на вольный  Запад,  он
мне ее письма показывал, благодарила за оказанные услуги.  Может,  из-за
нее и из органов вылетел, не знаю. А мне в пику  все  ее  восхвалял.  Я,
конечно, по красоте ей и в подметки не гожусь, меня ему не  пришлось  из
канавы  выуживать,  у  меня  не   было   знакомств   с   подозрительными
иностранцами, я наркотиками  не  торговала  и  в  преступных  шайках  не
состояла, какая ему от меня польза? А тут я вдруг прозрела  и  перестала
воскурять ему фимиам и поклоняться.
   Только к утру Беата смогла успокоиться и прийти в  себя.  Разумеется,
относительно, такие душевные раны долго не заживают.
   Через  полгода  она  уехала  в  Швецию,  где  уже  давно  ее  картины
пользовались бешеным успехом. Те картины, которые она писала до  встречи
с Пшемыславом, ибо за все время их знакомства ничего нового не  создала.
Теперь ее талант вновь засиял.
   Вот что вспоминала я, сидя на носу вытянутой на берег лодки и  болтая
в воде ногами. Я так глубоко задумалась, что пришла в себя  лишь  тогда,
когда вложила в рот мыло вместо сигареты. Интересно, зачем я захватила с
собой мыло? Собиралась купаться с мылом? Никто  никогда  не  пользовался
мылом  при  купании  в  озере.  Может,  собиралась  что-то  простирнуть?
Осмотрелась - нет ни грязного белья, ни  выстиранного,  если  бы  я  его
вдруг выстирала в невменяемом состоянии. Все  окрестные  дачники  стирки
устраивали на  берегу  озера,  выплескивая  мыльную  воду  в  прибрежные
заросли, и она, вода, возвращалась в озеро идеально профильтрованной.  А
внешний вид зарослей неопровержимо свидетельствовал о том,  что  мыльная
вода шла им только на пользу, вон какие они были буйные и  цветущие.  Но
мне-то мыло на что? Пожав плечами,  я  вложила  его  в  мыльницу  и  тут
вспомнила - взяла для того, чтобы вымыть  мыльницу,  в  которую  набился
песок.
   Ладно, хватит воспоминаний, прошлое остается в прошлом,  а  настоящее
настоятельно требует  от  меня  каких-то  действий.  Я  отнесла  вымытую
мыльницу с мылом в сарайчик и поднялась вверх. Как раз в этот  момент  к
дому подъехала пани Кульская.
   Когда  я  подошла  поближе,  пани  Кульская  уже  много  чего  успела
рассказать, но мне хватило и того, что говорила теперь.  На  том  озере,
знаете, что за Вандой, какой-то человек, совсем незнакомый, долго прыгал
с лодки в воду, вылезал из воды,  забирался  в  лодку  и  прыгал  снова,
влезал в лодку и опять прыгал, пока не поскользнулся, головой  ударился,
свалился в воду и больше не выплыл, бедняжка.  Его  уже  потом  мертвого
вытянули. Свидетели видели, как прыгал, но ведь тут моторных лодок  нет,
моторки запрещены и слава Богу, так пока они на веслах добрались, он уже
под водой скрылся. Искали его, не могли найти,  там  ведь  глубоко,  уже
потом полиция его вытащила. Никаких документов  при  нем  не  оказалось,
только очки остались в лодке, темные очки, и сигареты,  и  зажигалка,  и
вроде бы еще сандалии. Свидетелей немного, ведь было это  ранним  утром,
только трое свидетелей, среди них Сонечка и какой-то ее знакомый. И  они
были на своем озере, которое сразу за Иолой, а из этого озера  прекрасно
видно все, что происходит на озере за Вандой. А тот  Сонеч-кин  знакомый
не из Канады, сюда он приехал  рыбку  половить.  Лодка  неизвестно  чья,
может как раз утопленника, хозяина лодки  так  и  не  нашли.  Мало  было
Сонечке одной трагедии, теперь еще утопленник, бедная Сонечка...
   Слушая, я не проронила ни слова, не задала ни одного вопроса. Слишком
уж  сенсационное  известие  принесла  Бася  Кульская,  надо   было   его
переварить, это во-первых, а во-вторых, проклятое мыло оказалось излишне
мылким,  приходилось  все  время  незаметно  отплевываться.   Дождавшись
приезда Роберта поздно вечером, я не дала ему  выйти  из  машины,  сразу
погнала за местной газетой в Бэррис  Бэй,  зная,  что  по  пятницам  все
магазины работают до поздней ночи, а если  и  закрылись,  газету  всегда
можно купить в автомате.
   Расчет на газету оказался верен.  Что  значит  пресса!  В  газете  не
только почти слово в слово повторялась информация пани  Кульской,  но  и
была напечатана фотография утопленника с просьбой к читателям сообщить в
редакцию, знают ли они этого человека.
   Взглянула я на фотографию и уже не могла оторвать от нее глаз. Третий
раз в жизни довелось мне смотреть на лицо  Михалека  под  тем  же  самым
углом, причем у него точно так же, как и в  первых  двух  случаях,  были
закрыты глаза. Правда, теперь лицо было старше на четверть века, но  оно
не очень изменилось, а в моей памяти запечатлелось навеки.
   Первый раз мне стало холодно в этом тропическом климате...
   - Что там было у Иолы, говорят, кто-то утонул, полиция приезжала? - с
беспокойством расспрашивала меня моя кузина Эльжбета. - Ведь ты там была
неподалеку, наверное, все знаешь.
   - Знаю, - ответила я правду. - У  самой  Иолы  ничего  особенного  не
происходило. Человек утонул  на  соседнем  озере,  Иолина  соседка  была
свидетельницей.  А   полиция   приезжала   потому,   что   жениха   этой
свидетельницы  убили,  только  не  тут,  а  в  Торонто.  Ее  же   теперь
допрашивали как свидетельницу смерти утопленника. Кажется, одно с другим
никак не связано.
   Правдой была только первая моя фраза, но это  неважно,  для  Эльжбеты
хватило, она обрадовалась, что  Иолы  дело  не  касается,  и  перешла  к
вопросу, ради которого и приехала на встречу со мной. Оказалось,  неделю
назад Доманевские наконец вернулись из отпуска.
   - Ну я их и спросила про часы.  Оказывается,  и  их,  и  другие  вещи
бабуля Доманевских купила лет тридцать назад. У кого купила - не  знают,
тогда они как раз уезжали в Ванкувер на свадьбу родственника и просидели
там три недели. Бабуля все сделала сама.
   - А бабуля Доманевская жива?
   - Жива, конечно.
   - Мне надо с ней поговорить! Делай что хочешь, но отвези меня к ним.
   - Пожалуйста, это нетрудно, только вот  не  уверена,  будет  ли  тебе
какая польза от такого визита.
   Бабуля Доманевская имела  на  своем  счету  восемьдесят  семь  лет  и
обширный склероз. Меня она приняла за мою  тетку,  с  которой,  впрочем,
тоже не была знакома, а только когда-то слышала о ней, поскольку  тетка,
приходившаяся троюродной сестрой мужу  Эльжбеты,  никогда  в  Канаде  не
бывала. Бабуля обрадовалась, что наконец приехала. Мне было без разницы,
я не стала выводить старушку из заблуждения,  рассчитывая,  что  наличие
моей тетки поможет ей лучше вспомнить давние времена.
   И я в общем-то не ошиблась. Старушка принялась вдохновенно вспоминать
годы своей молодости, совпавшие с началом века, и приезд в  Канаду,  как
раз перед началом первой мировой войны.  Сопровождая  старушку  по  всем
извивам ее жизненного пути, я постепенно пришла к убеждению, что на весь
путь ей понадобится  не  меньше  месяца.  Вряд  ли  раньше  мне  удастся
протолкнуть ее через  вторую  мировую  войну.  Видимо,  те  же  опасения
тревожили и Эльжбету, ибо она изо всех сил  стала  помогать  мне  как-то
недипломатичнее приблизить рассказчицу к послевоенным событиям.
   Неисповедимы пути человеческой памяти. Ни с того  ни  с  сего  бабуля
перепрыгнула через  четверть  века  и  принялась  во  всех  подробностях
рассказывать о том, когда и где приобрела вот  эту  чудесную  мебель,  к
которой ее внуки отнеслись с таким пренебрежением, а  ведь  мебель  была
почти новая, и сорока лет ей не насчитывалось. С  мебелью  старушка  так
неожиданно ворвалась в собственное бесконечное повествование, что  я  не
успела и слова вставить. В этом, впрочем,  не  оказалось  необходимости,
бабуля не нуждалась в  наводящих  вопросах,  рассказывая  с  мельчайшими
подробностями. А дела тех давно минувших дней она помнила прекрасно.
   Мебель она покупала уже не новую, но ведь в отличном состоянии! А они
взяли и выбросили, неизвестно почему. И часы выбросили, а ведь  за  часы
она очень дорого заплатила, они такие красивые, с  финтифлюшками,  таких
уже не делают...
   Я с  тревогой  взглянула  на  Эльжбету  -  а  вдруг  прервет  рассказ
старушки, напомнит, что часы никто не выбрасывал, что они и сейчас у нее
стоят.  Нет,  сидела,  умница,  с  непроницаемым  лицом,  не  перебивала
старших.
   Потом мне рассказали, что бабушка меняла свое мнение двенадцать раз в
год, по четным месяцам одобряла решение подарить часы Эльжбетиной дочке,
по нечетным упрекала потомков за то, что выбросили чудесные часики.  Или
наоборот, неважно. В данном случае мы угодили в месяц упреков.
   А  бабуля  продолжала  свои  излияния.  Оказалось,  так  дорого   она
заплатила не  только  потому,  что  часы  ей  понравились,  но  и  из-за
паренька, который их продавал, уж  очень  ей  было  жалко  его.  Земляк,
совсем нищий, только что сбежал с разоренной  войной  родины,  гроша  за
душой у бедняги не было, кто-то из здешних знакомых его к ней прислал...
   Тут мы с Эльжбетой первый раз осмелились перебить бабулю.
   - А какой знакомый? Может, припомните?
   - А как же, очень хорошо помню, память у меня  еще  не  отшибло.  Тот
самый, что всю жизнь ездит на желтой такой машине.
   Желтая машина  оказалась  совершенно  бесценным  ориентиром.  Среднее
поколение Доманев-ских прекрасно знало,  что  на  желтом  пикапе  в  дни
молодости разъезжал их знакомый,  в  настоящее  время  владелец  крупной
транспортной  конторы,  большегрузные  контейнеровозы  которого  колесят
сейчас по всей Канаде. Пожилой  владелец  желтой  машины  на  всю  жизнь
запомнил того самого паренька, продавшего Доманевской бабуле  часы,  ибо
сам тогда же приобрел у него буквально за гроши вазочку, которая  теперь
стоит как минимум тысяч сто долларов. Кому-то  из  здешних  поляков  тот
паренек  доводился  родственником,  еще  вроде  его  куда-то  на  работу
пристроили...
   Все семейство Доманевских  приняло  близко  к  сердцу  мои  поиски  и
отказалось принять от меня деньги за несколько междугородных  телефонных
переговоров,  благодаря  которым  я  получила  важные  сведения:   звали
паренька Барт Леванд, еще лет пять назад он работал в  ресторанчике  под
Четемом,  на  берегу  залива  Св.  Лаврентия.  Слава  Богу,  что  не  на
Соломоновых островах! Хотя и так стало ясно - я  разорюсь  окончательно.
Оставив в покое  бабулю  Доманевскую,  оставив  собственную  мамулю  под
опекой внуков, я двинулась на поиски.
   Не сразу удалось найти искомый ресторанчик. Правильно, работал у  них
такой, теперь не работает. Нет, насколько им известно, никуда не  уехал,
живет вон в тех бараках на берегу.
   Разыскала я и бараки. Назвать бараками такие дома... У  нас  владелец
гордо  назвал  бы  виллой,  коттеджем  и  был  бы  прав.  Порасспрашивав
обитателей этих "бараков", я  свернула  с  проезжей  дороги  по  узкому,
поросшему травой проулку к домику у самой воды. Спускался вечер, а  я  и
не подумала о том, где переночую, поисковая лихорадка  целиком  овладела
мною. Интересно,  как  я  сейчас,  на  ночь  глядя,  заявлюсь  в  дом  к
незнакомым людям, в Канаде так не принято, о визите  там  договариваются
загодя, могут и вообще не открыть  двери.  Впрочем,  обратного  хода  не
было.
   Оставив машину в некотором отдалении от домика, я чуть  ли  не  бегом
кинулась к крыльцу, чтобы не дать времени закрасться  в  душу  сомнениям
благопристойности  и  хорошего  тона.  И  все-таки   у   входной   двери
затормозила. Нет, не потому  что  в  душу  все-таки  вкрались  сомнения.
Просто через открытые окна я услышала музыку. Кто-то  играл  на  пианино
танго "Ноттурно".
   Танго "Ноттурно" не назовешь шлягером, известным на всем свете,  как,
например, танго "Кум-парсита" или "Милонга". Я  сама  убедилась,  что  в
злачных  местах,  например  Сицилии,  оркестранты  не  имеют  о  нем  ни
малейшего понятия. И вдруг я слышу  его  здесь,  в  далекой  Канаде,  на
берегу  залива  Св.  Лаврентия!  Да  еще  в  таком   исполнении!   Очень
характерное  исполнение:  минимальная   смена   ритма,   будто   пианист
споткнулся,  два   быстрых   удара   по   клавишам,   и   опять   плывет
душещипательная мелодия...
   Медленно подняв руку к звонку, я позвонила. Пианино  замолкло,  двери
открыли без всяких расспросов.
   Наверняка я  не  узнала  бы  Бартека  Левандовского  в  этом  старом,
болезненного вида человеке, если бы в ушах еще не звучала мелодия  танго
"Ноттурно". Только он исполнял так одно из  любимых  произведений  нашей
молодости.  И  сейчас  словно  воочию  увидела  перед   собой   знакомое
веснушчатое лицо  веселого  бесшабашного  парня.  Не  помешали  морщины,
пожелтевшая кожа, глубоко запавшие глаза, обведенные черными кругами.
   - Бартек! - невольно воскликнула я, потрясенная его видом.
   Он меня узнал сразу же.
   - Иоанна? Какими судьбами?
   Не виделись мы, можно сказать,  со  школьных  времен.  Он  был  жутко
влюблен в меня, я не отвечала взаимностью, но и  не  отталкивала  парня,
очень уж любила слушать, как он играет. А он играл только  для  меня!  Я
лопалась от гордости, еще бы, как завидовали  мне  подруги!  Бартек  был
несколькими классами старше  меня,  закончил  школу  и  навсегда  исчез.
Оказывается, не навсегда. Спустя тридцать лет отыскался на краю земли!
   Сидя в кресле-качалке, заложив руки за голову и глядя на серебрящиеся
под луной воды залива, Бартек рассказывал:
   - Я поступил в музыкальную школу, не повезло -  вскоре  сломал  руку.
Перелом запястья. Играть больше не мог, а  ведь  так  мечтал  о  карьере
музыканта, помнишь, по четыре часа в день разыгрывал гаммы. И хоть кость
срослась,    левая    рука    навсегда    перечеркнула    мечты    стать
пианистом-виртуозом. А знаешь, наверное, у  меня  все-таки  был  талант,
несмотря на все, часто приглашали участвовать в записях оркестра. И весь
оркестр делал перерыв в записях и дожидался, пока Отдохнет моя левая.  А
аккомпаниатором я работал до самого конца. Женился,  двое  детей  у  нас
было, теперь они взрослые. А здесь живу один,  не  хочу  никого  видеть,
пусть приедут уже на мой похороны...
   У меня язык не повернулся сказать, что выглядит он прекрасно и нечего
говорить о похоронах.
   - А что с тобой?
   - Что же может быть? При какой болезни человек  выглядит,  как  я,  в
больнице не лежит и знает, что дело безнадежное?  Уже  пошли  метастазы,
морфий я еще не принимаю, но протяну  не  больше  трех  месяцев.  Да  не
смотри так, я уже свыкся с этим. Я верующий, надеюсь, перейду  в  другой
мир. Вот и посмотрю, есть ли он, другой. А там  уж  наверняка  не  будет
моего рака,  и  это  очень  утешает,  знаешь  ли...  Перестань,  Иоанна,
отнесись  к  этому  спокойно,  обращайся  со  мной,  как  с   нормальным
человеком. Конечно, совсем не обязательно уговаривать отправиться вместе
в турпоход или путешествие вокруг света, но разговаривай  нормально,  не
надо меня жалеть. В семье у меня порядок, со мной жена, уход  обеспечен.
Она только на один день уехала по делам, завтра вернется.
   - Вот и прекрасно, - подхватила я, немного придя в  себя.  -  Я  ведь
никогда не годилась в сестры милосердия, а тут испугалась, что  придется
цацкаться с тобой как не знаю с кем.  О  смерти  не  будем  думать,  все
умрем" рано или поздно, не будем больше об этом.
   Очень обрадовала Бартека моя философия. Вынув руки  из-под  головы  и
оторвав взгляд от морских просторов, он взглянул на меня.  Те  же  самые
глаза, голубые, добрые, внимательные.
   - Знаешь, Иоанна, я так рад, что  довелось  тебя  увидеть!  А  теперь
скажи, каким ветром тебя сюда занесло.
   - Долгая ист