, которую надо отвезти
на Центральный вокзал, в камеру хранения. Там есть такие  автоматические
ячейки. Запрешь в одну из них, а ключ привезешь мне.  Сделать  это  надо
поскорее, но не раньше, чем через два  часа.  Вот  и  все.  Извини,  что
обременяю тебя, но ты  сама  неоднократно  повторяла  -  человек  должен
расплачиваться за свои достоинства, ты  -  за  свою  добросовестность  и
честность.
   У меня в глазах потемнело от ярости. С ума он сошел,  что  ли,  чтобы
сейчас вспоминать как раз то, из-за чего у нас вечно  вспыхивали  ссоры?
Сколько раз он имел случай убеждаться в моей добросовестности, оскорбляя
меня при этом  и  унижая.  Теперь-то  зачем  об  этом  вспоминать,  если
действительно нуждается в моей помощи? Не иначе позвоночник ему в голову
бросился. Ох,  как  хотелось  кинуть  ему  в  лицо:  "Подавись  ты  моей
добросовестностью", повернуться и уйти, хлопнув дверью. Уж не знаю,  что
меня удержало.
   - Ну и разумеется, быть немой как могила  или  колодец  бездонный,  -
лишь ехидно произнесла я.
   - Колодец не молчит, - поучительно заметил Миколай. - В колодце  есть
эхо. А если бы не надо  было  соблюдать  тайну,  я  нашел  бы  и  других
исполнителей.
   Езус-Мария, смилуйся надо мной! За что я должна выслушивать все  это?
Если я такое  сокровище,  так  раньше  надо  было  меня  оценить,  а  не
использовать  в  своих  целях  как  неодушевленный  предмет,  не   очень
полезный, зато весьма обременительный. Любая девка казалась ему  намного
привлекательней меня. Так пусть теперь эти девки и таскаются по вокзалам
с его вещами! Уж что я  вытерпела  с  ним,  на  сколько  постарела,  как
истрепала нервы - и не рассказать. И нет у  меня  ни  малейшего  желания
помогать ему, к тому же я на все сто процентов  уверена  -  нет  никакой
необходимости отвозить этот сверток.  Выдумал  он  такую  необходимость!
Предельный эгоист, эгоцентрик в высшей степени, он уверен, что весь  мир
только  и  ждет,  чтобы  вцепиться  в  его  секреты,  наступит   мировая
катастрофа, если кто-то про них проведает. И я должна принимать  участие
в этом идиотизме?! Только потому, что,  оказывается,  я  -  единственное
существо во всей Галактике, достойное его доверия.
   Правда,   прося   оказать   помощи,   Миколай,   надо   отдать    ему
справедливость, не подлизывался и не пресмыкался передо мной.
   - Где это? - спросила я.
   - Да вот, - указал он на огромную пластиковую сумку, битком набитую.
   Я попробовала приподнять ее, и у меня опустились руки.
   - Чем она у тебя набита? Килограммов сто, не меньше!
   - Всего шесть с половиной. А набита она записями, составляющими  плод
моих исследований, которые тебя также интересуют. По разным  причинам  я
не могу это держать дома. А с сумкой тебе  не  придется  подниматься  по
лестнице, спускаться будешь. Исследования же  касаются...  Кажется,  его
зовут Павел, не так ли?
   Молнией пронеслось в голове - так  вот  что  торчало  занозой  в  его
сердце все эти годы! Холодная ярость овладела мной, я поставила сумку  и
потребовала, сдерживая нарастающее бешенство: ;
   - Немедленно говори, в чем дело!
   - Нет, - ответил мерзавец. - Скажу, когда ты вернешься с ключом.
   Он смотрел на меня с  таким  потрясающим  равнодушием,  что  рассудок
подсказал - надо пойти на компромисс. Я  хорошо  знала  этого  человека:
скорей я по кирпичику разберу этот проклятый дом, чем  выдавлю  из  него
хоть одно слово.
   - Хорошо, - сказала я, - через два часа.
   - Кстати, обрати внимание на  разрушенную  беседку,  -  заметил  этот
мерзавец совершенно равнодушным тоном.
   Как меня кондрашка не хватила на вместе - не знаю. Ну,  ладно,  через
два часа я сюда вернусь и вот - клянусь чем угодно - с места не сойду, к
полу прирасту, пока он мне не скажет всего!  Убью  мерзавца,  если  надо
будет! Дверь-то он мне откроет, ведь ключ от меня получить  надо.  Злая,
как сто тысяч чертей, пылающая от ярости и в то же время старающаяся  не
показать этого, я взяла его торбу и свою сумку. Вот  еще  дополнительная
тяжесть! Тут я вспомнила, что ведь через два часа  опять  сюда  вернусь,
зачем же таскаться со своей сумкой, еще раз тащить  ее  на  пятый  этаж?
Хватит с меня того, что я сейчас спущусь с  этой  неимоверной  тяжестью,
хоть подниматься буду налегке. Не помню, что у меня там в сумке, но пока
я без нее обойдусь.
   Я лишь вынула из  своей  сумки  кошелек  и  портмоне  с  документами.
Хорошо, что в моей куртке такие карманы, еще и не то поместится.
   - Сумку оставляю, пусть у тебя постоит.
   - Хорошо. Постарайся никому не попадаться на глаза.
   Вот еще пылая от ярости, я не помнила, как спустилась с лестницы, как
добралась до своей машины. Затолкала проклятую сумку на заднее сиденье и
поехала на вокзал.
   В Павла я влюбилась в восемнадцать лет, когда была студенткой первого
курса. Он учился на втором. Поскольку у меня к тому времени был уже  муж
и первый ребенок, я задушила в  себе  неуместное  чувство,  чему  немало
способствовал тот факт, что объект не обращал на меня особого  внимания.
Обращал он его на Баську, одну  из  моих  подружек,  девицу  потрясающей
красоты, но с невыносимым характером. Вот  так,  с  самого  начала,  мой
жизненный путь вечно преграждала чья-то потрясающая красота... На Баське
он и женился.
   Слабым утешением явилось то обстоятельство, что в  характере  супруги
он разобрался раньше, чем я защитила диплом. Потом я на  время  потеряла
Павла из виду, потом мы встретились снова. К тому  времени  у  меня  уже
было двое сыновей и я развелась с мужем, а у Павла оказалась новая жена.
Мне это было до лампочки, слишком  много  проблем  ставила  передо  мною
жизнь, но прежние чувства аукнулись, и я, не сдержавшись, сказала ему об
этом. Тогда мы вместе работали над интерьером  резиденции  американского
посла, ну и я как-то ляпнула чего не следовало, без всякой видимой цели,
ибо считала свою жизнь окончательно разбитой и планов на будущее уже  не
строила.
   - Похоже, голубушка, ты спятила малость, - сочувственно  отозвался  в
ответ Павел, решительно изгоняя из посольской ванной крикливый кармин  и
заменяя его тонированной  охрой.  -  Ты  молода,  красива,  только  жить
начинаешь, карьеру наверняка сделаешь! Да от мужиков отбою не будет!
   - Ха-ха! - только и сказала я. Зачем мне какие-то мужики, вот если бы
он сам... Мог бы на деле доказать,  что  жизнь  моя  только  начинается,
вместо  того  чтобы  утешать  дурацкими  словами.  Вслух  я   этого   не
произнесла, но, похоже, мысли мои витали  в  воздухе,  ибо  он  каким-то
образом отгадал их и желание мое осуществил.
   Жизнь  продолжалась,  любовь  наша  через   пень   колоду   тянулась,
спотыкаясь на многочисленных роковых препятствиях, но дружбу нам удалось
сохранить навсегда. Пни и колоды были  самого  разного  свойства.  Когда
Павел  разводился  второй  раз,  я  уже  успела  не  только  второй  раз
развестись, но и поклялась в верности Миколаю. А когда рассталась с ним,
Павла поблизости не оказалось, не говоря уже о том, что он был  женат  в
третий раз. Меня эта женщина не могла  вынести  даже  на  столь  большом
расстоянии, и Павлу, чтобы избежать скандалов, приходилось  скрывать  от
нее мои самые невинные приветы и поздравления.
   К тому времени Павел навсегда покинул родину.  Дело  в  том,  что  на
четверть он был французом, с детства польский  и  французский  были  для
него родными языками, а его французская бабка так до конца дней своих  и
не овладела польским. Во Францию Павла всегда тянуло, чему, принимая  во
внимание  тогдашние  порядки  в   нашей   стране,   нечего   удивляться.
Талантливый декоратор, там он  считался  ценным  специалистом  и  вообще
уважаемым человеком, здесь же терялся в серой  массе  безликих  роботов,
лишенных всякой перспективы на будущее. Он мечтал работать  свободно,  с
размахом,  никому  не  подчиняясь  и  не  оглядываясь  на   всевозможные
ограничения, расстался с народной, прости Боже, демократией и бросился в
объятия капитализма. Результаты оказались ошеломляющими.
   Однако  до  этого  Павел  отколол  рискованный  номер.  Даже  слишком
рискованный.
   Зарабатывали мы тогда мало, что кот наплакал. Я  меньше,  он  немного
больше, но все равно мало. А уезжать за границу нищим, клянчить на  хлеб
и ночевать под  мостом  очень  не  хотелось.  Питаться  сухим  хлебом  с
остатками  колбасы,  захваченной  с  покинутой  родины   -   нерадостная
перспектива. Человеком почувствовать себя хотелось сразу же.
   - Аська! - как-то сказал Павел. Он один на  свете  так  меня  называл
(Иоанна - Иоаська - Аська). - Если умеешь колдовать, постарайся  уж  для
меня,    сейчас    мне    просто    необходима    помощь    каких-нибудь
сверхъестественных сил.
   - Ты что задумал? - встревожилась я.
   - Побился об заклад. И теперь меня ждет  одно  из  трех:  пять  тысяч
зеленых, строгая изоляция на срок до двадцати пяти  лет  или  пенсия  по
инвалидности на всю оставшуюся жизнь. Наколдуй, чтобы получилось первое.
   - А что это за пари? - сурово спросила я.
   - Я побился об заклад, что сумею нарисовать стодолларовую купюру. Что
касается моих творческих возможностей, тут я совершенно  уверен,  плевое
дело. К сожалению, заключая пари, я был здорово  выпивши,  иначе,  может
быть, и воздержался бы. Хотя уже и тогда отдавал себе  отчет,  на  какое
опасное дело иду. Понимал, что и отъезд меня не спасет, ибо такого  рода
преступления преследуются Интерполом.
   - И что, отступить уже нельзя?
   - Поздно, тот человек передо мной раскрылся, и теперь мне или браться
за дело, или плыть Вислой к морю в виде  хладного  трупа.  Это  тебе  не
благотворительное общество.
   - О Езус-Мария! Никому ни слова об этом! Об этом мы не только  никому
не сказали, но и между собой не говорили, тем не  менее  я  узнала,  что
пари Павел выиграл и вскоре после этого покинул Польшу.
   Затем была короткая встреча в Париже. Павел по уши сидел в работе, от
заказчиков не было отбою, пресса всего мира писала о  нем.  Ему  удалось
отвертеться от какого-то интервью, чтобы втайне от жены  встретиться  со
мной. Встречу я начала с того, что  со  злостью  накинулась  на  бывшего
возлюбленного.
   - Чувства твои я уважаю, но не понимаю, черт возьми, что эта  женщина
против меня  имеет?  Я  раньше  нее  спала  с  тобой!  Это  я  могла  бы
предъявлять претензии!
   - А разве от женщин можно требовать логики? Ей  просто  хотелось  бы,
чтобы тебя просто вообще никогда не было на свете, и давай с этой  темой
покончим.
   - Не только ей этого хочется!  -  пробурчала  я  в  ответ,  мимоходом
подумав о том, что знаю еще подобных женщин, но  сейчас  не  время  было
раздумывать над таким удивительным явлением. Должно быть,  было  во  мне
что-то такое, что вызывало распространение активной неприязни ко  мне  у
стольких представительниц нашего прекрасного пола...
   - Ты знаешь, у меня возникли кое-какие опасения,  -  сказал  Павел  в
ходе той нашей  парижской  встречи.  -  Ну,  может,  опасения  -  сильно
сказано. Тень опасений. Техника, конечно, за это  время  изменилась,  но
где-то  у  кого-то  припрятана  картинка  моей  стодолларовки  с   моими
отпечатками пальцев и, стыдно признаваться в такой глупости, но  даже  и
матрица. Один раз я брал ее в руки.
   - Не надо было брать! - поучительно сказала  я.  -  Для  того,  чтобы
разглядывать, хватило бы и глаз.
   - Я только что признался в собственной глупости, не так ли?  -  мягко
возразил Павел. -  А  то  самое  мероприятие  раскручивается  вовсю.  Ты
знаешь, полиция такого не любит. К  тому  же  дело  осложняют  некоторые
политические аспекты, не только здесь, но и в Штатах. Впрочем, ты  сама,
все  понимаешь,  говорить  об  этом   излишне.   Вдобавок   зашевелились
конкуренты, у  меня  есть  враги.  Предметы,  о  которых  я  только  что
упомянул, находятся в Польше.
   - И что?
   - Если бы удалось их уничтожить... Я подумала о  Миколае,  с  которым
меня тогда как раз связывала любовь - огромная и вечная, как  завивка  и
двигатель. Тогда я  Миколаю  доверяла  безоговорочно.  Возможностями  он
располагал, энергии ему не занимать, а что Павла любил примерно так  же,
как жена последнего - меня, так на что мои дипломатические  способности?
Подавив зародившиеся было в душе сомнения в собственных  дипломатических
способностях, я решила попытаться.
   Когда я сказала об этом Павлу, он  решился  ознакомить  меня  с  теми
сведениями, которые ему удалось  собрать.  Его  дед,  супруг  той  самой
французской бабки, был богатым  человеком.  Среди  прочих  недвижимостей
было у него небольшое поместье Поеднане, которое  находилось  в  четырех
километрах за Тарчином, недалеко от груецкого шоссе. Я не  только  знала
об этом поместье,  но  и  бывала  там.  Дело  в  том,  что  моему  отцу,
банковскому служащему, вскоре после  войны  приходилось  вести  по  роду
службы дела с владельцем поместья. Недвижимость эта равнялась пятидесяти
гектарам и  десяти  квадратным  метрам.  Вот  из-за  этих  десяти  м2  и
разгорелся  весь  сыр-бор.  Владения,  превышающие  пятьдесят  гектаров,
государство приватизировало. Оно бы не задумываясь отобрало и  Поеднане,
да дедушка Павла был  малый  не  промах,  использовал  все  свои  тайные
возможности, нажал на тайные пружины, и  довольно  долго  ему  удавалось
сдерживать аппетиты государства. В конце  концов  ему  помог  мой  отец,
человек справедливый и  мыслящий  математическими  категориями.  По  его
предложению цифру, обозначающую размер  владения,  округлили  в  сторону
уменьшения. Чем в конце концов закончилось дело, я не знаю, но  поместье
запомнила очень хорошо, ибо отец брал меня туда с собой  несколько  раз,
поместье  мне  чрезвычайно  нравилось,  я  даже  представляла,  что  оно
принадлежит мне...  Потом  я  выросла,  научилась  читать  и  разучилась
мечтать, долго не бывала в тех краях и уже совсем недавно приезжала туда
вместе с Миколаем.
   Павел был старше меня на три года, в доме деда подолгу живал и в  его
поместье знал каждый кустик. Знал он и о том, что до сих пор  сохранился
тайный ход из дома до беседки, стоящей в саду.  Так  вот,  у  него  была
информация  о  том,  что  подвалы  дома  и  подземный  ход   к   беседке
используются фальшивомонетчиками как тайные  хранилища.  Откуда  он  это
узнал  -  мне  неизвестно.  Далее  Павел  сообщил,  что  беседка   давно
обвалилась,  сам  большой  дом  наполовину  заселен  случайными  людьми,
наполовину же используется под склад продовольственных товаров.
   Огораживающую  сад  и  дом  загородку  местное  население  уже  давно
использовало на свои нужды. Как раз, именно в тайных  хранилищах  дедова
дома Павел  и  просил  меня  поискать  вещественные  доказательства  его
преступления. А я-то, когда мы с Миколаем приходили  в  тот  дом,  и  не
догадывалась ни о чем. Теперь мне кажется, что Миколай догадывался...
   И вот теперь, в маленьком парижском кафе,  где  мы  с  Павлом  заняли
уютный столик в уголке,  Павел  знакомил  меня  с  топографией  тайника.
Оказалось, что вход в него существует и со стороны беседки, и со стороны
дома, и оба эти входа закрыты очень сложной системой запоров.
   - Да откуда ты об этом знаешь?
   - О подземном ходе?
   - Кончай придуряться, о малине!
   - Тебе об этом знать необязательно. А поскольку  до  истечения  срока
давности мне осталось целых восемь лет,  я  постарался  еще  до  отъезда
побольше разузнать, да и все это время поддерживаю кое  с  кем  контакт.
Мне известно, что сейчас тем бизнесом занялся  один  матерый  уголовник,
большой специалист своего дела. Он прибрал к  рукам  и  производство,  и
сбыт,  и  доставку,  ведь  не  все  изготовляется  у  нас,   немного   и
импортируют.  Занялись   не   только   долларами,   советую   относиться
внимательнее и к собственным банкнотам, особенно к  крупным  купюрам.  К
этому я уже никакого отношения не имел. А вся моя беда в  том,  что  моя
картинка  оказалась  самой  удачной.  Приятно,  конечно,  что  я   такой
талантливый, но согласись, на черта мне эта реклама.  Если  тебе  что-то
удастся сделать - очень хорошо, но если не выйдет, не огорчайся. Нет так
нет.
   Слушая Павла, я невольно думала о том, что если бы не  Миколай  и  не
жена Павла, я бы опять в него влюбилась.
   Пообещав держать руку на пульсе, я рассталась с бывшим возлюбленным и
отправилась по своим делам.
   Фальшивомонетчиками  из  любви  к  искусству  занимался   по   давней
милицейской привычке Миколай, а результатами своих изысканий со мной  не
делился. Когда мы с ним были в Поеднане, он без внимания оставил беседку
в саду, куда я  хотела  по  старой  памяти  заглянуть.  А  теперь  вдруг
оказалось, что он что-то разнюхал, и невинная  беседка  вдруг  приобрела
первостепенное значение. Неизвестные же мне результаты его изысканий, по
всей вероятности, находятся вот в этой невероятно тяжелой сумке, которую
мне велено запрятать в  одной  из  бесчисленных  ячеек  камеры  хранения
Центрального вокзала.
   Если бы я знала, что случится на этом проклятом Центральном  вокзале,
ни за что не согласилась бы помочь Миколаю!
   По дороге у меня  кончился  бензин,  с  трудом  хватило  дотянуть  до
Дольной, там проторчала в очереди на заправку. При  въезде  в  Пулавскую
мне чуть не под колеса бросился мой приятель  Мачек,  умоляя  подбросить
его на площадь  Трех  Крестов.  Крюк  предстоял  небольшой,  подбросила.
Двинулась прямиком к вокзалу и угодила в пробку на Иерусалимских Аллеях.
Ничего, и пробку пережила. Предусмотренные Миколаем два часа уже были на
исходе.
   У вокзала я довольно легко нашла место для машины, припарковала ее  и
отправилась с сумкой к камерам хранения. Тут обнаружилось, что подъехала
я не к тому  уровню  вокзала,  пришлось  спускаться  на  нижний  этаж  с
тяжеленной сумкой, а она, проклятая,  с  каждым  шагом  становилась  все
тяжелее. Внизу я увидела громадное количество  искомых  багажных  ячеек,
они тянулись передо мной бесконечными рядами, скрываясь в туманной дали.
Народу возле них крутилось немного, я и обрадовалась - похоже, выполнить
задачу  будет  нетрудно.  Потом  я  прочитала   надписи-инструкции   для
пользователей багажными  ячейками.  Больше  всего  эмоций  вызвали  две.
Первая сообщала, что жетоны следует приобретать в кассе "Б" этажом выше.
Вторая  -  что  администрация   железной   дороги   не   несет   никакой
ответственности за оставленный в ячейках багаж. Ругнувшись про  себя,  я
отправилась искать эскалатор. Нашла, но он не действовал. Нашла  второй,
и он вывез меня на площадь перед вокзалом. Не на тот, значит, встала.
   Ругнувшись уже не про себя, но все-таки не  очень  громко,  я  обошла
вокруг вокзальное здание и не нашла  кассы  "Б".  Сумка  меня  буквально
пригибала к земле, никто из посетителей вокзала не мог мне сказать,  где
находится касса "Б". Выбрав из окошек "Справочной" то, к которому стояла
самая короткая очередь, я уже через пятнадцать минут узнала, что пани  в
окошечке занимается исключительно  расписанием  поездов,  причем  только
международных, а о багажных ячейках не имеет  ни  малейшего  понятия.  Я
удержалась от громкого выражения своего негодования только  потому,  что
внезапно  вспомнила:  среди  автоматических  багажных  ячеек  я   видела
окно-прилавок с живым человеком! Надо было сразу же обратиться к нему, а
не заниматься чтением. Неужели многие годы печального  опыта  так  и  не
научили меня, что нельзя верить печатному слову?
   Я опять потащилась на первый этаж. От тяжести  проклятой  сумки  рука
совсем занемела. Вот и прилавок с живым человеком!
   - Да эти ячейки не работают вот уже, почитай, года два! - сказал  мне
человек за прилавком, сочувственно глядя на меня. - Ими никто  давно  не
пользуется.
   Может, я не так его поняла? Вообще  разучилась  понимать  по-польски?
Может, я нахожусь вообще в какой-то другой стране?
   - Мне непонятно, что вы сказали, - слабым голосом ответила я.  -  Как
это не пользуются? Вот это все остается без употребления? Поче