ередную жену, с  которой  у  тебя  будет
наконец желанный ребенок? - осторожно спросила я вдруг севшим голосом.
   - Да, присмотрел, - ответил он  и,  прежде  чем  я  успела  прийти  в
отчаяние, добавил:
   - Тебя. Если ты согласна.
   Откашлявшись, я ответила чистым голосом:
   - Что ж, пожалуй, я соглашусь. Откровенность  за  откровенность.  Все
эти годы я хотела, чтобы моим мужем был ты.  И  не  против  того,  чтобы
что-нибудь родить. Это у меня получается неплохо...
   И тут он сказал такие слова, что мне показалось, первый раз  в  жизни
показалось, будто я вдруг очутилась в раю.
   - Если хочешь знать, то я с самого начала хотел жениться на  тебе,  -
сказал Павел. - И ты сама  знаешь,  у  нас  как-то  не  получалось.  Был
уверен, что всех этих своих придурков-хахалей во главе с первым мужем ты
предпочитаешь мне. А я - так себе, где-то в стороне...
   - Взаимно.
   И больше ни о чем не надо было говорить.
   Знала я, что моя райская жизнь  будет  не  совсем  райской.  У  Павла
характер трудный, да и мой не сахар. Но после всего, что нам пришлось  в
жизни вытерпеть, после бесконечных трагедий и  разочарований,  потерь  и
поисков, длившихся годами, человек становится умнее и мягче. Живи сам  и
давай жить другим. Да нет, пожалуй, мы с ним поладим, а  мне  в  глубине
души всегда хотелось иметь третьего ребенка...
   Вынимая из бара бутылку шампанского, Павел сказал:
   - А знаешь, я чувствую, что  чем-то  обязан  этому  чертову  Миколаю.
Давай выпьем за то, что мы с  тобой  наконец  договорились.  И  кажется,
только благодаря исключительно дурацкому стечению обстоятельств.
   Я подставила бокал под струю шампанского.  Пожалуй,  Павел  прав.  Не
было бы меня здесь сейчас,  если  бы  не...  если  бы  не  какое-то  там
брезентовое полотнище, которое я некогда заштопала с  помощью  лошадиной
подковы. Значит, правда, подкова  приносит  счастье!  Может,  непрочное?
Ничего, хорошо уже то, что вот сейчас я счастлива.
   И я твердо решила - буду счастливой как можно дольше.



   Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ
   ДЕЛО С ДВОЙНЫМ ДНОМ

Перевод с польского В. Селивановой


Анонс

   Редкое сочетание - отличная проза и отличный детектив.
   А если  к  тому  же  читатель  получает  заряд  бодрости  и  хорошего
настроения - такой книге цены нет.
   Вот и опять мы  вместе  с  неунывающей  Иоанной,  негодуя  и  смеясь,
распутываем сложнейшие уголовные преступления, в  которые,  конечно  же,
впутывается Иоанна. Она, разумеется,  не  может  оставаться  в  стороне,
когда на пути честных людей встают мафиозные структуры, продажные власть
имущие, коррумпированные органы правопорядка.

   Дом был старым, но после войны его капитально  отремонтировали,  и  у
него появились все шансы стать солидным,  респектабельным.  Теоретически
появились, на деле же он выглядел крайне непрезентабельно.  Однако  лифт
работал, и я поднялась в нем на четвертый этаж.
   Уже холл дома  производил  тяжелое  впечатление,  и  это  впечатление
усугублялось с каждым  этажом.  Четвертый  оказался  замызганным  уже  в
высшей степени.
   Выйдя из лифта, я нерешительно остановилась.
   Может, не стоит и входить в нужную мне квартиру?
   Очень уж неприглядно все тут. Дело в том, что в этот  дом,  как  и  в
целый ряд предыдущих, я явилась по просьбе моей канадской тетки, которая
решила расстаться с Канадой  и  переехать  на  постоянное  жительство  в
Варшаву. И поручила мне подыскать  для  нее  квартиру  в  солидном  доме
довоенной постройки, которую она  могла  бы  приобрести.  Вот  этот  дом
несомненно солидный,  но  вряд  ли  понравится  ей  после  ее  роскошных
апартаментов в Торонто. В таком случае мне  просто  незачем  терять  тут
время.
   На лестничную  площадку  выходили  обшарпанные  двери  трех  квартир,
причем нужная мне  оказалась  приоткрытой.  Да  ладно,  раз  уж  я  сюда
приехала, зайду взгляну на квартиру, с хозяйкой которой я предварительно
договорилась по телефону. Возможно, дом снова собираются  ремонтировать,
а я как архитектор, понимала, что при  желании  из  него  можно  сделать
просто чудо.
   Нажав на кнопку звонка, я не услышала никакого звука: похоже,  звонок
не действовал. Постучала в дверь - и снова никакого эффекта.
   Может быть, эта квартира из тех, в  которых  живет  несколько  семей?
Тогда без звонка входят в большую общую прихожую, а уж в ней на двери  к
каждому жильцу есть свой звонок. В таком случае мне и вовсе нечего здесь
делать,  коммуналки  тетку  не  интересуют.  Да  нет,   ведь   когда   я
разговаривала по телефону с хозяйкой квартиры в этом доме, речь  шла  об
отдельной квартире.
   Толкнув незапертую дверь, я вошла в прихожую.
   Как  я  и  предполагала,  она  действительно  оказалась  большой,  но
чрезвычайно захламленной. В нее выходили четыре  двери,  все  правильно:
две комнаты, кухня и ванная. Из четырех дверей только одна была закрыта,
остальные приоткрыты, как и входная.  Не  понравилось  мне  это,  как-то
настораживало, ведь хозяйка  квартиры  была  пожилой  женщиной,  а  всем
известно, что пожилые особы женского пола,  как  правило,  запираются  в
своих квартирах на все имеющиеся и, опять же как правило, многочисленные
запоры,  баррикадируются,  можно  сказать,  в   собственных   квартирах,
превращая их в неприступные бункеры. Вечно им чудятся сорок разбойников,
затаившихся на лестничной клетке, которые днем и ночью только и думают о
том, как  проникнуть  к  ним  в  квартиру.  Тут  же  -  все  нараспашку.
Нетипичная пожилая особа?
   Проживавшая в этой квартире пожилая женщина не была  нетипичной.  Она
была мертвой. И  лежала  на  полу  в  кухне,  что  я  сразу  обнаружила,
приоткрыв кухонную дверь. Обнаружила, правда, не  всю,  ибо  часть  тела
заслонял  старинный  громоздкий  буфет,  но   и   увиденного   оказалось
достаточно. Лицо и голова женщины были в еще худшем  состоянии,  чем  ее
дом, и тут уж никакой ремонт бы не помог...
   Ошеломленная, какое-то время  я  стояла  неподвижно,  потом,  немного
овладев собой, собралась с силами и сделала шаг вперед. В медицине я  не
разбираюсь, по  всем  признакам  женщина  мертва,  но  надо  же  в  этом
убедиться. Собравшись  с  духом,  я  нагнулась  и  прикоснулась  к  руке
женщины. Она не была  совсем  уж  ледяной,  казалась  чуть-чуть  теплой.
Выходит,  ее  только  что  убили  и  в  женщине  еще  теплилась   жизнь.
Выпрямившись, я огляделась и отошла от несчастной, осторожно ступая, ибо
умерла она не от сердечного  приступа,  если,  конечно,  уже  умерла,  а
ступать в кровь не хотелось. Интересно, где здесь телефон? В квартире он
был, я знала, ведь сама же ей звонила.
   За закрытой  дверью  оказалась  спальня.  Тут  телефона  не  было.  Я
заглянула в комнату, дверь в которую была приоткрытой.
   О Матерь Божия!
   Для  меня  вполне  достаточно  было  одного  трупа,  обнаруженного  в
незнакомой квартире. Второй - это уже явное излишество!  Езус-Мария,  во
что это я вляпалась?!
   Тело крупного мужчины очень  крепкого  телосложения  лежало  у  самой
стены, в куче отбитой штукатурки и обломков кирпича.  Лежал  мужчина  на
животе, лицом вниз, а вокруг валялись его орудия труда  -  два  молотка,
огромная отвертка, стальной  ломик  и  долото.  А  также  предполагаемая
добыча: большой железный ящик-шкатулка с откинутой  крышкой,  совершенно
пустой, и рядом  -  одна-единственная  золотая  монета.  В  стене  зияла
свежевыдолбленная огромная дыра.
   Вот что предстало передо мной в незнакомой квартире, куда я  приехала
по теткиному делу. Внимательно изучив эту жуткую  картину,  я,  кажется,
поняла, что тут произошло: явился-таки один из сорока разбойников,  убил
топором хозяйку квартиры, проломил стену и из тайника в ней извлек клад.
   Видимо, знал о нем. И, видимо, этот клад запрятан был еще  до  войны,
так как во время военных действий  пострадали  лишь  два  верхних  этажа
этого дома, четвертый остался цел. Не  требовалось  особого  ума,  чтобы
восстановить ход событий, выводы,  можно  сказать,  напрашивались  сами,
только вот неувязочка получается. Во-первых, почему клад  состоит  всего
из одной монеты и, во-вторых,  почему  грабитель  лежит  здесь  мертвый?
Кондрашка хватила при виде столь жалкой добычи?
   Опять понадобилось сделать над собой усилие, чтобы прийти  в  себя  и
решать, что же делать. Где  этот  проклятый  телефон?  Придется,  видно,
отказаться от осмотра квартиры, не станет Тереса здесь жить,  даже  если
ей приплатят. Во что бы то ни стало надо позвонить, вдруг оба еще  живы,
а я стою, как дура, и пальцем не  пошевелю  ради  спасения  человеческих
жизней! К тому же у меня на очереди осмотр следующей квартиры,  судя  по
всему, очень перспективной.  И  какая  холера  меня  заставила  приехать
сначала сюда?! Вот теперь и ломай голову, что делать.
   Там, в перспективной, надо срочно оставить задаток, иначе перехватят,
а если вызову сюда полицию, неизвестно, сколько времени у меня уйдет  на
объяснения с властями. Как быть?
   Сделаю так: позвоню, вызову их, а сама сбегу.
   Явлюсь для  объяснений  потом,  когда  у  меня  будет  время.  Тут  я
наоставляла кучу своих отпечатков  пальцев,  стирать  некогда,  да  могу
ненароком стереть и отпечатки преступника, ведь ясно же, эти двое умерли
не своей смертью, кто-то им  помог,  полиция  станет  разыскивать  этого
кого-то, не стоит им утруднять  и  без  того  нелегкую  задачу.  Где  же
телефон?!
   Телефон, естественно, отыскался в прихожей, у  самой  входной  двери.
Видно, здорово я была ошарашена, если сама об этом не  догадалась,  ведь
знаю же, чья-то умная голова давно придумала  устанавливать  телефоны  в
прихожих, причем на очень высокой полочке, чтобы и дети  не  достали,  и
взрослые могли разговаривать только стоя. Стоя долго не проговоришь... Я
не собиралась долго разговаривать.
   Скорая помощь или полиция?
   Решилась вызвать полицию, надо же быть последовательной: коль скоро я
оставляю в их распоряжение отпечатки своих пальцев, чтобы не усложнять и
без того их сложную расслсдовательскую работу, не стану вызывать бригаду
скорой помощи, чтобы она затоптала все следы.  Скажу,  чтобы  на  всякий
случай полиция прихватила с собой врача. Какой он  у  них  ни  на  есть,
живого человека ведь не добьет?!
   Осторожненько двумя пальцами сняв телефонную трубку, я набрала  номер
полиции и сообщила о своей  находке.  Описала  представшее  передо  мной
зрелище и отказалась сообщить свою фамилию, злым голосом  пообещав,  что
сама свяжусь с ними в удобное для меня время. Нет, пока не  знаю,  когда
это время наступит, и вообще не уверена, что им будет какая-то польза от
общения со мной. Как хорошо, что по телефону человеку не  могут  сделать
ничего плохого!
   Положив трубку, я покинула эту бойню, оставив дверь приоткрытой точно
так же, как и застала ее...

***

   Тетку я возненавидела еще в раннем детстве.
   Собственно, она была не моей теткой,  а  двоюродной  бабкой,  младшей
сестрой  моей  родной   бабушки.   После   гибели   моих   родителей   в
автокатастрофе мы жили с бабушкой, но когда мне было три годика, бабушка
серьезно заболела и поручила  опеку  надо  мной  своей  младшей  сестре,
бездетной вдове. Вскоре моя  бабушка  умерла,  и  я  осталась  в  полном
распоряжении двоюродной бабки, которая с самого начала  велела  называть
себя теткой. Другой родни у меня не было.
   Тетку я возненавидела с самого начала, инстинктивно, еще не  сознавая
причины ненависти. Я была слишком мала, чтобы  понять,  как  сильно  она
меня не любит, но боялась ее  смертельно.  Ее  холодный  взгляд,  крепко
сжатые губы,  злое  выражение  лица  ассоциировались  у  меня  с  самыми
страшными персонажами детских сказок  -  с  Бабой  Ягой,  ведьмой,  злой
колдуньей. Исключалась лишь злая фея, ибо феи, и добрые, и злые,  должны
быть молодыми, а тетка всегда была старой.
   Одной из причин ненависти  стало  молоко.  Твердо  и  последовательно
тетка кормила меня молочными  супчиками,  молочными  кашками,  молочными
лапшичками, а меня начинало мутить от одного запаха кипящего  молока.  В
конце концов я исхудала так что  пришлось  вмешаться  врачу,  соседу  по
дому.
   Похоже, он спас мне  жизнь.  Тетке  пришлось  немного  сдержать  свое
молочное  издевательство,  и  она  принялась  изобретать  для  меня  еду
поотвратительнее.
   Например, рыбий жир. Как ни странно, оказалось,  что  рыбий  жир  мне
нравится, поэтому она поспешила его отставить и переключилась на вареную
редисочку. Вонь от вареной редисочки переполняла весь дом, но все  равно
она была не такой противной, как вонь от кипящего молока. Став  постарше
и немного поумнев, я научилась притворяться. Делала  вид,  что  какая-то
еда мне жутко не нравится, и меня сразу же начинали кормить именно  этой
едой. Благодаря такому нехитрому  приему  я  получала  вдоволь  капусты,
которую любила во всех видах.
   Одежду я носила переделанную из старых теткиных одежек,  и  каким  же
кошмаром были эти переделки! Очень долго я не  отдавала  себе  отчета  в
том, как выгляжу, а когда пошла в  школу,  как  раз  наступила  мода  на
всякую несуразную одежду, благодаря чему во мне не  развились  комплексы
неполноценности из-за собственного внешнего вида.
   Как теперь понимаю, у меня была не жизнь, а сущий ад. Мне запрещалось
абсолютно все. Я не могла играть с детьми, дружить с подружками,  ходить
в кино, смотреть  телевизор.  Да  что  там  телевизор!  Мне  запрещалось
смотреть в окно,  читать  книги,  иметь  собственные  игрушки  и  мелкие
пустячки, столь милые сердцу  каждой  девочки.  Волосы  я  обязана  была
заплетать только в две косички, и все! За нашим домом  в  скверике  была
детская площадка: качели, песочница, брусья, горка.  В  чудесные  летние
дни она была заполнена радостно играющими детьми. Я слышала  их  звонкие
голоса и веселый смех. На все мои просьбы  разрешить  мне  поиграть  там
слышала в ответ короткое безжалостное "Нет!". На вопрос, почему  же  мне
нельзя поиграть, следовал сухой ответ: "Потому, что нельзя". И я, глотая
слезы, оставалась в нашей вонючей квартире,  где  никогда  не  открывали
окоп.
   Кукол у меня никогда не было, но вот от этого  я  как  раз  не  очень
страдала, видимо, не так уж любила играть ими. Зато очень любила  читать
и рисовать.
   У меня остался в памяти один из теплых погожих дней во время школьных
каникул,  когда,  справившись  с  горем  из-за  недоступного  для   меня
скверика, я решила нарисовать и раскрасить  красками  цветок  настурции.
Поставив перед собой  настурцию  в  вазочке,  с  замирающим  от  счастья
сердцем я приступила к любимому занятию. Я еще не закончила  карандашный
набросок  цветка,  когда  тетка  оторвалась  от  телевизора  -  мне  его
запрещалось смотреть - и увидела, чем я занимаюсь.
   - Сейчас ты этого рисовать не будешь, - холодно заявила она,  отбирая
у меня карандаши и краски.
   - Почему? - в полном отчаянии спросила я.
   - Потому! - был обычный ответ.
   Вазочку с настурцией тетка унесла и  поставила  на  место,  а  краски
спрятала так, что я потом их не могла отыскать, а  ведь  они  были  мною
честно заработаны и не стоили тетке ни гроша.  Подруга  отдала  мне  уже
начатые краски за то, что я решала для нее задачки по математике.
   Было мне в ту пору одиннадцать лет. Запрещение нарисовать настурцию я
восприняла как удар кинжалом в самое сердце. В тот  день  мне  было  так
тяжело, что я даже плакать не могла. Схватив какую-то книгу, я  забилась
в угол в той же комнате, где тетка смотрела телевизор - мне  запрещалось
находиться в комнате одной, и пыталась углубиться в чтение. Постепенно я
увлеклась содержанием. Помню, это оказалась "Аня с  Зеленого  Холма".  Я
уже не видела тетки не слышала телевизор. И тут тетка  вырвала  книгу  у
меня из рук.
   - Сейчас ты это читать не будешь! - холодно заявила она.
   Это было так  обидно,  что  я  отважилась  на  своего  рода  протест,
спросив:
   - А что же мне делать?
   - Сшивать тряпки! - был жестокий ответ.
   Тогда я еще не понимала, насколько тетка скупа, и считала, что мы и в
самом деле очень  бедные.  Я  покорно  штопала  расползающиеся  в  руках
полотенца, чистила разваливающиеся туфли, а из тряпок  сшивала  посудные
полотенца. Остаток столь памятного для меня дня с настурцией я  провела,
сшивая упомянутые посудные полотенца.
   В годы  моего  сиротского  детства  больше  всего  я  страдала  из-за
невозможности побыть одной. Я очень любила сидеть  в  комнате  одна,  но
такое счастье мне выпадало крайне редко -  когда  тетка  была  занята  в
ванной или когда приходили гости. Приходили же они очень редко, но когда
появлялись, меня выгоняли в спальню и позволяли закрыть дверь. Это  были
лучшие часы моей жизни! И тут уже не имело значения, чем я занимаюсь.  Я
могла сшивать надоевшие тряпки или просто сидеть неподвижно, уставившись
в стену, - неважно, главное,  я  не  чувствовала  на  себе  ненавидящего
взгляда тетки, не слышала ее тяжелого дыхания, не чувствовала исходящего
от нее смрада.
   От тетки очень дурно пахло. Она не любила мыться и годами  не  меняла
одежды, так что вся пропиталась застарелой вонью грязного тела и никогда
не стиранной одежды.  С  этой  вонью  я  не  могла  свыкнуться,  поэтому
необходимость постоянно находиться в одном с ней помещении была для меня
настоящим мучением. Из дому я выходила только вместе с ней.
   Я ненавидела эти совместные прогулки, особенно в летнюю пору,  потому
что она заставляла меня, несмотря на жару,  надевать  на  себя  свитера,
рейтузы, кутаться в шарфы, так что я буквально  задыхалась  под  ворохом
теплой одежды. Сама она вечно мерзла, по  этой  причине  я  должна  была
помирать от жары.
   У меня никогда не было ни копейки денег. На каникулы я никогда никуда
не уезжала. Я не знала, как выглядит море, озеро или лес,  не  имела  ни
малейшего представления о деревне, ни  разу  в  жизни  не  видела  живой
коровы. В зоопарке была только один раз, вместе с классом. Я никогда  не
пробовала мороженого. Шоколадками, апельсинами и кока-колой меня угощали
одноклассницы, а вот мороженого никто в  класс  не  приносил.  Ходить  к
подругам  в  гости  мне  было  строго-настрого  запрещено.  Я  даже   не
догадывалась, что не знаю, как может выглядеть нормальная квартира.
   Я росла, и вместе со мной рос бунт. И  наконец  он  проявился.  Этому
способствовали два события.
   Сначала к нам в гости пришел  какой-то  незнакомый  мужчина.  Я  сама
открыла ему дверь, предварительно,  разумеется,  поинтересовавшись,  как
меня учили, кто там. Он сказал свою фамилию - Райчик.
   Я сообщила тетке, что пан Райчик  просит  его  впустить,  и  получила
разрешение сделать это. Впустив незнакомца в прихожую, я в  полутьме  не
успела его рассмотреть, только поняла, что человек  мне  незнакомый,  и,
как было принято, скрылась в спальне.
   К тому времени мне  уже  было  пятнадцать  лет,  но  по-прежнему  при
появлении гостей я должна была исчезать с глаз долой.
   Счастливая - наконец-то смогу побыть одна! - я плотно  притворила  за
собой дверь и осторожно открыла окно, чутко прислушиваясь,  не  идет  ли
тетка. Как я уже говорила, окон в нашей квартире никогда  не  открывали,
тетка панически боялась каждого свежего дуновения. Прежде чем  приняться
за книжку, я, прижавшись  ухом  к  замочной  скважине,  сделала  попытку
услышать, о чем гость говорит с теткой, чтобы знать, сколько  времени  в
моем распоряжении - пять минут или, например, целый час.
   Мужчина говорил не понижая голоса, и я отчетливо слышала  каждое  его
слово.
   - Вам здорово повезло, пани Эмилия, не так ли?
   Покойница  пани  Юлия  наверняка  не  оформила  никакого  письменного
завещания, оставив внучке все, что имела.
   Тетка что-то отвечала свистящим шепотом, я не разобрала, лишь  поняла
по тону, что она не помнит  себя  от  злости.  В  ответ  опять  раздался
громоподобный голос гостя:
   - А вот уж это вы заливаете, уважаемая. Ребенок много не съест, водки
не пьет, а ведь всякого добра было полны