ом стукнула его  по  темени
тяжелым предметом.
   - Номер моего телефона?  Откуда  у  этого  сукина  сына  номер  моего
телефона?
   Я не преминула его сурово одернуть:
   - Нехорошо так выражаться о покойниках.
   - Ладно, извини, откуда у этого светлой памяти кретина... Как  его?..
У этого Дуткевича мой телефон? Не знаю я такого. Кто он?
   Похоже, покойный Дуткевич имел дурную  привычку  записывать  телефоны
совершенно  незнакомых  ему  людей.  Я  пояснила,  что  он   работал   в
кооперативе по выращиванию  шампиньонов.  Гавел,  наморщив  лоб,  тщетно
старался припомнить Дуткевича.
   - Вот убей меня... А как его звали?
   - Вальдемар.
   Гавел вытаращил глаза и вроде  перестал  дышать.  Прошла  минута,  не
меньше, пока он наконец перевел дыхание и обрел дар речи:
   - Черт его знает, может, я с ним где-то пил? Не помню.  Странно,  что
меня до сих пор в милицию не таскали.
   Я поспешила его успокоить: в этом не было необходимости, так как  все
нужные милиции сведения о нем,  Гавеле,  сообщила  я  лично.  Неизвестно
почему, это его страшно обрадовало. Он даже  не  спросил,  какие  именно
сведения о нем я сообщила в  милицию,  только  от  души  расхохотался  и
объявил, что когда-нибудь я его  сведу-таки  в  могилу.  А  я  могла  бы
поклясться - он вспомнил Дуткевича и в глубине души порадовался,  узнав,
что ему это ничем не грозит.
   Я же со своим розыском зашла  в  тупик,  ведь,  найдя  "опель-комби",
надеялась узнать, зачем его водитель ездит  за  мной,  а  вот  теперь  в
тупике уперлась в Квачковского, который вряд ли мне что скажет. Придется
оставить этот путь и пойти по другому.
   Попробуем рассуждать логично.
   В  каждом,  пусть  даже  в  самом  запутанном,  самом  сложном   деле
существует некий  связующий  элемент.  Естественно  предположить:  таким
элементом в моем  деле  являются  доллары.  Доллары  экспроприировали  у
богатых аферистов Варшавы, доллары отправлялись  в  заграничный  вояж  в
подушках и одеялах, доллары пересылал в Национальный  банк  таинственный
Вишневский, доллары искала Янка... Но тогда при чем тут я? Я их не крала
и не переправляла через границу, не торговала ими у себя в стране. И что
общего между Дуткевичем и долларами? Судя по тому, что я знала, Дуткевич
никогда не занимался темными делами, вел самый что ни  на  есть  честный
образ жизни.
   Дальше: Вишневский и коробка из-под чешинских  вафель.  У  меня  дома
была такая коробка, но участковый прав: точно такую же найдешь  в  любом
магазине.  Значит,  случай?  И  тот  факт,  что  Вишневский  в  качестве
обратного адреса сообщил мой - тоже случай?
   Выходит, и доллары ничего не проясняли. Надо искать другой  связующий
элемент.  Среда?  Валютчики  и  воротилы  черного   рынка.   Ограбленный
Ленарчик, потом Дромадер, да и те валютчики, о которых я слышала, -  все
они представители определенной  социальной  среды.  Всех  их  объединяло
упорное нежелание признаться в понесенном ущербе. Владелец "опеля", судя
по махинациям с покупкой машины на имя Альфреда Квачковского, тоже из их
числа. Владелец вишневого "таунуса" - вероятно, тоже. Часто  приходилось
слышать, что валютчики свои сделки совершают в машинах. Лелик вот  никак
в эту схему не вписывается, угодил в эту долларовую компанию, как кур  в
ощип. Но  Лелик  вообще  отличается  своей  исключительной  способностью
попадать в идиотские положения, так что он  не  показатель.  И  покойник
Дуткевич портил схему - что общего у него с преступной средой?
   Пусть не все составные укладываются в мою схему, но вывод, к которому
я пришла в  разговоре  с  Лялькой,  вполне  логичен:  кто-то  в  Варшаве
принялся грабить подпольных миллионеров  и  мошенников,  отбирая  у  них
нажитое нечестным путем. С Леликом вышла  неувязочка,  но  на  то  он  и
Лелик. Кто-то действует  наверняка  и  чувствует  себя  в  безопасности,
будучи уверенным, что ни один из ограбленных  не  обратится  в  милицию.
Значит, грабят валютчиков и мошенников, а потом... Что потом?
   Да тут и думать нечего, яснее ясного! Потом - Вишневский! Благородный
Вишневский!  Отбирает  доллары  у  проходимцев  и   передает   в   казну
государству. Наверное, огорченный  экономическими  трудностями,  которые
переживает страна, решил помочь, предоставив ей конвертируемую валюту, в
чем столь остро нуждается народное хозяйство. Допустим.  Тогда  при  чем
здесь доллары в одеяльце?
   Подумав,  я  легко   раскрыла   тайну   и   контрабандных   долларов.
Встревоженные  валютчики,  спасая  свое  добро,   переправляют   его   в
безопасное  место,  за  пределы  досягаемости  благородного   разбойника
Вишневского. Просто, логично, и все бы сходилось, если  бы  не  покойник
Дуткевич и я. Впрочем, Дуткевич мог быть Вишневским, и тогда его  смерть
можно объяснить местью разоренных валютчиков, но, во-первых, бандероли с
долларами поступают в Национальный банк и  после  смерти  Дуткевича,  и,
во-вторых, прикончив его, валютчики перестали бы переправлять доллары за
рубеж, а этого не произошло.
   Ни в одну из моих комбинаций Дуткевич не укладывался, так же,  как  и
Лелик.
   Самое же плохое, что никуда не укладывалась я сама. В чем заключалось
мое участие? Какого черта ездил  за  мной  краснорожий  жлоб  на  машине
Квачковского? Какая свинья и почему прокалывала мне баллоны? Кто и зачем
сообщал мне, что Рябой ездит в  Залесье?  В  Залесье  ездил  никакой  не
Рябой, а я сама, там жил один из моих  ядерных  физиков,  и,  если  даже
признать, что общение со мной не доставляло ему  удовольствия,  вряд  ли
его месть приняла бы столь странную форму.
   Нет. Как ни прикидываю, как ни мучаюсь  -  не  могу  найти  ни  одной
ниточки, связывающей меня с долларовой аферой. Наверное, такой нити и не
существует, я просто совершенно случайно натыкаюсь на торчащие в  разных
местах вершины долларового айсберга. Но тогда как понимать слова  майора
Фертнера, будто я представляю центральный пункт. Боже  мой,  центральный
пункт чего?
   Правда, что-то слишком часто натыкаюсь я на эти вершины...
   И опять в своих рассуждениях я зашла в тупик. Попробую еще раз начать
сначала, двинувшись по другой дорожке. О пропавших марках Мартин никому,
кроме меня, не говорил. Верная данному  слову,  я  тоже  молчала.  Гавел
ябедничал на Баську. Он же напугал меня до полусмерти, сказав, что горит
мой дом. В тот момент я собиралась войти  в  филателистический  магазин.
Филателистический магазин, марки - прямая  связь.  Я  не  видела,  чтобы
Гавел входил или  выходил  из  филателистического  магазина,  он  просто
уезжал оттуда на своей машине, затормозил, увидев меня,  и  бросился  ко
мне с идиотским сообщением о пожаре. Может, он не хотел, чтобы я увидела
кого-то, кто как раз был в это время  в  магазине?  Гавел  знал,  что  я
интересуюсь марками и разбираюсь в них.
   Янка жаловалась мне на то, что Донат стал какой-то странный. При  чем
здесь Донат?  Где  Крым,  а  где  Рим...  Донат  действительно  выглядел
странно,  когда  вместе  с  Павлом   маршировал   в   Саксонском   саду.
Неудивительно, что их испугались люди,  сидевшие  на  скамейке...  Стоп!
Только тут  я  поняла,  почему  мне  показалась  знакомой  злая  красная
физиономия и торчащие волосики водителя "опеля". Не узнала я его потому,
что он не был в красном свитере, как в тот раз, в Саксонском саду.
   Донат и Павел прогнали его со скамейки... Павел и Баська... Баська  и
предостережение   Гавела...   Гавел   и   филателистический   магазин...
Филателистический магазин и Мартин... Баська и Дуткевич...
   Вот так, шаг за шагом, пришла я к твердому  убеждению,  что  все  эти
моменты взаимосвязаны,  один  цепляется  за  другой  и  тянет  за  собой
следующий. Однако внутренней, логической связи между ними мне  никак  не
удавалось нащупать. И чем интенсивнее я размышляла, чем глубже вникала в
каждый эпизод, тем все более неясной и  расплывчатой  становилась  общая
картина, никак не желающая предстать единым  целым.  К  тому  же  вторая
сторона медали, долларовая, никак сюда не вписывалась, хоть я и пыталась
пристегнуть ее к своей  концепции,  подходя  к  ней  со  всех  возможных
сторон. Отказавшись наконец от мысли всучить рыбке зонтик,  я  пришла  к
выводу о существовании двух таинственных,  но  совершенно  разных  афер,
объединяет которые лишь полное  отсутствие  всякого  здравого  смысла  и
личность краснорожего жлоба.
   После чего перечеркнула все свои глубокомысленные выводы и в  который
уж раз начала все сначала.

***

   Поручик  Вильчевский  все-таки   поехал   в   Швецию.   В   получении
загранкомандировки  ему  очень  помог  майор  Фертнер,  в   ходе   своих
расследований подошедший к долларовой афере с другой стороны.
   Все это время майор много думал и пришел к очень интересным  выводам.
Он был твердо уверен, что три преступления, на первый взгляд не  имеющие
ничего общего: убийство Дуткевича, кража долларов  у  Лелика  и  попытка
переправить валюту в дамастовом одеяльце, - на самом деле связаны  между
собой и представляют три части единого целого.  Элементом,  объединяющим
все три преступления, была я. И странное дело: там,  где  я  появлялась,
все сразу страшно запутывалось,  простые  вещи  неимоверно  усложнялись,
настолько,  что  их  уже  не  представлялось  возможным  распутать.  Ох,
неспроста это...
   Участие мое в каждом из перечисленных выше преступлений  было  весьма
нетипичным.
   С Леликом мы были знакомы давно, о его долларах я  знала  и  сама  же
буквально вытолкнула его в  милицию  с  заявлением.  Эти  моменты  майор
несколько раз проверил. Я же принимала личное  участие  в  приготовлении
знаменитых рольмопсов, я была знакома  с  паном  Соколовским,  и  просто
удивительно, что меня не было на почте в момент отправления злополучного
одеяльца. Наконец, лично я обнаружила труп Вальдемара Дуткевича, который
к тому же - Дуткевич, еще не труп, - перед самой смертью звонил опять же
мне. Майор чувствовал, что за всем этим кроется нечто чрезвычайно важное
и ни на что не похожее, но вот что - пока не мог нащупать.
   Что касается случая с Леликом, тут у меня было  стопроцентное  алиби.
Украсть его доллары я никак не могла - во всяком случае, непосредственно
в краже не участвовала. Показания всех свидетелей  совершенно  исключали
возможность моего присутствия в роковые часы совсем в другом месте.
   К одеяльцу, считал майор, я касательства не имела,  ибо  надо  совсем
спятить, чтобы отправлять одновременно доллары и столь опасные  для  них
рольмопсы. Допустим, не от меня зависело время отправления рольмопсов  -
катаклизма с паном  Соколовским  я  предвидеть  не  могла,  но  от  меня
зависело отправление одеяльца, а тут  уж  я  должна  была  предусмотреть
возможные катаклизмы, зная об отправлении в один день одеяльца и банки с
рольмопсами. Что мне стоило отсрочить на день отправку одеяльца?
   Дуткевича теоретически я убить могла: дома я была, считай, одна,  ибо
сыновья спали мертвым сном. Ночь, людей на улицах мало, я могла выйти из
дому никем не  замеченная,  до  дома  Дуткевича  два  шага,  там  я  его
прикончила, а потом вызвала милицию, чтобы отвести от  себя  подозрения.
Но тут имелась небольшая загвоздка.
   Вальдемар Дуткевич был убит точно в то время, которое я  назвала,  то
есть в одиннадцать часов восемь минут.  Его  часы  оказали  мне  большую
услугу, ибо разбились  и  остановились,  показывая  как  раз  то  время.
Обвинить меня в том, что я сама разбила часы  и  подвела  стрелки,  было
нельзя,  так  как  часы  обнаружили  под  трупом,  на  подвернутой  руке
покойного,  причем  характер  повреждений  исключал  всякую  возможность
перевода стрелок через разбитое стекло.  Так  что  время  убийства  было
установлено с точностью до минуты.
   Милицию  я  вызвала  ровно  через  шестнадцать  минут  после   смерти
Дуткевича. Если бы преступление совершила я, то за эти шестнадцать минут
мне пришлось бы переделать множество дел. Майор, случайно оказавшийся  в
составе патруля, приехав на место преступления, имел  возможность  лично
убедиться в том, что одета я была нормально, причем  бросалась  в  глаза
кофточка со множеством мелких пуговичек. И еще майору бросились в  глаза
мои жутко грязные руки. Интересно, какими им быть,  если  я  весь  вечер
сидела за пишущей машинкой, то и дело поправляя ленту? Вымыть рук  я  не
успела, потому что позвонил покойник Дуткевич, то есть еще не  покойник,
но, услышав его сообщение, могла ли я помнить о том, чтобы вымыть руки?
   Грязные  ладони  сослужили  мне  очень  хорошую  службу.  Несчастного
Дуткевича лишили жизни самым жестоким способом, оставив повсюду следы, в
том  числе  и  на  убийце.  Тот  наверняка  выглядел   как   вампир   из
Дюссельдорфа, поэтому ему  просто  необходимо  было  умыться  и  сменить
одежду, в ванной же ничто не говорило о том, что  там  кто-то  умывался,
мыло было совершенно сухим, полотенце тоже. Майор, как  я  уже  сказала,
неплохо соображал, поэтому ванную проверили в первую очередь. Значит,  в
ней я не могла умыться, не говоря уже о том, что в квартире Дуткевича не
нашла бы сменной одежды. Значит,  мне  пришлось  бы  ехать  умываться  и
переодеваться к себе домой. Известно, что каким бы ловким ни был человек
- ему никак не удастся вымыть какой-нибудь части тела, не вымыв при этом
рук. Ну, предположим, я бы отмылась, а потом опять испачкала руки, но  в
таком случае ни за что бы не уложилась в указанные шестнадцать минут.
   Чтобы раз и навсегда избавиться от меня, дотошный майор проверил  все
с секундомером в руках. Начал с одиннадцати ноль две, когда  проезжавшая
мимо моего дома патрульная милицейская машина отметила стоявшую  у  дома
мою машину - история с покрышками обязывала их это  делать.  Значит,  на
убийство Дуткевича я отправилась пешком,  потом,  пристукнув  его,  тоже
пешком вернулась домой, разделась, вымылась, надела другую одежду, в том
числе кофточку с множеством мельчайших пуговичек, испачкала руки о ленту
пишущей машинки, опять отправилась к Дуткевичу, на сей  раз  на  машине,
поднялась на пятый этаж и вызвала милицию.  Проделав  неоднократно  этот
путь и прочие процедуры и немного навострившись, майор сумел уложиться в
двадцать  одну  минуту,  и  ни  на  секунду  меньше.  Шестнадцать  минут
совершенно исключались.
   Следовательно, в убийстве я не участвовала. И ни в  одном  из  других
преступлений тоже непосредственного участия  не  принимала.  И  все-таки
фигурирую во всех трех преступлениях. Что же в таком случае меня с  ними
связывало?

***

   Через неделю поручик Вильчевский вернулся из  служебной  командировки
за рубеж, и в Управлении тотчас же было созвано  оперативное  совещание.
Кроме майора Фертнера и поручика  Вильчевского  в  нем  приняли  участие
капитан Ружевич, поручик  Петшак  и  поручик  Гумовский,  специалист  по
черному рынку.
   С  отчетом  о  служебной  командировке  в  Швецию  выступил   поручик
Вильчевский, однако сам  же  нарушил  привычное  официальное  сообщение,
прервав его неофициальным раздраженным комментарием:
   - Чертова страна! Все не как у людей. Попробуй в таких условиях...
   - А  ты  на  каком  с  ними  объяснялся?  -  поинтересовался  поручик
Гумовский.
   - На английском. В основном понимают. А если и не  понимают,  то  все
равно объяснялся, только что толку...
   - Давай-ка по порядку, - потребовал майор. - Ты нам изложи, а  уж  мы
попробуем извлечь толк.
   - Если по порядку, то начал я с адресатов.
   - А что, они и в самом деле существуют? -. удивился капитан Ружевич.
   - Как миленькие. Все до единого. По крайней мере в Швеции, в Норвегии
я не был. Вежливые, культурные люди. Я  выдавал  себя  за  дружка  этого
подонка, Йенсена...
   -  Ого!  Ты  знаешь,  как  по-английски  будет  "подонок"?  -   опять
поинтересовался Гумовский.
   - "Подонка" я как раз не знал, но на всякий случай  заранее  выучился
некоторым ругательствам, кто знает, ведь инвективы...
   - Кончайте с лингвистикой! -  вмешался  майор.  -  Этим  займетесь  в
другое время. И что же адресаты?
   - Очень мне сочувствовали, ведь я перепутал адрес Йенсена и теперь не
мог  его  найти.  Мне  поверили  на  слово,  каждый  старался  помочь  и
рассказал, что у него было то же самое, тоже был перепутан адрес, они по
ошибке получили предназначенные для Йенсена посылки, так что с адресом и
в самом деле какая-то путаница. Разумеется, каждый из них в  отдельности
рассказывал мне историю с посылкой, потому что они  не  знакомы  друг  с
другом, каждый сообщил мне  номер  и  адрес  почтового  отделения,  куда
переслал по просьбе Йенсена посылку. Я побывал на этих почтамтах, хотя и
не так-то просто было их отыскать, потому что людей на улицах я старался
не спрашивать. Один раз сделал  такую  глупость,  теперь  до  смерти  не
забуду.
   Эти слова были произнесены с такой горечью, что все заинтересовались,
и поручику волей-неволей пришлось рассказать о том, как он стал  жертвой
совершенно невыносимой  доброжелательности  аборигенов.  Стоял  он  себе
спокойно на автобусной остановке, никого не трогал и пытался  с  помощью
схемы маршрутов  городского  транспорта  города  Стокгольма  определить,
каким автобусом доехать до нужного почтового отделения. И что же? Им тут
же заинтересовался какой-то симпатичный туземец и немедленно  пришел  на
помощь иностранцу, видимо туристу, предложив ему свои услуги.  Поскольку
поручик не мог правильно произнести название улицы, он дал  понять,  что
его интересует почта. Слово "почта" поручик уже выучил. Туземец  расцвел
и радостно сообщил иностранному туристу, что в Стокгольме не одна почта,
совсем не обязательно ехать на автобусе на далекую улицу,  вот  тут,  по
соседству, тоже есть почта. Невзирая на  робкие  протесты  поручика,  он
дотащил его до  самой  двери  почтового  отделения  и  проследил,  чтобы
иностранец вошел именно в эту дверь. К сожалению, поручик уже побывал на
этой почте, и ему совсем не улыбалось показываться там  во  второй  раз,
поэтому, переждав за дверью, он вышел на улицу. Заботливый туземец стоял
на остановке. Увидев, что иностранец так быстро вышел, он догадался, что
тот по робости или по незнанию языка не  смог  ничего  сделать,  поэтому
вновь проявил заботу, насильно дотащил иностранца  до  почты,  самолично
ввел его внутрь и подвел к окошечку, так что несчастный поручик вынужден
был  купить   жутко   дорогую   цветную   открытку.   Швед   попрощался,
предварительно несколько раз ткнув в почтовый  ящик.  Наученный  горьким
опытом, поручик вышел не сразу, а предварительно  осторожно  выглянул  в
дверь. Увидев  услужливого  туземца  на  автобусной  остановке,  бедняга
вынужден был просидеть на почте, сделав вид, что пишет открытку, пока не
убедился, что швед, пропустив несколько автобусов, наконец уехал. С  той
поры на вопросы  аборигенов,  не  нужно  ли  помочь,  поручик  неизменно
отвечал, что просто гуляет по городу, и благодарил.
   - Но зато я сразу понял, - со вздохом  сказал  он,  -  как  эти  люди
честно пересылали посылки совершенно незнакомому человеку по первой  его
просьбе. До своей командировки такое мне казалось подозрительным. Теперь
уже не кажется. Просто это не правдоподобно честные  и  доброжелательные
люди.
   - А что ты узнал на почтах?
   - Ничего. Никто  не  помнит  подонка  Йенсена,  только  три  почтовых
работника смутно припоминают, что это был молодой  человек,  кажется,  с
бородкой, а впрочем, самый обыкновенный. Один раз он был в темных очках.
   - Фамилия его установлена?  Ведь,  получая  посылку,  он  должен  был
предъявить документ.
   - У них это не обязательно. Достаточно было назвать  свою  фамилию  и
адрес отправителя с его фамилией, посылки  ведь  обычные,  не  заказные.
Йенсен их получал и улетучивался. Никто им  не  заинтересовался,  ничего
подозрительного замечено  не  было.  Йенсен-Хансен-Юханнсон  имел  право
перепутать адрес, просил выслать посылки на  новый.  Их  и  высылали.  А
теперь ищи-свищи!
   Майор тяжело вздохнул. Он все-таки надеялс