ла  на
каникулы. Я понятия не имела, как выглядит деревня, море, озеро или лес,
в глаза не видала живой коровы. В зоопарке была только раз  со  школьной
экскурсией. Я не могла себе представить, что такое кино, не знала  вкуса
мороженого. Шоколадом, апельсинами, кока-колой меня угощали в школе,  но
мороженого никто в школу не приносил, а приглашения в гости к  подружкам
мне запрещено было принимать. Я даже  не  понимала,  что  не  знаю,  как
выглядит нормальное человеческое жилье.
   Протест рос вместе со мной и наконец проявился.  Способствовали  тому
два события.
   Сначала к нам пришел с визитом какой-то человек. Дверь открыла ему я,
предварительно спросив: "Кто там?", без этого открывать не  дозволялось.
Он назвал свое имя, Райчик. Я сказала тетке, что  за  дверью  стоит  пан
Райчик, и та велела его впустить. Я плохо  разглядела  его,  в  прихожей
было темно, лишь отметила про себя,  что  раньше  его  не  встречала,  и
шмыгнула в спальню. Мне  было  тогда  уже  пятнадцать  лет,  но  правило
удалять меня с глаз долой при появлении гостей оставалось в силе.
   Радуясь нескольким минутам передышки, я закрыла за собой дверь и  как
можно тише отворила окно, внимательно прислушиваясь к голосам в соседней
комнате, чтобы тетка не  застала  меня  врасплох.  Открывать  окна  было
запрещено, тетка предпочитала спертый воздух всякому  другому.  Затем  я
принялась читать, то и дело подслушивая через замочную  скважину,  чтобы
по ходу беседы определить, сколько времени еще пробудет у нас гость. Как
долго я смогу пользоваться свободой взаперти, пять минут или час?..
   Мужчина говорил громко, и я отчетливо слышала его слова.
   - Вы, видно, полагаете, пани Эмилия, что всех  перехитрили?  Но  ведь
покойница пани Юлия завещания,  кажется,  не  переписывала?  Собственной
рукой перед смертью все отписала внучке, разве нет?
   Тетка отвечала ему  значительно  тише,  я  слышала  только  свистящее
шипение, по которому догадалась, что она в  бешенстве.  Гость  продолжал
орать:
   - Уж мне-то такие вещи говорить не  надо,  ребенок  много  не  съест,
водки не пьет, а ведь они были люди  не  бедные.  А  внучка-то  об  этом
знает? О, уже вижу, что не знает. Нетрудно было догадаться...
   Каким-то образом тетке удалось его утихомирить. Смысл его речей дошел
до меня позже, тому невольно помогла пани Крыся. Пани  Крыся,  должница,
возвращавшая долг порциями, пришла как раз на следующий день  и  ядовито
заметила что-то о том, как обдирают бедную сироту. Я услышала се  слова,
потому что дверь в комнату была открыта, а я в это время шла из ванной в
спальню. Пани Крыся смотрела на меня, тетка тоже глянула в мою  сторону,
и меня вдруг поразило выражение ее лица. Я поняла, что бедная обдираемая
сирота - это я!
   Несмотря на такое житье, в кретинизм я не впала, голова, слава  Богу,
работала. У меня появились подозрения. Сбежав с урока, я  отправилась  к
дому моей покойной бабушки.  Я  смутно  припоминала,  что  соседка  была
давней бабушкиной приятельницей, и, как оказалось, не ошиблась.
   Я  застала  старушку  дома  и  представилась.  Мой  визит  ее   очень
взволновал. О финансовой стороне дела  я  спросила  напрямик,  мотивируя
вопрос беспокойством, не объедаю  ли  я  мою  тетю,  старую  беспомощную
женщину. Выяснилось, что незнакомый мне бугай прорычал чистую  правду  и
замечание пани Крыси также было  вполне  справедливо:  бабушка  оставила
тетке очень много денег, предназначенных на мое воспитание, кроме  того,
тетка продала квартиру бабушки за какую-то безумную цену и  все  забрала
себе. По моим подсчетам, этих денег хватило бы на двадцать лет  жизни  в
роскоши даже при нынешних ценах,  а  ведь  десять  лет  назад  все  было
дешевле. На деньги мне  было  наплевать,  но  квартиры  я  не  могла  ей
простить. Квартира принадлежала  также  моим  родителям  и  должна  была
перейти мне! Ее можно было бы сдавать, получать  доход,  а  потом,  став
взрослой, я могла бы там жить.
   Бунт мой носил рациональный  характер.  Для  начала  я  не  позволила
отлучить меня от  рисования.  Учительница  говорила,  что  у  меня  есть
способности. Я солгала, что нам добавили учебных часов, и  оставалась  в
школе подольше, учась живописи.  Отлично  понимая,  что  самостоятельная
жизнь требует денег, я хотела заняться репетиторством, но тетка  мне  не
разрешила. Тогда я стала  делать  рекламу.  Я  была  способной,  дешевле
обходилась работодателям и потому получала заказы, но один-два свободных
часа в день, добытых с помощью  вранья,  ограничивали  мои  возможности.
Много я заработать не могла, но даже  та  малость  сильно  изменила  мою
жизнь. У меня наконец-то появились собственные деньги.
   Когда мне исполнилось семнадцать лет и я получила аттестат  зрелости,
случилось чудо. Та самая учительница рисования, с  которой  мы  в  конце
концов подружились, собралась в Штаты, ориентировочно  года  на  два,  и
оставляла однокомнатную  квартиру,  полную  цветов.  За  цветами  кто-то
должен был ухаживать, и она предложила мне пожить там.
   Я поверить не могла своему счастью. Выехала от тетки.  Разрешения  не
спрашивала, просто объявила, что я уже совершеннолетняя и  хочу  сменить
квартиру. Переезд не доставил трудностей: у меня ничего не было, а взять
с собой ничего не дозволялось. Я поступила  в  Академию  художеств,  как
сирота получила стипендию, могла наконец заработать на рекламе, так  что
мне было на что жить. Я впала  в  эйфорию,  часами  бродила  по  городу,
навсегда рассталась с косами, ела, что мне нравилось, делала, что хотела
и, наконец, я жила одна, в чистой комнате, при открытых  окнах!  У  меня
была яркая лампа! Тетка пользовалась исключительно  двадцатипятиваттными
лампочками...
   Я бы с удовольствием забыла  о  ней  навсегда  и  никогда  больше  не
переступала порога этого дома, но у нее были способы  меня  удержать.  И
опять не обошлось без пани Крыси..
   Случилось это, когда я еще жила у тетки. Видимо,  они  поссорились  и
пани Крыся решила тетке насолить. Она ворвалась ко мне в спальню;  тетка
пыталась преградить ей путь,  но  пани  Крыся  была  крупнее,  моложе  и
наверняка сильнее. Отказавшись от борьбы,  посиневшая  от  злости  тетка
села  у  стола,  крепко  сцепив  ладони.  Пани  Крыся   с   нескрываемым
удовлетворением объявила мне, что все мало-мальски ценное  в  этом  доме
является моей собственностью,  поскольку  принадлежало  моим  родителям.
Серебряные подсвечники, серебряная посуда,  старая  фарфоровая  супница,
настоящий Хелмонский на  стене,  антикварный  комод,  яшмовые  напольные
часы, драгоценности,  о  которых  я  ничего  не  знала,  а  кроме  того,
фотографии. Четыре  альбома  фотографий,  среди  которых  был  свадебный
портрет моих родителей и многочисленные снимки времен их молодости.  Это
меня  потрясло.  Родителей  я  не  помнила,  не   имела   ни   малейшего
представления о том, как они выглядели, и мечтала увидеть их во  что  бы
то ни стало.
   Тем тетка меня и держала. Сказала, что  покажет  мне  снимки  и  даже
отдаст, если заслужу. Я отлично понимала, что та врет, лгуньей она  была
патологической,  ведь  сколько  лет  вдалбливала  мне,  что  после  моих
родителей ничего не осталось, но вопреки разуму  я  не  теряла  надежды.
Бывала у нее не реже раза в неделю,  стараясь  изо  всех  сил  заслужить
фотографии, оплачивала ее счета на почте из собственных денег, приводила
мастеров для всяких  починок  в  этом  разваливающемся  доме,  терпеливо
выслушивала нарекания, ругань,  претензии  и  жалобы  на  многочисленные
болезни, бегала за лекарствами, и при всем при этом сладостным утешением
служила мне мысль, что я здесь больше не живу. Возможно,  моя  ненависть
утихла бы, если бы сама тетка не позаботилась о том, чтобы ее разжечь.
   Она страшно разозлилась на меня,  когда  я  исчезла  на  три  недели.
Первый раз в жизни я осмелилась выехать на море, за что и была наказана,
хотя предупреждала о своем отъезде. Предупреждение тетка не  приняла  во
внимание и по моему возвращению объявила, что,  видно,  те  альбомы  мне
больше не нужны, поэтому она и не будет  их  хранить  и  один  уже  даже
сожгла.  В  доказательство  продемонстрировала  мне  кусочек  обугленной
обложки. Я не убила ее тогда, хотя  удержаться  стоило  больших  усилий.
Позднее, придя в себя, сообразила, что,  во-первых,  ей  негде  было  их
сжечь, не над газом же, а во-вторых,  она,  без  сомнения,  опять  врет.
Однако я пережила нелегкие мгновения, ибо желание увидеть лица родителей
стало моим наваждением. Если бы я знала,  где  она  хранит  альбомы,  то
забрала бы силой, но в этой жуткой свалке, которую являло  собой  жилище
достойной старушки, нелегко было бы отыскать слона, не говоря уж о более
мелких предметах! Я ничем не могла себе помочь и возненавидела тетку еще
сильнее...
 
*** 
 
   - Боже праведный, - сдавленным голосом произнес Януш. -  Что  ты  там
еще натворила?..
   В первое мгновение я всего лишь удивилась. Меня переполняли сомнения,
правильно ли я  поступила,  отдав  задаток  за  ту  последнюю  квартиру,
которая меня так очаровала, но моей тетке может не понравиться, и  тогда
расходы буду нести я, а  не  она.  Пятнадцать  миллионов  на  дороге  не
валяются. Остальные события дня выпали из головы, в  памяти  образовался
пробел.  Однако  Януш  о  задатке  еще  ничего  не  знал,  я  не  успела
проговориться ни словом. О чем же он тогда спрашивает?..
   - А что такое? - неуверенно отозвалась я.
   Он дожидался меня  в  моей  квартире  и  на  скрежет  ключа  вышел  в
прихожую. Взял из рук сумку, повесил мой плащ и направился в  кухню,  но
на пороге остановился.
   - Геня узнал тебя по описанию, но не  был  уверен,  поэтому  начал  с
меня. Так это ты была в том доме на Вилловой?
   Пробел в моей памяти стал заполняться с невероятной быстротой. Я  как
раз пыталась зажечь газ русской зажигалкой, весьма капризной штучкой. То
она поджигала газ сразу и без хлопот, а то тянула и устраивала настоящий
взрыв. Я обернулась к Янушу.
   - Господи, на Вилловой!.. Те трупы?!.. Я вспомнила о  газе,  раздался
мощный хлопок, и мне опалило  ресницы,  брови  и  волосы.  Поставила  на
горелку пустой чайник,  опомнилась,  налила  воды,  отставила  чайник  и
поставила  кастрюлю  с  мясом.  Януш   молча   пережидал   мои   нервные
манипуляции.
   - Да говори же ты наконец! - потребовала я и опустилась  на  стул.  -
Что там произошло? Уже что-нибудь выяснили?
   Януш обошел вокруг стола и уселся напротив меня.
   - Как тебе в голову взбрело сбежать? Ведь тебя там видели! Ты отдаешь
себе отчет, какие подозрения возбудило твое поведение?
   - Глупости! -  рассердилась  я,  потому  что  проголодалась,  устала,
беспокоилась о задатке и была недовольна всем  на  свете.  -  Во-первых,
никто меня там не знает, а во-вторых, в чем, собственно, дело? Зачем мне
было убивать двух совершенно незнакомых людей? Или я вдруг ни с того  ни
с сего впала в манию убийства? Геня умом тронулся?
   - Да нет, не тронулся, он пока неплохо соображает. Что ты там делала?
Расскажи мне все, а я потом прокомментирую...
   Яростно помешивая ложкой в кастрюле и превращая нормальные котлеты  в
фарш, я рассказала ему все. Закончила свой рассказ, уже заправляя салат.
Достала тарелки с сушки, разложила еду и поставила  на  стол.  Визит  на
Вилловую был настоящим кошмаром, но аппетита, к сожалению,  он  меня  не
лишил.
   Януш с удовольствием  потянул  носом  сочный  мясной  дух,  вздохнул,
повернулся и нашарил на сушке вилку.
   - Ножи, как я понимаю, нам не понадобятся... Ну  ладно,  а  теперь  я
тебе растолкую, к чему все это привело...
   По звонку анонимной  информаторши  на  Вилловую  приехал  полицейский
патруль. Двое полицейских поднялись на лифте на четвертый этаж, толкнули
приоткрытую дверь и вошли в квартиру. Спустя немного времени один из них
поехал обратно вниз, а другой вышел на лестничную площадку и закурил.
   В состав следственной бригады, которая приехала через четверть  часа,
входил поручик  Генрик  Пегжа.  В  работе  он  был  не  новичок,  посему
приступил к  исполнению  своих  обязанностей  спокойно  и  деловито,  не
испытывая никаких дурных предчувствий. Начал он с двери.
   - Она была приоткрыта? - спросил поручик полицейского,  стоявшего  на
лестничной площадке. В это время начальник бригады,  капитан  Тиранский,
прозванный коллегами для краткости и вполне заслуженно Тираном, вошел  в
квартиру.
   - Приоткрыта.
   - Никто здесь не слонялся?
   - Никого не видел. Лифт проехал только один раз и  остановился  выше.
Судя по звуку, видимо, на шестом этаже.
   Поручик Генрик Пегжа, или Геня, вошел в квартиру вслед за  капитаном.
Повели они себя подобающим образом, ничего  не  трогали,  осмотрели  все
помещение, убедились в наличии двух трупов, кучи  мусора  в  гостиной  и
общего беспорядка, после чего предоставили действовать  специалистам  из
лаборатории. Врачу здесь уже  нечего  было  делать.  Помогавший  бригаде
сержант удалился на поиски сторожа, а также случайных свидетелей.
   Спустя два часа были уже собраны кое-какие сведения.
   Покойная, старая, толстая и весьма  неопрятная  женщина,  погибла  от
удара по голове. Ударили ее один раз, но с такой силой, что  второго  не
понадобилось. Орудие убийства также не пришлось долго  искать,  один  из
двух молотков, валявшихся в гостиной, идеально подходил  для  совершения
преступления.
   Второй труп доставил хлопот. Малый,  лежавший  на  куче  мусора,  был
очевидно   мертв,   однако   определить   причину    смерти    оказалось
затруднительно. Никаких внешних повреждений на трупе обнаружено не было.
Врач высказал предположение, что либо с малым удар случился, либо сердце
подвело, но от официальных заявлений пока  воздерживался,  ожидая  новых
данных. Он лишь уточнил время наступления смерти. Обе жертвы отправились
в мир иной более или менее одновременно, самое  большее,  с  разницей  в
один час.
   В  кухне,  страшно  грязной  и   захламленной,   скопилось   изрядное
количество посуды с остатками пищи, находившиеся среди них чашки  из-под
кофе и рюмки из-под коньяка, видимо, использовались  совсем  недавно.  С
бутылки коньяка, а также с других предметов сняли отпечатки  пальцев.  К
кухне был  проявлен  особый  интерес,  чему  способствовало  присутствие
человека по прозвищу Умник Вонючий.
   Умником  Вонючим  был  некий  Яцек  Шидлович,  входивший   в   группу
специалистов.  Одаренность  этого  молодого  человека  могла  сравниться
только  с  его  самонадеянностью.  И  хотя  для   самонадеянности   были
основания, она невероятно раздражала окружающих. Мечтавший  о  блестящей
карьере Яцек имел привычку делиться своими соображениями  загодя,  прямо
во  время  работы,  доводя  коллег  до  бешенства  своей   стопроцентной
правотой. Ему помогали острый глаз, нюх, а возможно,  и  следовательский
инстинкт, и не было еще  случая,  чтобы  его  мнение  не  подтвердилось.
Коллеги скрежетали зубами, а Яцек сатанински хохотал.
   Вот и сейчас он испытывал терпение бригады невыносимой уверенностью в
себе.
   - На бутылке покойный и продавщица,  -  объявил  он.  -  На  кофейных
посудинах - покойный и покойная. Последний прием жидкой пищи в жизни,  и
уж поверьте мне, он окажется очень важным. Кроме того, вижу  здесь  двух
свеженьких дамочек, туфельки на полу, пальчики на дверных ручках,  самые
миленькие отпечаточки на телефоне, правда немного смазанные, но  они  же
есть на той свалке. Свалка новая, раньше ее не было. Все остальное лежит
как было раньше, и там отпечатки только одной из этих свежих дамочек. Уж
можете мне поверить.
   - Поцелуй меня в одно место, - буркнул его начальник.
   - В ящичке было золото, - продолжал Яцек как ни в чем  не  бывало,  -
невооруженным глазом видно. Было его довольно много,  и  заметьте  себе,
обе недавние посетительницы подходили к покойнику, одна присаживалась на
корточки, подолом  смела  пыль.  Вот  тут  крутилась  последняя,  а  там
топталась первая. Слушайте,  слушайте  меня.  Разгром  устроила  первая,
наверное, что-то искала, ее пальчики,  ее  туфельки,  кроме  нее,  здесь
видно только покойницу, больше никого. Отличное место  преступления,  на
этой пыли все видно как на ладони. Милая старушка, царствие ей небесное,
явно не страдала манией чистоты.
   Геня слушал Яцека с некоторым беспокойством, потому что высланный  на
поиски свидетелей сержант уже  кое-что  разузнал.  Три  человека  видели
женщину, которая приходила сюда приблизительно час назад. В  определении
времени ее  визита  свидетели  расходились  на  полчаса,  зато  описание
полностью совпадало  во  всех  трех  случаях,  при  том  что  свидетелей
опрашивали по отдельности и они не могли сговориться.
   - Я видела ее через окно, - рассказала жиличка с первого этажа.  -  Я
как раз цветы поливала, вот эти, что  тут  стоят.  Ну  и  посмотрела  на
улицу. Подошла какая-то женщина, остановилась у подъезда и принялась дом
разглядывать. Наверх посмотрела, потом вниз. Я даже подумала,  что  она,
видно, кого-то ищет. Блондинка, волосы короткие и будто взлохмаченные, я
еще подумала, наверное,  от  ветра,  а  одета  она  была  в  такой  плащ
переливчатый, что непонятно, какого он цвета. Так посмотришь,  вроде  бы
темно-синий, а вдруг посветлеет и становится вроде бы бежевым. Туфли  на
каблуках. Я обратила внимание, потому что она о фонарь оперлась и что-то
там в туфле поправила...
   Другой свидетель, пенсионер с  пятого  этажа,  как  раз,  возвращаясь
домой, вынимал письмо из почтового ящика внизу,  когда  из  лифта  вышла
женщина. Он заметил оригинальный плащ и взлохмаченные волосы, потому что
в  молодости  был  портным  и  внешний  вид  женщин  ему  до   сих   пор
небезразличен. Дама  спешила,  выбежала  на  улицу,  как  будто  за  ней
гнались, каблучками  дробь  отбивала.  Пенсионеру  она  была  незнакома,
никогда ее раньше не видел, наверняка она здесь не живет.
   Третьим свидетелем  была  пятнадцатилетняя  девочка  с  забинтованной
ногой, вывихнутой в лодыжке. Из-за этой ноги она  не  пошла  в  школу  и
ждала подружку так нетерпеливо, что постоянно прислушивалась к  лифту  и
поглядывала в глазок. Хлопнула дверь лифта, девочка глянула в  глазок  и
увидела даму. Дама огляделась, посмотрела на номера квартир  и  пошла  в
сторону,  наверное,  к  той  квартире,  что  направо.  Вроде   бы   дама
незнакомая, но девочка вспомнила, где она видела ее - по  телевизору,  и
точно помнит, что это писательница Хмелевская или же  какая-то  женщина,
очень на нее похожая...
   Поручику Пегже стало не по себе. О какой-нибудь очень похожей женщине
не могло быть и речи: Геня узнал плащ и у него не было сомнений  в  том,
кому он принадлежит. Все остальное тоже  совпадало,  особенно  прическа.
Эта ужасная женщина была тут именно в то время, когда  жертвы  испускали
последний вздох, пробыла  с  ними  несколько  минут  и  сбежала.  Почему
сбежала?..
   Возможно, не столько плащ, сколько его  содержимое  несколько  лишило
поручика спокойствия и заставило  впасть  в  легкую  задумчивость.  Яцек
Шидлович пророчествовал дальше, обнюхивая посуду в кухне.
   - В кофе была какая-то дрянь, помяните мое слово. Она  там  и  сейчас
есть, когда исследуют остатки, сами увидите. Кто пил, а кто -  нет,  еще
не знаю, но сразу могу вам сказать, что на молотке  не  только  покойник
отпечатался, но и дамские пальчики тоже видать...
   От других жильцов, а также от найденного  сержантом  сторожа  многого
добиться не удалось. Покойная, жуткая баба, фантастическая скупердяйка и
неряха, вообще-то жила не одна, но с племянницей. Воспитывала девочку  с
малых лет, но в последние года два племянницу стали здесь редко  видеть.
Возможно, она переехала. Покойница жила  тихо,  никаких  праздников,  ни
скандалов, ни гостей. Навещала ее только одна женщина, которую время  от
времени кто-нибудь встречал в подъезде, а жиличка с шестого этажа как-то
ехала с ней в лифте. Выглядела посетительница обычно;  крупная  женщина,
ширококост