Василий Федорович Хомченко
   При опознании - задержать


                                  Повесть


     -----------------------------------------------------------------------
     Хомченко В. При опознании - задержать: Повести:
     Авторизованный перевод с белорусского Галины Островской.
     Мн.: Маст. лiт., 1989. - 448 с.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 декабря 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     В книгу белорусского прозаика В.Хомченко (род. в  1919  г.)  вошли  три
остросюжетные  повести.  Жизни  белорусского  поэта-демократа   Ф.Богушевича
посвящена повесть "При опознании -  задержать".  О  чекистах,  их  борьбе  с
врагами революции в годы гражданской  войны  повесть  "Облава".  "Следы  под
окном" - психологический детектив.


                                     Ох, тяжкая доля! Одна мне надежда -
                                     С землею смешаться. Слезами разлиться*.
     ______________
     * Здесь и дальше в повести стихи в переводе Татьяны Садовской.

     ...с каждым годом с глаз  моих  чешуина  за  чешуиной  спадает  пелена,
застилающая мир, и обнажается во всей  своей  мерзости  та  грязь,  которая,
точно короста,  толстым  слоем  покрывает  все  гноище;  горе  тому,  кто  в
ослеплении примет его за многоцветную палитру.

                            Говорят, что с вами
                            Нужно, как с волками.
                            Я ж по-волчьи не умею
                            Ни выть, ни есть, ни жить.

                                   Франтишек Богушевич


     Судебный  следователь  г.Богушевич   в   совершенстве   владеет   своей
профессией, в силу чего количество  нераскрытых  им  преступлений  из  числа
порученных ему для расследования весьма  невелико...  По  ряду  следственных
дел он не всегда принимал к сведению мои указания и без  достаточных  на  то
оснований,   исходя   якобы   из   соображений   так   называемой   гуманной
целесообразности, отказывался привлекать  к  судебной  ответственности  лиц,
которых надобно было привлечь...

                                                Из аттестационного материала
                                                          товарища прокурора
                                    на судебного следователя Ф.К.Богушевича.


     Судебный следователь Богушевич, помимо  выдающихся  моральных  качеств,
отличался исчерпывающим знанием каждого дела, аккуратностью и трудолюбием.

                                      Председатель Нежинского окружного суда
                                                                  Л.И.Ланге.


ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Все истории, грустные и веселые, счастливые и несчастливые,  начинаются
чаще всего утром. Утром началась и эта история.
     Еще во вторник судебный следователь Франтишек Богушевич договорился  со
своим  помощником  Потапенко  и  делопроизводителем  Давидченко  поехать   в
субботу с ночевкой на рыбалку. Давидченко рассказывал, что на Сейме  начался
щучий жор, хоть  голый  крючок  закидывай  -  схватят.  Богушевич  и  снасть
приготовил: удочку для живцов, удочку для щук, донку, сачок, кукан. А  жена,
Габриэла - Габа, как он ее зовет, - купила тарани, сухой колбасы и  полуштоф
водки. Все эти дни Франтишек жил ожиданием  рыбалки  -  очень  уж  он  любил
отвести душу на реке. Но в четверг утром, как только он пришел на службу,  к
нему в кабинет явились Давидченко и Потапенко, и  Потапенко  бросил  ему  на
стол папку с бумагами.
     - Мое почтение,  пан  Франтишек-Бенедикт.  -  Он  часто  с  добродушной
насмешкой обращался так к Богушевичу, ему, православному, было  смешно,  что
у  католиков  по  нескольку  имен.   -   Рыбалке   нашей   аминь.   Компания
разваливается. Наслал черт новые преступления  на  нашу  голову,  и  товарищ
прокурора приказал начать следствие немедленно. Два дела - кража и поджог.
     Потапенко служит первый  год,  человек  молодой,  а  уже  с  животиком,
полноватый, невысокий, с круглыми женскими плечами  и  лысиной  на  макушке.
Парень  он  простой,  свойский,  перед  начальством  не  выслуживается,   не
фискалит - качества, высоко ценимые на любой службе. Богушевич подружился  с
ним сразу,  с  первых  дней.  Потапенко  любил  компанию,  любил  опрокинуть
рюмку - у него  в  столе  частенько  можно  было  найти  бутылку  водки  или
наливки. Правда, работает не очень рьяно,  лишнего  на  него  не  нагрузишь.
Холостяк,  но  вот-вот  оженят.  У  его  матери-вдовы,   Глинской-Потапенко,
мелкопоместной дворянки, есть в этом же  Конотопском  уезде  поместье  да  в
самом Конотопе - дом, где и живет в двух  комнатах  ее  единственный  сын  и
наследник Алексей. Остальные комнаты сдаются квартирантам.
     - Каюк рыбалке, - повторил Потапенко.
     - Ну и что  такого,  что  Кабанов  приказал,  -  сказал  Давидченко.  -
Подумаешь, Кабанов. А мы шмыг - и на речку, - и прыснул смешком.
     - Дорогой Леонардо да Винчи, - покачал головой Потапенко, - поедешь,  а
он тебе такое влепит в аттестацию, что с ней даже в тюрьму не примут.
     Давидченко - сын местного многодетного  провизора  -  человек  себе  на
уме, и все его уловки направлены  только  на  то,  чтобы  извлечь  для  себя
какую-нибудь выгоду, пусть копеечную. Худущий, длинный,  с  патлами,  как  у
семинариста. Руки у него всегда потные, и перед тем  как  поздороваться,  он
сперва вытирает их о волосы. Имя Леонард было дано ему словно с расчетом  на
прозвище, вот и звали его все иронически Леонардо да Винчи.
     Потапенко пододвинул принесенную им папку Богушевичу, который  уже  сел
за стол, сам бухнулся в кресло напротив, достал из кармана пачку  папирос  в
яркой упаковке, кинул на папку.
     - Жертвую всю пачку. Французские. Знакомый отставной капитан подарил.
     Богушевич спрятал пачку в ящик стола. Взял в руки папку.
     - Алексей,  -   повернулся   он   к   Потапенко,   взглянул   на   него
подозрительно. -  Что-то  ты  больно  весел,  неужто  рад,  что  не  удастся
порыбачить? - С подозрением он смотрел  потому,  что  Потапенко  был  мастер
разыгрывать, и Богушевич нередко попадался на его удочку. -  Дурачишь  меня,
Алексей, ну, признавайся. Ей-богу, дурачишь.
     - Вот те крест, Казимирович, - торопливо перекрестился  Алексей.  -  Да
ты на резолюцию взгляни.
     И Богушевич поверил; острый холодок раздражения  шевельнулся  в  груди.
Нахмурился, развязал тесемки, уставился в бумаги.
     - Черт бы побрал этих преступников, - вздохнул Потапенко.  -  Не  могут
дать нам хоть неделю покоя. Сговорились бы, сказали бы друг другу:  давайте,
панове, не будем в этом месяце ни красть, ни убивать...
     - Ага, - не дал ему кончить  Давидченко,  -  а  за  что  бы  нам  тогда
жалованье платили?
     - Милейший Леонардо да Винчи, пожарникам платят, пусть и  нет  пожаров.
Так? Так. Ну, ладно, не торчи здесь, иди к себе.  Туда  кто-то  зашел.  -  И
Потапенко слегка подтолкнул его к двери.
     Давидченко потоптался еще  немного  и  вышел,  низко  наклонив  голову,
чтобы не удариться о притолоку.
     - Устроить бы варфоломеевскую ночь  всему  этому  сброду,  -  продолжал
фантазировать Потапенко, - и очистить от него нашу необъятную империю.
     Богушевич молча читал бумаги и даже не взглянул  на  своего  помощника,
который свободно развалился в  кресле,  обхватив  сложенными  руками  живот.
Поддавшись настроению упорно  молчавшего  Богушевича,  замолк  и  Потапенко,
наблюдал с  любопытством,  как  тот  хмурился,  мрачнел,  как  морщился  его
широкий лоб,  сердито  щурились  глаза  и,  оторвавшись  от  бумаг,  на  миг
застывали. Потапенко любил этого лобастого,  с  пышными  шляхетскими  усами,
спокойного и твердого в своих убеждениях  человека,  казавшегося  на  первый
взгляд нелюдимым, любил  и  был  рад,  что  посчастливилось  служить  с  ним
вместе. И завидовал его дару следователя. А у Богушевича и правда был  некий
особый дар, нюх, чутье при расследовании преступлений. Поэтому  Потапенко  с
каждым очередным своим делом обращался за  советом  к  старшему  коллеге,  и
Богушевич никогда не отказывал, помогал, учил и сам брался вести допрос.
     - Эх, Франц-Бенедикт, был бы лучше ты  прокурором  вместо  Кабанова,  -
вздохнул Потапенко. - Видит бог, было бы куда приятней служить.
     - Алексей! - вдруг удивленно  вскрикнул  Богушевич.  -  Тут  же  жалоба
твоей матушки... Глинской-Потапенко, вдовы отставного штаб-ротмистра...
     - Знаю, - сказал безучастно Потапенко, не меняя позы -  он  по-прежнему
сидел, обхватив руками живот. -  Кто-то  поджег  конюшню,  седло  украл.  Да
кони-то целы, в ночном были.
     Богушевич стал читать жалобу вслух:
     "Покорно прошу найти поджигателей, этих разбойников, которые  из  мести
подожгли конюшню в моем имении... Они  и  все  имение  сожгут,  если  их  не
наказать по всей строгости. Полагаю, что  пожар  устроили  мужики  с  хутора
Корольцы. Имена тех, кто мог совершить поджог, прилагаю..." Богушевич  читал
и кидал на Потапенко короткие пытливые взгляды. - О, да  тут  целый  список.
Интересуешься? - и протянул ему сшитые вместе три листа  ветхой  пожелтевшей
бумаги.
     - Не надо, - отмахнулся Потапенко. - Я  же  читал.  Маман  моя  немного
того. В каждом мужике видит пугачевца.
     - А на жалобе резолюция Кабанова. - Богушевич повернул  лист  наискосок
и снова прочитал вслух:  "Богушевичу!  Прошу  отложить  все  прочие  дела  и
немедленно выехать на место преступления, так как в противном  случае  следы
поджога  могут  быть  уничтожены".  Богушевич  хмыкнул,   сердитая   усмешка
скривила его губы. - Как будто господин прокурор не знает, что у  меня  есть
незаконченные дела и не менее срочные. Алексей, что там у вас за конюшня?
     - На двенадцать лошадей, да чуланы для овса и сбруи. Бог с ней, с  этой
конюшней.
     - Так возьми назад жалобу, и поставим точку.
     - А вот этого не могу. Ты представляешь, что  маман  со  мной  сделает?
Рублика не пришлет. Нет-нет... - замахал  руками  Потапенко,  -  тут  совсем
другое надо... - Он на секунду задумался, потом встал с  кресла.  -  Плюнуть
на все и ехать на рыбалку. А прокурору скажем, что помчались в Корольцы.  А?
Конюшню все равно не воротишь и поджигателей не найдешь.
     В усах Богушевича затаилась ироничная усмешка.
     - А что, может, и правда? - сказал он. - Бросим все дела да  махнем  на
Сейм. Не на Сейм, так на Езуч. Пусть все эти жалобы  мыши  сгрызут.  Съездим
дня на три, верно?
     - А я о чем говорю? - обрадовался Потапенко, принимая слова  Богушевича
всерьез. - Дела подождут.
     В кабинет вошел товарищ прокурора Кабанов.
     Был Кабанов дороден, лицо полное, с нездоровой краснотой,  ни  морщинки
на  нем,  гладкое,  моложавое  -   типичное   лицо   человека,   страдающего
полнокровием.  Всем  своим  видом  -  тем,  как  поздоровался,  протянул   с
доброжелательной улыбкой руку Богушевичу - Кабанов как бы  подчеркивал,  что
зашел с добрыми намерениями и никаких отчетов  требовать  не  будет.  Однако
сразу же завел разговор о служебных делах.
     - Вы, Франц Казимирович, познакомились уже с бумагами? - кивнул  он  на
стол, где лежала папка. - На место пожара надо ехать как можно быстрей.
     - Познакомился, - ответил Богушевич, усевшись за стол. - Но  право  же,
Иван Федосович, у меня есть более ответственное  расследование  -  убийство.
Вы же это знаете...
     Кабанов ничего не сказал, задумался. Решать с ходу он не умел, да и  не
пытался, был осторожен, особенно если вопрос  был  спорным  и  окончательное
решение зависело от него одного. А  часто  просто  не  знал,  как  правильно
решить. Тогда долго и обстоятельно советовался то  с  одним,  то  с  другим,
искал  ответа  в  комментариях   к   Уложению,   в   статутах,   юридических
справочниках. Но уж если приходил к какому-нибудь выводу,  твердо  стоял  на
своем, нерушимый, как каменная глыба, - ни переспорить, ни сдвинуть. Ему  за
пятьдесят, товарищем прокурора служит  давно,  а  надежда  на  повышение  по
службе не сбывалась, напротив, с  течением  времени  становилась  все  более
призрачной.
     Тем большее он проявлял рвение, влезал во все, даже пустяковые  вопросы
следствия, в разбор жалоб - в то, что было делом следователя, и только  его.
Этот  неустанный,  мелочный  надзор,  постоянные  подсказки  и   напоминания
раздражали Богушевича. Не любил Богушевич Кабанова, но терпел -  начальников
не  выбирают.  Между  ними  нередко  бывали  стычки.  Кабанову  не  очень-то
нравилось,  когда  его  поправляли,  указывали  на  его  ошибки.  Богушевич,
особенно в  начале  их  совместной  службы,  болезненно  относился  к  опеке
Кабанова, нервничал, но затем смирился, понял, что Кабанова  надо  принимать
таким, какой он есть - не исправишь его, да и сам  он  не  изменится.  Закон
дает следователю полную независимость от  прокурора,  и  Богушевич  в  своих
отношениях с Кабановым прикрывался законом,  как  щитом.  Товарищ  прокурора
хоть и чувствовал неприязнь Богушевича, не пытался  отомстить  ему,  сделать
какую-нибудь неприятность, считал, что любовь подчиненного  к  начальнику  -
категория необязательная. Это было самым большим достоинством Кабанова.
     - Вот и после недавнего случая он не обиделся. Тогда товарищ  прокурора
зашел  сюда  с  дочкой-гимназисткой  и  маленьким  сыном.  В  кабинете   был
полицейский  исправник  Ладанка  и  понятые.  Кабанов  попросил   дать   ему
прочитать постановление  по  одному  делу.  Богушевич  дал  черновик-проект,
Кабанов прочитал, с  сущностью  и  выводами  согласился,  а  потом  принялся
править стиль. Глянул на эти поправки Богушевич и  начал  читать  их  вслух:
"Иван Федосович, - сказал Богушевич, - у меня написано: "Укусил урядника  за
щеку". Вы написали после слова "укусил" слово "зубами". Интересно,  чем  еще
можно укусить?" Ладанка хмыкнул и, долго не раздумывая,  подсказал:  "А  вот
этой самой..." и  похлопал  себя  по  заду.  Комната  вздрогнула  от  взрыва
хохота. И громче всех  смеялась  дочка  Кабанова.  Но  покрасневший  Кабанов
смолчал, даже и сам попытался улыбнуться.
     Вот с таким начальником служил Богушевич.
     - Я знаю,  что  у  вас  убийство,  -  после  долгого  раздумья  сказал,
наконец, Кабанов. - Так вы же в основном все там сделали.
     - Нет еще.
     - Пожар  был,  есть  жалоба.  А   жалобы   должны   рассматриваться   в
обязательном порядке, - Кабанов сел в кресло, повернулся к Потапенко. -  Ему
бы вот расследовать, так нельзя - пожар-то у него в имении.
     - Не по закону, - обрадовался Потапенко. - Иван Федосович, не  к  спеху
пожар, подождет.
     - Как это подождет? А искать доказательства, следы поджога? Вы же  сами
знаете - чем скорее прибудешь на место преступления, тем...
     - Учил это, знаю. Если не найдем поджигателей, я  уговорю  мать,  чтобы
взяла жалобу обратно. Хорошо?
     Лицо у Кабанова посветлело, повеселело, даже краснота словно  схлынула,
дошла до нормы.
     - Ну, если так, то что ж, - сказал он, - можно подождать и  сегодня  не
ехать. Поедете, Франц Казимирович, завтра. Ладно?
     - Постараюсь, - ответил Богушевич.
     Кабанов еще немного  посидел,  спросил  о  том  о  сем,  дал  кое-какие
указания и вышел.
     - Ну что, махнем на Сейм? - обратился к Богушевичу Потапенко.  -  Прямо
сейчас.
     - Нет. Отложим на следующую неделю. А сейчас  иди,  дорогой,  занимайся
своей кражей. Надеюсь, сегодня ты, наконец, с ней разберешься.


     Богушевич остался один в своем кабинете. Сел, достал дело об  убийстве,
раскрыл его.
     Дело  это  по   свидетельским   показаниям,   фабуле   и   квалификации
преступления  было  необыкновенно  простое  и  страшное.  Тупое   чудовищное
убийство, какими и бывают в большинстве своем  все  убийства.  Две  женщины,
конотопские мещанки  Дудка  Наста  и  Луценко  Серафима,  задушили  головным
платком Параску Картузик, чтобы завладеть ее перстнем. Позвали к  себе  (все
они были соседками), Параска пришла  с  грудным  ребенком,  сели  втроем  на
крыльце - одна из женщин справа, другая слева от гостьи  -  накинули  ей  на
шею петлей платок и потянули за концы. Задушенную Параску оставили  там  же,
ребенка положили рядом и  побежали  сказать  людям,  что  Параска  отчего-то
умерла...
     Богушевич уже допрашивал Насту и Серафиму и  с  полдесятка  свидетелей.
Осталось  допросить  еще  несколько  человек,  нарисовать  на  месте   схему
Серафиминого   двора,   взять   чистовое   заключение   судебно-медицинского
эксперта. Папка еще тонкая, не успела разбухнуть от бумаг.
     "Параска  хвасталась,  -  невольно  начал  Богушевич  читать  показания
Насты, - что у нее есть дорогой перстень, за него можно купить  пять  коров.
Серафима и сказала: давай задушим ее, возьмем  перстень,  продадим  и  купим
себе по корове. Серафима сказала, что  задушить  можно  полотенцем.  Параска
пришла с тем перстнем на пальце, мы ее и задушили..."
     Было заключение ювелира: перстень из  золота  низкой  пробы,  камень  -
стекло под брильянт. Цена перстню - от силы восемь рублей.
     Богушевич не мог дальше читать, все  это  было  чудовищно.  Еще  больше
поражало то, что задушенная Параска и  Серафима  -  двоюродные  сестры  и  у
обеих по трое маленьких детей. Боже,  какое  убожество,  какая  человеческая
тупость, какая нищета... Конечно же, для Серафимы корова  была  недосягаемой
мечтой.
     Богушевич изо всех сил хлопнул папкой о стол, встал и начал  ходить  по
комнате. Впечатлительный и отзывчивый по натуре, Франтишек так и  не  привык
относиться  спокойно  к  подобным  судебным  делам,  чувства  его   еще   не
притупились, как у коллег-следователей.  Болела  душа,  разрывалось  сердце,
когда видел трупы, жертвы преступлений. Под впечатлением  виденного  не  мог
заснуть, целый день ничего не лезло в рот. В такие минуты думалось  -  а  не
сменить ли  службу?  Устроиться  куда-нибудь  в  канцелярию  или  поехать  в
деревню учителем - опыт есть, учительствовал уже. Или, наконец,  переучиться
на землемера, агронома, врача. Не раз уже  каялся,  что  кончил  юридический
лицей. Зачем его выбрал, чем привлекла эта  профессия  -  и  сам  понять  не
может. Очень жалел и теперь жалеет, что не  удалось  окончить  Петербургский
университет. Был бы математиком, физиком, защитил бы  диссертацию,  учил  бы
студентов... Формулы, теоремы, задачи, теории - и никаких  убийств,  трупов,
краж, разбоев, поджогов. Не болело бы вот так сердце за задушенную  Параску.
И жил бы после университета в больших городах, а не в этом  то  пыльном,  то
грязном в зависимости от времени года Конотопе. Так нет, стал  следователем,
охотником за преступниками, ищейкой. Как гончая  собака,  бегает  теперь  за
всякой дрянью, копается в грязи, только и видит, что это самое дно  жизни...
Преступный мир, мир негодяев, опустившихся людей, от  которых  он  и  прочие
блюстители законности и порядка должны очищать общество.  Как  метко  сказал
знаменитый Кони: государственные учреждения  охраны  порядка  есть  анальные
отверстия общества, через которые  извергаются  все  нечистоты...  Лучше  не
скажешь.
     На днях Богушевич написал одному приятелю в Вильно  про  свои  чувства.
"Мне тяжело жить на белом свете, как человеку, с которого  содрали  кожу,  -
чуть дотронься чем-нибудь грубым, больно. А мерзость  жизни  так  по  мне  и
бьет,  вокруг  вижу  одну  ложь,  жестокость,   несправедливость,   тупость,
невежество.  Господи  боже  мой,   когда   человек   подобреет?   Один   мой
подследственный сказал про себя: худо сделал, что на свет белый  родился,  а
еще хуже стало, когда свет тот узнал... Так, верно, может сказать каждый".
     Вспомнил, что есть папиросы, подаренные Потапенко,  бросился  к  столу,
достал  пачку,  вытащил  папиросу.  Закурил,  затянулся  дымом.   И   снова,
переполненный мыслями, переживаниями, принялся ходить по кабинету,  говорить
сам с собой.
     - А что, если и вправду, - промолвил он вслух, -