дским поселком нельзя назвать? Или местечком?
     Алена повернулась к Зимину, голова ее доставала ему  только  до  плеча.
Зимин, подумав, что она хочет что-то сказать,  тоже  повернулся  и  наклонил
голову в ожидании. Алена ничего не сказала, медленно приблизила к нему  лицо
и, ощутив лбом холодок очков, отшатнулась. Он ласково  положил  руку  ей  на
плечо, придвинулся ближе.
     Алена молчала, притих и Зимин, лицо его стало строгим, даже  скованным.
Алена почувствовала, что в нем исчезли  уверенность  и  непринужденность,  с
которой он обычно что-то рассказывал, пояснял. Теперь, обнимая ее за  плечи,
он говорил мало, и то о каких-то пустяках. Алене  же  хотелось  услышать  от
него слова,  важные  для  них  обоих,  она  волновалась,  понимая,  что  его
внезапная серьезность связана с тем, в  чем  он  хочет  открыться.  Стараясь
унять  волнение,  Алена  заговорила  о  своем  поселке,  о   его   людях   и
достопримечательностях.
     - Алена, - перебил ее Зимин, - давайте в воскресенье съездим  в  город,
я покажу вам свою квартиру.
     - Квартиру?
     - Чтобы знали, где я живу. За день мы успеем съездить.
     - Ну что ж, - сказала она, сдерживая дыхание, - съездим.
     Он взял ее руку в  свои  ладони,  держал  ее,  согревая,  и  по  теплу,
которое переливалось  ей,  Алена  почувствовала  его  приподнятость  и  сама
ответно  заволновалась.  А  когда  Зимин  подвинулся   еще   ближе,   тесней
прижимаясь плечом к ее плечу, она вздрогнула  всем  телом  -  а  может,  это
качнулись деревья и небо?
     "Он такой же несмелый, как и я, - догадалась и удивилась Алена, -  тоже
стесняется... А может, боится? Это же мне надо бояться".
     - Значит, поедем в воскресенье? - повторил он приглашение.
     - Воскресенье завтра.
     - Ах, черт, я и забыл. Не в это, а в следующее.
     Так они и не открылись друг другу, не сказали то, что  хотелось,  но  и
без тех несказанных слов обоим  было  ясно,  что  вдвоем  им  очень  хорошо.
Возвращались назад под руку, то он брал ее под локоть,  хо  она,  и  это  их
смешило.
     Своим женским чутьем Алена поняла и  довольно  просто  объяснила  себе,
почему Зимин первым не признался в том, в  чем  должен  был  признаться:  он
боится обещать,  не  взвесив  все,  боится  быть  обязанным  сказанному.  Не
мальчишка же, вот и не бросается словами.
     Начали попадаться отдыхающие, Зимин не обращал ни на кого внимания,  не
отвечал на реплики, шел с каким-то просветленным лицом и улыбкой под  усами.
Алена поверила, что улыбка та добрая, крепче взяла Зимина под руку и уже  не
отпускала.
     Танцы на веранде были в разгаре. Звучало  танго.  Среди  танцующих  они
увидели Валерию и Цезика. Она, властно обхватив  партнера,  положила  голову
ему  на  плечо,  а  он,  чувствуя  важность  момента,   старался   выглядеть
соответственно - подтянулся, распрямил грудь и выглядел смешным.
     К Зимину и Алене подошел Семен Раков,  насмешливо  хмыкнул,  кивнув  на
веранду:
     - Гляньте, что за танцы. Шаркают и шаркают  ногами.  А  зачем  шаркают?
Подметки только протирают. Не запасешься обуви на такие  танцы.  А  они  все
шаркают.
     Алена была не против потанцевать и ждала приглашения от  Зимина,  а  он
не пригласил, потянул за руку,  и  они  отошли  от  веранды.  Возле  скамьи,
стоявшей в стороне от тропинки, Зимин вдруг остановился, показал на  спинку.
Алена глянула, но ничего особенного там не заметила.
     - Веревочка, - сказал он.
     - Ага, веревочка, - увидела и Алена.
     - Вот я сейчас и проверю, - засмеялся  Зимин.  -  Проверю.  -  Он  взял
веревочку и стал завязывать на ней узелки. -  Сделаем  так,  как  женихи  из
новозеландского племени. -  Глаза  его  светились  по-мальчишески  озорно  и
хитровато.
     Зимин завязал три узелка, спросил, хватит ли.
     - Еще вяжите, - ответила Алена  и  вдруг  посерьезнела,  насторожилась,
словно то, что она должна была сейчас сделать - развязать узелки, - была  не
забава, не игра, а решение ее судьбы. - Вяжите, да потуже.
     Зимин завязал еще и подал ей веревочку. Она,  спрятав  за  спину  руки,
какой-то миг смотрела не на веревочку, а ему в глаза, в которых еще  прыгали
озорные чертики, и он  под  этим  внимательным,  вопрошающим  взглядом  тоже
посерьезнел,  перестал  улыбаться.  Рука  с  веревочкой  так  и   оставалась
протянутой. Некоторое время они еще глядели друг другу в глаза, потом  Алена
медленно отвела из-за спины руку и взяла веревочку.
     - Спасибо, - снова заулыбался он.
     Она развязала все узелки и протянула ему веревочку.
     - Спасибо. А веревочка остается у невесты.
     "Он же так признался мне в любви, - подумала Алена, - и  я  должна  ему
чем-то ответить". Она засмеялась - пусть думает, что и для  нее  это  шутка,
забава:
     - Мы как дети, честное слово. - Скрутила веревочку на пальце  колечками
и спрятала в кармане пальто.
     - Это важно, - не совсем понятно сказал он.


     В этот вечер перед самым отбоем в комнату к Алене постучал Семен  Раков
и, получив разрешение, вошел. Алена и Валерия уже лежали в  постелях.  Семен
сел на стул, опасливо оглядываясь на  дверь,  -  боялся,  как  бы  не  вошла
дежурная медсестра и не прогнала его.
     - Не оглядывайся, кавалер, - бросила ему Валерия. - Пришел, так  уж  не
бойся.
     - Послушай, Алена, - обратился  он  к  землячке,  -  ты  говорила,  что
живешь в Сурове? Да? А в Кривой Ниве не жила  до  войны?  Мне  твоя  фамилия
знакома. Жили когда-то Комковы в Кривой Ниве.
     - Ой, Семен, жила там, оттуда я.
     - Вот, значит, угадал. А я из Силич, там  до  войны  жил.  А  теперь  в
Братьковичах. Так мы, значит, соседями были. Силичи от Кривой Нивы  в  шести
километрах.
     - Жила  я  там,  жила,  -  сказала  Алена  и  села,  натянув  на  грудь
простыню. - А после войны ни разу и не была.
     - Я твоего отца помню. Он же Азара Бурбуля племянник, так?
     - Ага, племянник.
     - А Бурбули наша какая-то родня. Выходит, и мы  с  тобой  не  чужие.  -
Семен обрадованно подвинул стул ближе к кровати Алены.  -  Ты  и  похожа  на
Бурбулев род, у них все такие светловолосые. А родители твои с  тобой  живут
в Сурове?
     - Нигде не живут. Нет  их,  Семен.  Их...  -  голос  Алены  дрогнул,  -
каратели убили.
     - Вон оно как... - растерялся Семен. - Я же не знал, ей-богу, не  знал.
Царство  им  небесное,  земля  пухом.  -  Семен  торопливо   вскинул   руку,
машинально перекрестился. - А я думал, они с тобой живут.
     - Из нашего рода одна я осталась.
     Семен пробормотал что-то, встал, дошел до  порога,  остановился,  снова
заговорил:
     - А ты знаешь, я тебя, кажется,  припоминаю.  Девчушка  такая  с  белой
косой. Ты с подружками  к  нам  в  Силичи  перед  самой  войной  на  гулянки
прибегала. Прибегала,  так?  И  хочешь  скажу,  с  кем  ты  танцевала?  А  с
Ровнягиным Павлом. С ним ведь? С ним, точно, я помню.
     - С Павликом, - подтвердила Алена, грустно кивнув  головой.  -  С  ним.
Мне же тогда и четырнадцати не было.
     - А больше  никто  не  осмеливался  тебя  на  танцы  приглашать.  Павла
боялись. И я боялся, хоть и старше его был.
     - Он что, пригрозил вам, чтобы ко мне не подходили?
     - Еще как пригрозил. Ты с ним в седьмом училась?
     - Нет. Он в девятом был.
     - Хороший хлопец был. Сильный, смелый.
     - Был, - снова с  грустью  кивнула  головой  Алена.  -  Много  их  было
хороших, и жили б они все, если б не война.
     Валерия Аврамовна, до этого молча слушавшая их разговор, спросила:
     - Ровнягин - это не герой-летчик? Был, кажется, такой?
     - Нет, тот летчик - брат  Павлика.  А  Павлик  погиб  в  Будапеште,  он
танкист был, - ответила  Алена,  заморгав  ресницами,  -  вот-вот  заплачет.
Однако сдержалась. - И чего ты на ночь глядя пришел со своими рассказами?  -
сердито бросила она Семену. - Дня тебе не было, что ли? Теперь не засну.
     Семен виновато  развел  руками,  неловко  топая  возле  дверей.  Хотел,
видно, услужить чем-нибудь, чтобы  хоть  как-то  компенсировать  причиненную
боль. Увидел ее туфли, обрадовался:
     - Я тебе подошвочки укреплю, подметочки подобью. Ты спи, а  я  утречком
принесу.
     Не дождавшись согласия, вышел с туфлями.
     - Не засну я теперь, - повторила обреченно Алена,  -  буду  думать  про
тот страшный день. Ох, и надо было этому Семену зайти да разговориться...


     Зимин и Цезик в это время тоже лежали в постелях и  читали.  В  комнате
горела, кроме настенных бра над каждой кроватью, еще  люстра,  которую  они,
ложась, забыли выключить. Надо было  бы  погасить,  да  никому  не  хотелось
вставать. Зимин, которого больше раздражал  верхний  свет,  думал,  что  это
сделает Цезик - все же младший, а Цезик  надеялся  на  Зимина,  тот  ложился
последним. Первым кончил читать Цезик,  закрыл  книгу,  выключил  свое  бра.
Зимин еще немного почитал и  тоже  щелкнул  выключателем.  Так  они  лежали,
подложив под затылок руки, и молча  смотрели  в  потолок,  освещенный  тремя
лампочками светильника.
     - Малина, а не жизнь, - сказал Цезик, - живи и ничего не делай.  Кормят
тебя, поят...
     - И долго бы ты выдержал  так,  ничего  не  делая?  Трудно  без  работы
нормальному человеку.
     - А я не боюсь таких трудностей, - похлопал себя  по  животу  Цезик.  -
Это трудности приятные.
     Зимин повернулся к нему.
     - Оно и видно. И как только Валерия мирится с твоим животом?
     - Мирится, - улыбнулся Цезик и спросил,  что  Зимин  думает  о  Валерии
Аврамовне.
     - Это  в  каком  смысле  ты  хочешь  знать  мое  мнение?  О   возрасте,
интеллекте или внешнем виде?
     - Обо всем вместе. Вообще как о женщине.
     Зимин спросил:
     - А что, серьезные намерения возникли?
     - Валерия мне нравится, - признался Цезик, - с  ее  помощью  я  мог  бы
сделать что-нибудь значительное, а не только газетные заметки  да  статейки.
Она меня вот так взяла, - он сжал  кулаки,  -  и  хорошенько  встряхнула.  И
захотелось что-то такое совершить...
     - Не пойму тебя: то готов лодырничать, ничего не делать, то на  подвиги
тянет...
     - Я влюблен в нее.
     - Поздравляю, Цезарь Тимофеевич.
     То, что Валерия старше Цезика, обходили и Зимин и сам Цезик.
     - А правда, она молодо выглядит?
     - Правда, - согласился Зимин, подумав, что по возрасту  Валерия  больше
подошла бы ему, а не Цезику.
     Цезик сел, потер  свои  залысины,  прикрыл  простыней  живот  -  видно,
все-таки стеснялся его.
     - Валерия подсказала мне один сюжет. Очень интересный.  Годится  не  на
статью, а на...
     - Роман?
     - Нет, киносценарий. С  детективными  элементами.  Острый,  напряженный
сюжет, он меня уже захватил. Буду писать киносценарий.
     - И что за сюжет? Из уголовной хроники?
     - Не буду рассказывать, пока секрет. Такого в кино еще не было.
     - Все было,  -  возразил  Зимин.  -  В  литературе,  кино,  драматургии
существует  не  более  пяти-шести  сюжетов.  Не  думаю,  что  и  твой  сюжет
оригинален.
     - А я такой истории не слышал и не читал.
     - Ну, дай бог тебе  удачи.  Пиши,  и  пусть  вдохновляет  тебя  Валерия
Аврамовна.
     - Валерия, - тихо и любовно повторил Цезик.
     Полежали, помолчали, прикрывая ладонями глаза от света.
     - Ну и ярко же светит люстра, - сказал Зимин с явным намеком.
     - Ага, и зачем горят сразу три  лампочки,  -  согласился  Цезик,  и  не
думая вставать, - хватило бы и одной.
     Зимин не  выдержал,  встал,  босиком  прошлепал  в  коридор  и  щелкнул
выключателем.
     - Аркадий Кондратьевич, а как вы, - спросил  уже  в  темноте  Цезик,  -
женитесь на Алене?
     - Женюсь, - ответил тот односложно, недовольный тем,  что  все  же  ему
пришлось вставать и выключать светильник. - Давай спать, вопросы оставим  на
завтра.


     Отдыхающие в  санатории  женщины,  которым  нравился  Зимин,  пробовали
отбить его у Алены, но вскоре убедились, что попытки эти напрасны,  Алену  и
Зимина разлучить не удастся. Многие завидовали Алене,  удивлялись,  как  это
она - ну что  в  ней  особенного?  -  сумела  перехватить  такого  кавалера.
Однажды, когда Алена сидела в очереди к массажистке, одна из этих  завистниц
спросила ее:
     - Говорят, ваш адвокат вдовец? Кольцо носит на левой руке?
     - А ты кольцу веришь, - вмешалась другая, которую звали Фросей.  -  Они
все на курорте то холостяки, то вдовцы. За моим столом один тоже  кольцо  на
левую  руку  напялил.  Старый  язвенник,  а  водку  пьет  и   манной   кашей
закусывает, говорит, так язву теперь лечат.
     Фрося была полная женщина, даже слишком полная для  своего  возраста  -
ей не больше тридцати  пяти,  -  щеки  прямо  распирало,  второй  подбородок
наплывал на первый. Она успела собрать сведения почти  о  каждом  отдыхающем
мужчине, стоящем ее внимания: кто,  откуда,  непьющий  или  выпивает.  И  уж
любила перемыть им косточки.
     - Вон, глядите, легок  на  помине,  -  показала  Фрося  рукой  в  конец
коридора, - язвенник наш показался.
     По коридору шел с махровым полотенцем под мышкой - видно,  на  какую-то
процедуру -  плечистый  здоровяк.  Клетчатая  рубашка,  застегнутая  на  все
пуговицы, была тесновата ему, воротник впивался в толстую шею.
     - Ну и язвенник! - не удержалась Алена.
     - Привет, бабоньки, как вы тут без нас? - спросил он  с  высоты  своего
мужского превосходства.
     - А никак, - ответила за всех Фрося. - Женя, а  ты  как  спал  сегодня,
бабы не снились?
     Он сделал вид, что задумался, и с серьезным, даже строгим лицом  -  без
тени улыбки - ответил:
     - Сон  видел.  Наполовину  правда,  наполовину  нет.  Приснилось,   что
обнимаюсь с красивой молодой девахой, а проснулся - ты рядом, Фрося.
     - Дурень, что это ты мелешь? - разозлилась Фрося и замахнулась на  него
целлофановой сумкой.
     А Женя-язвенник так и не улыбнулся, пошел дальше, в душевую.
     - Трепло! - крикнула сердито вслед ему Фрося. - Хоть  бы  правда  была,
что спала с ним, а то...
     - Да что злиться, - попробовала успокоить ее Алена, - пошутил человек.
     - А я хорошею, когда злюсь,  -  примирительно  ответила  Фрося.  -  Вот
отобью твоего адвоката, - шепнула она Алене на ухо.
     - Давай, отбивай, - улыбнулась Алена и  посочувствовала  толстухе:  это
же надо такой груз на себе носить.
     У Алены в  этот  день  были  приглашения  на  прием  к  двум  врачам  -
невропатологу и зубному, хотя она не жаловалась ни на  нервы,  ни  на  зубы.
Решила сходить пока к невропатологу, а зубного оставить на завтра.
     Из бассейна, раскрасневшиеся, с мокрыми волосами вышли Зимин  и  Цезик.
Остановились возле Алены.
     "Какой  стройный  Аркадий  Кондратьевич,  -  подумала  Алена,  невольно
сравнивая его с Цезиком, - хоть и немолодой".
     - С  легким  паром,  Аркадий  Кондратьевич,  -  пропела  Фрося,  -  как
плавалось?
     - Хорошо, - ответил тот, - советую и вам поплавать.
     - В следующий раз на пару с вами. Поплаваем?
     Зимин сделал вид, что не слышит.
     "Ага, поплавала? - порадовалась про себя Алена. - Отбивай, отбивай".
     Массажистка позвала следующего, очередь была  Фросина.  Зимин  и  Цезик
пошли в свою комнату,  Алена  осталась  в  коридоре  ждать  вызова.  Увидела
Семена Ракова, и неприятно заныло сердце.  Хоть  бы  Семен  не  подошел,  не
полез с расспросами про Кривую Ниву, не заставил снова  вспоминать  то...  А
его при встречах всегда тянуло на разговоры о ее прошлом, и тогда  наплывали
воспоминания, горькие, тягостные,  как  ни  старалась  заглушить  их  Алена,
выступали, как пятна крови сквозь бинты на незажившей ране.  Слой  в  три  с
лишним десятка лет не приглушил остроты боли и ужаса того давнего времени.
     Семен словно почувствовал, что Алена не  хочет  с  ним  встречи,  и  не
подошел к ней, только  махнул  издалека  рукою  и  стал  спускатья  вниз  по
лестнице.
     Алена побыла  на  массаже,  съела  пену  кислородного  коктейля,  потом
посетила невропатолога. Старичок с бородкой клинышком и  в  пенсне  напомнил
ей  традиционного  земского  врача  в  фильмах  о  дореволюционной   России.
Старичок  постучал  молоточком  по  коленям,  чиркнул  по  груди,  приказал,
зажмурив глаза и растопырив пальцы, попасть пальцем  в  палец.  Когда  Алена
все это выполнила, он долго что-то писал, а потом спросил:
     - Не было ли у вас травмы или контузии?
     Алена рассказала, что в войну ее били по голове и расстреливали.
     - Вот как... Простите, это,  должно  быть,  страшно.  У  вас,  конечно,
бывают головные боли?
     - Раньше часто бывали, теперь реже. - Алена разволновалась.
     Врач дал ей выпить каких-то капель, начал успокаивать.
     - Старайтесь не волноваться, ни в коем случае  не  курите  и  не  пейте
спиртного.
     - Этой заразы не употребляю, - повеселела Алена.
     - Вот и хорошо, - обрадовался  перемене  в  ее  настроении  доктор.  Он
расспросил,  какие  процедуры  она  принимает,  одобрил  ванны  и  прогулки,
посоветовал бывать на воздухе как можно больше и отпустил.
     "Заметил, что нездоровая, - грустно подумала Алена. - Ах ты, боже  мой,
откуда же будет здоровье?"
     Захотелось заплакать, но сдержала себя  и,  чтобы  развеяться,  немного
забыться, поспешила к группе отдыхающих  в  конце  коридора,  где  балагурил
Женя-язвенник.
     - У нас два соседа есть, - услышала Алена, - так друг перед другом  всю
жизнь выставляются. Один что-то купит, и сосед то же самое.  Один  на  своем
крыльце поставил бутылку из-под коньяка: вот, гляди, что я пью. А сосед  его
две такие бутылки выставил на своем.
     - Кто это из вас теперь коньяк пьет,  -  прозвучал  насмешливый  Фросин
голос, - самогон да "чернила" хлещете. Мой вон завел брагу на  самогон,  так
я туда соли бухнула, и брага пропала. Свиньям скормила.
     - А муж тебе за это не всыпал?
     - Мне? Я еще ему всыплю.
     Алена постояла, послушала их болтовню  и  решила  пройтись  у  озера  в
надежде встретить там  Зимина.  С  озера  дул  холодный  ветер,  гнал  белые
гребешки пены. Зимина не встретила, повернула в рощу, где ветер дул тише,  и
вышла к трем усадьбам с красивыми домами. Она знала,  что  тут  живут  врачи
санатория. Остановилась возле крайнего, самого большого  и  красивого  дома,
любуясь замысловатой резьбой на окнах, фронтоне, воротах. Фронтон  и  карниз
старательно и умело украшены деревянными фигурками зверей,  а  конек  венчал
ярко-красный петух-флюгер. От  ветра  петух  шевелился,  как  живой.  Вокруг
усадьбы росли старые березы, на них уже висели кувшины для березового  сока.
Вся усадьба огорожена - с боков и сзади проволочной сеткой,  а  с  фасада  -
частоколом. Перед окнами - палисадник с клумбами для цветов. Доски в  заборе
с острыми концами, не перелезешь, и  в  каждой  отверстие  в  форме  сердца.
Алена пригляделась к этим  сердечкам,  и  ей  показалось,  что  они,  словно
живые, шевелятся - а это  качались  за  забором  ветки  деревьев  и  кустов.
Конечно, решила Алена, построил и украсил этот дом хозяин, который осел  тут
основательно, надолго, на временное житье такие дома не строят.  И  сад  вон
какой  ухоженный,  сучья  на  деревьях  аккуратно  обрезаны,  места   срезов
замазаны синей масляной краской. Видимо, не  только  хороший  хозяин,  но  и
хороший человек тут живет. Между деревьями  белело  несколько  ульев.  Пчелы
уже  проснулись,  летали,  ползали  по  бутонам  нарциссов,   высаженных   в
палисаднике.
     Отворилась калитка, из нее вышел мальчик лет  трех-четырех,  беленький,
в вельветовой курточке и таких же штанишках.
     Мальчик внимательно взглянул на Алену и поздоровался:
     - Добрый день, тетя.
     - Добрый день, сынок.
     - Я не сынок, я Кирилл.
     - Ох ты, Кирилл! Какое у тебя взрослое имя.
     - И еще я - Кирюша. - Он присел над цветком мать-и-мачехи, наблюдая  за
пчелой, которая впилась  в  желтый  венчик.  -  Это  наша  пчелка.  Она  нам
собирает медок и несет во-он туда, - показал он на ульи  в  саду.  -  В  тех
пчелиных домиках ме