спросил Олег Сергеевич.
   - Жизнь, - Вадим надел пиджак, - а что касается перестрелок, так вам
лучше узнать об этом в МУРе, я же работаю в отделении. В обычном номерном
отделении милиции. Знаете, как когда-то в армии были номерные захолустные
полки и гвардия, так вот наша гвардия - МУР.
   Потом сестра, придя к нему в комнату, долго и витиевато выговаривала
ему, укоряла и стыдила. А он, уставший, не спавший почти целую ночь,
смотрел на нее и думал: "Когда же ты уйдешь?"
   Но вместо этого он сказал ей:
   - Давай меняться, я согласен на любую площадь.
   Алла о чем-то радостно говорила, но он уже не слышал ее. Он спал.
   Через месяц Вадим переехал в коммуналку в Столешников. Аллу он видел
редко. В дни рождения, годовщину смерти родителей. Отношения наладились
позже, когда он был уже начальником отдела и получил звание подполковника.
   Работать в милиции стало модно. Тем более в МУРе.
   О них писали книги, ежегодно на экраны выходили фильмы об уголовном
розыске. Телесериал о "Знатоках"
   стал любимым зрелищем миллионов людей.
   Теперь уже Алла говорила:
   - Мой брат подполковник, служит в угрозыске, у него два ордена.
   Она и ее друзья по сей день думали, что работа в милиции состоит только
из погонь и перестрелок. Думали и писали об этом.
   ...Уезжать не хотелось. Но все-таки надо одеваться и шагать через весь
поселок к станции Мичуринец на электричку, которая печально-протяжно
кричала над лесом.
   Вадим спустился на первый этаж и увидел Нинку, забравшуюся с ногами на
диван. В руках ее глянцем отливала обложка очередного французского
детектива.
   - Ты уезжаешь? - Племянница оценивающе посмотрела на него.
   - Да, малыш, мне пора.
   - Значит, опять сорвется твое сватовство.
   - Вот как?
   - Вот так, - племянница потянулась на диване.
   Глазастая, тоненькая, длинноногая, она, пожалуй,
   единственная из всей семьи была искренне привязана к
   нему.
   - Как твои дела, малыш? Что в институте?
   - Никак пока. Колыбель знаний на картошке, а меня освободили после
гриппа.
   - А что они там делают? - искренне удивился Вадим.
   В прошлом году он заезжал на день рождения Нины и видел большинство ее
сокурсников - тоненьких, хрупких девочек и длинноволосых молодых людей,
мало похожих на мужчин, способных поднять мешок картошки.
   - Работают, дядька, работают. Соприкасаются с жизнью. Наш мастер
говорит, что будущему актеру просто необходимо соприкасаться с жизнью.
   - Ваш мастер, девочка, большой теоретик.
   - Ты его плохо знаешь.
   - Возможно. Но я твердо знаю одно, что студенты должны учиться, рабочие
работать, а колхозники убирать картошку.
   - А милиционеры? Хватать и не пущать?
   - А это уж как придется. Мы действуем не по системе Станиславского, а
по обстановке.
   - Ох, дядька, лучше бы вам ввести систему.
   - А она у нас есть, у всех у нас. У меня, у тебя, у твоих сокурсников.
   - Что же это?
   - Закон, девочка.
   - Ты старый и с тобой спорить не интересно. Ты всегда прав.
   - Нет, девочка, я далеко не всегда прав, к сожалению. Кланяйся родичам.
   - Когда ты приедешь?
   - Как получится.
   - Я позвоню тебе, ладно? - Племянница опять уткнулась в книгу.
   Конечно, можно было вызвать машину. Вполне можно было. Но на отдел им
полагалась всего одна машина, которая вечно была в разгоне. Как часто
бывает, режим экономии вводился не там, где нужно.
   Вадим шел по узкой лесной тропинке и думал о том, что ждет его в
Москве, в управлении, ще дел, к сожалению, хватало. Когда он вышел на
площадь Киевского вокзала, часы показывали пять. Человек, ради которого
Орлов приехал в Москву, ждал его только в восемь. Оставшиеся три часа он
хотел посвятить уборке комнаты и разбору новых книг, но многолетняя
привычка заставила его зайти в автомат и набрать телефон своего
заместителя.
   - Минаев, - услышал Вадим в трубке чуть хрипловатый голос.
   - Это я, Александр Петрович.
   - Вадим Николаевич?
   - Именно.
   - Где вы?
   - На Киевском вокзале.
   - Сейчас машину пошлю, вас начальник управления ждет.
   - Что случилось?
   - Не знаю.
   - Пусть водитель подъедет к пригородным кассам.
   Орлов опустил трубку, привычно проверил, не выпала ли обратно монетка,
вышел на улицу и закурил.
   Вестибюль ГУВДа был прохладным и гулким, как станция метро. У лифта
Орлова перехватил следователь капитан Проскурин. Орлов не любил его, хотя
ценил за хватку. Был Проскурин человеком въедливым, скрупулезным и нудным.
Работать с ним для сотрудников розыска было истинным наказанием. Проскурин
любил документы и требовал от инспекторов идеального оформления любой
бумажки.
   Увидев его, Орлов понял, что сейчас на него обрушится целый водопад
претензий и жалоб.
   - Вадим Николаевич, товарищ подполковник, - Проскурин каким-то
хоккейным приемом оттеснил от дверей лифта молоденького лейтенанта и
перекрыл Орлову дорогу. Спасительные двери лифта с шипением захлопнулись
за спиной капитана.
   - Слушаю вас, Павел Петрович, - обреченно вздохнул Орлов.
   - Товарищ подполковник, - Проскурин вынул из кармана кителя несколько
листков, отпечатанных на портативной машинке, почти без интервалов.
   - Очередной меморандум?
   - Товарищ подполковник, инспектор Ковалев...
   - Давайте, - Орлов взял листки, - но не сейчас.
   Во-первых, мне надо ознакомиться с этим и осмыслить, во-вторых, меня
ждет генерал.
   - Я зайду через час.
   - Завтра, Павел Петрович, завтра, часиков в четырнадцать ко мне или к
Минаеву.
   - Лучше к вам.
   - Почему?
   - Майор Минаев обозвал меня крохобором.
   - Война Алой и Белой розы продолжается. Хорошо, значит, ко мне.
   Лифт вновь услужливо распахнул двери,и Орлов шагнул в кабину. Война
Проскурина с инспекторами отдела была затяжной, и ратный перевес почти
всегда был на стороне следствия, так как не Проскурин поступал в
распоряжение инспекторов, а они прикомандировывались к следователю. Но
когда-то и он, Орлов, молодой еше оперуполномоченный, до хрипоты собачился
со следователями, так что ребят своих он понимал, и понимал так же, что
весь этот антагонизм не что иное, как кемто давно выдуманная игра.
   Коридор третьего этажа был их коридором. Здесь жил угрозыск. Орлов
привычно шел мимо дверей, вот начался его отдел.
   Дверь распахнулась, и два милиционера из конвойного дивизиона вывели
Нугзара Тохадзе. Он шел навстречу Орлову, стараясь удобнее приспособить
руки, скованные наручниками.
   Где-то под сердцем у Орлова заскребла злость. Он ненавидел этого
человека. Вернее, даже человеком не считал того, кто носит имя Нугзар
Тохадзе. Шесть грабежей квартир. Два трупа. Женщина шестидесяти лет и
человек, отвоевавший всю войну. Тохадзе они брали в ресторане
"Архангельское". У выхода. Он даже не успел вынуть пистолет из внутреннего
кармана кожаной куртки.
   Работал с ним Минаев, Тохадзе "кололся" неохотно, но улики были
настолько неопровержимы, что он поневоле брал эпизод за эпизодом.
   Теперь он шел по коридору, обтянутый джинсами и кожей куртки, шевеля
скованными руками.
   - Начальник! - гортанно выкрикнул он и шагнул к Орлову.
   - Стоять! - конвоир схватил его за плечо.
   - Начальник, претензия у меня.
   - Слушаю.
   - Пусть домой позвонят, в Сухуми. Передача мне нужна. Я вашу бурду есть
не могу. Я человек, а не свинья.
   - Молчать! - Орлов шагнул к нему. - Без истерик.
   Может, мне в "Арагви" съездить? Я бы тебя и этим не кормил. Такие, как
ты, даже тюремной пайки не стоят.
   По мне, ты вообще зря на земле живешь.
   - Это суду решать!
   - Не ори. Закон для всех одинаков. Не первый раз сидишь. Ведите его.
   Орлов посторонился.
   Отойдя несколько шагов, Тохадзе повернулся и крикнул что-то
по-грузински.
   В приемной начальника Управления секретарь Анна Сергеевна вскинула на
Орлова глаза и сказала:
   - Ждет.
   - Один?
   - Да.
   Генерал переодевался. Он был в брюках с лампасами и в темно-синей
рубашке с чуть более светлым однотонным галстуком.
   - Заходи, заходи, Вадим Николаевич, извини, я сейчас.
   Через несколько минут он сидел за столом в прекрасно сшитом
генеральском кителе, на котором переливалась эмаль почетных знаков и муар
колодок. Орлов давно знал генерала. Правда, в день их первой встречи
Кафтанов был старшим лейтенантом и являлся его непосредственным
начальником.
   Давно это было. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом. Именно Кафтанов
учил Вадима азам оперативной практики. Потом он ушел в райотдел, потом в
управление.
   Многое случилось потом. Вадим не очень любил вспоминать прошлое.
Воспоминания становились ловушкой, они расслабляли. В них жила личная
неустроенность, не очень быстрая служебная карьера. В прошлом жили его
обиды и ошибки.
   Генерал достал из стола пачку "Мальборо", протянул Вадиму.
   - Кури.
   Он щелкнул плоской, золотистой зажигалкой. Маленький язычок пламени
послушно выскочил и сразу же погас. Вадим ждал. Он понимал, что шеф вызвал
его не для того, чтобы угостить этой прекрасной сладковатоароматной
сигаретой.
   - Значит, так, - сказал генерал, - сейчас придет человек. - Он
посмотрел на часы и уточнил:- Ровно через пятнадцать минут.
   Вадим молчал.
   - Он член-корреспондент Академии художеств, лауреат Государственных
премий, крупнейший специалист по реставрации.
   Генерал посмотрел на Орлова. Вадим молчал.
   Генерал встал, зашагал по кабинету.
   - В Зачатьевском ограблен особняк, который начали реставрировать.
   Орлов погасил сигарету.
   - Что унесли? Крышу? Стены?
   - Разделяю твой юмор, - генерал дважды чуть слышно хлопнул в ладоши. -
Ты, как всегда, ироничен.
   Но на этот раз мне не до шуток.
   - Я все понимаю, Андрей Петрович, но мой отдел занимается несколько
иным. Тохадзе, Витя Слон еще где-то красиво отдыхает.
   - Особняк обчистили два дня назад, сумма оценки пропавших вещей с
большими нулями. Но это не главное. Умер сторож, выпивший бутылку водки, в
которой было снотворное. Он умер сегодня, в тринадцать. Судя по всему, там
работали ребятишки ушлые. Ты лично поведешь это дело.
   - А группа Зарипова?
   - Ее пусть кончает Минаев. Ты лично, понял, лично поведешь это дело. Я
создаю специальную оперативную группу.
   - Не понимаю, товарищ генерал, - Вадим достал сигарету.
   - Финские? - спросил генерал.
   - Да.
   - Наши лучше, крепче. А понимать ты должен одно: дело темное. А мне
из-за него звонили знаешь откуда? - Генерал покосился на красный, с гербом
СССР телефон и ткнул пальцем в потолок.
   - Сроки?
   - Вчера.
   - Прокуратура приняла дело?
   - Лично Малюков.
   - Прямо парад. Почему такая, мягко говоря, нервозность?
   - Сейчас узнаешь.
   На столе ожил селектор.
   - Андрей Петрович, к вам товарищ Забродин.
   - Просите.
   Член-корреспондент вошел и остановился на пороге, давая рассмотреть
свой элегантный костюм, три отливающие золотом медали и широкую, в пять
рядов, планку орденских колодок.
   Он был худощав, поджар; седые волосы намертво разделил косой пробор, он
был больше похож на чемпиона по теннису, чем на ученого.
   - Здравствуйте, - Забродин поклонился.
   - Прошу вас, прошу вас, Владимир Федорович.
   Генерал вышел из-за стола навстречу Забродину.
   - Садитесь, Владимир Федорович, кофе, чай?
   - Пожалуй, кофе, - Забродин с интересом посмотрел на Вадима.
   - Простите, - улыбнулся Кафтанов. Генерал знал, что улыбка идет ему,
делает его по-мужски интересное, но жесткое лицо мягким и обаятельным, -
прошу знакомиться. Подполковник Орлов Вадим Николаевич, ок руководит у нас
весьма серьезным подразделением. Руководство решило поручить ему это дело.
   - Весьма рад, - Забродин, приподнявшись, поклонился Вадиму, сразу же
оценивающе осмотрел его фланелевый югославский костюм, однотонный галстук
и модную, с маленьким воротничком сорочку.
   Видимо, внешний вид подполковника устроил его, и он посмотрел на Вадима
с некоторой симпатией.
   Кофе пили, перебрасываясь незначительными фразами: о погоде, сигаретах,
ценах на бензин,
   Наконец, Забродин поставил свою чашку и расстегнул "молнию" на
щеголеватой кожаной папке.
   - У нас, работников искусств, принято говорить туманно, долго и не
всегда конкретно. В вашем же доме любят факты. Я пришел с ними.
   Забродин достал иностранный журнал в яркой обложке, раскрыл его.
   - Вот здесь напечатана маленькая статейка об аукционе в Амстердаме в
прошлом году. Вот что пишет некто Макс Линд, искусствовед и посредник при
продаже антиквариата:
   "...Вторая по стоимости и интересу работа принадлежит малоизвестному
художнику из России Лимареву, его миниатюра, безусловно, представила
огромный интерес и оценена в десятки тысяч долларов, что почти уникально
для вещи такога размера. Интерес к работам Лимарева необыкновенно велик,
жаль, что произведения этого даровитого мастера так тяжело привозить из
России".
   А вот каталог некоторых работ Лимарева, он переснят с цветных гравюрных
листов из журнала "Столица и усадьба" 1910 года.
   Забродин положил на стол перед Кафтановым красочно выполненный альбом.
   - Да, - генерал раскрыл его, - бумага у них...
   - Блестящая полиграфическая база, вступительная статья моя, они ее
перепечатали из журнала "Искусство".
   Вадим встал, подошел к столу генерала.
   На каждой странице во весь лист были напечатаны овалы медальонов. Даже
на фотографиях эмаль как бы светилась изнутри.
   - Он сам варил эмаль, по своему рецепту, - сказал художник, - пожалуй,
никому не удавалось добиться такого прозрачного, как бы мерцающего
колорита. Его эмаль словно живая. Поэтому и работы его необычайно
интересны.
   - Вы уж нас простите, Владимир Федорович, - Кафтанов захлопнул альбом,
- но не довелось нам слышать о Лимареве.
   - Вполне естественно, вполне естественно, - художник вскочил, нервно
заходил по кабинету. - Искусство, как и география, имеет свои открытия.
Кто раньше ценил примитивизм Нико Пиросмани. Он дарил свой щедрый талант
духанам, хинкальным, третьеразрядным кабакам. Он писал вывески и рисовал
на старых кабацких клеенках. А сколько талантов погибло в так называемой
"ляпинке".
   - Вы имеете в виду общежитие для студентов купцов Ляпиных, на Большой
Дмитровке? - спросил Вадим.
   - Именно, Вадим Николаевич, именно, и я бесконечно рад, что вам это
знакомо. В "ляпинке" погибли десятки талантов. Они спились, погибли от
нужды. Там же жил и мещанин из Ростова Великого Лимарев. Он учился в
Училище живописи^ надежды подавал огромные, но чтобы не умереть/с ^голоду,
пошел в живописную мастерскую их выпускника Грибкова. Реставрировал
церкви, потом увлекся эмалью. Водка погубила его редкий талант. Работ у
Лимарева не очень много. Часть их погибла во время обстрела Ленинграда.
Кое-что мы нашли в Москве, Туле, Тамбове. И вот такая находка -
сухотинский дом, и надо же... -
   - Владимир Федорович, скажите, - спросил Вадим, - а точно, что в
особняке Сухотина находились работы Лимарева?
   Забродин посмотрел на подполковника так, как смотрят обычно учителя на
школьника, не понимающего, почему дважды два четыре. Он достал из папки
бумаги и положил перед Орловым.
   - Вот, друг мой, акт экспертизы, но даже этого не надо, вот письмо отца
генерала Сухотина, действительного тайного советника Павла Сергеевича
Сухотина, брату. Оно попало нам в руки в Тамбовском архиве. Я прочту
отрывок.
   "...А далее, дорогой Константин, спешу уведомить тебя, что присланный
тобой живописный мастер Лимарев весьма умел и талантлив необычайно.
Медальоны его украсили каминную, а узорная плитка совершенно преобразила
печь. На балу был сам Его Высокопревосходительство с супругой и хвалили
работу Лимарева.
   Расчет с живописцем я произвел сполна. Но мне жаль этого несчастного
человека, утопившего свой дар божий в горячительных напитках..."
   - Владимир Федорович, - генерал постучал пальцами по акту экспертизы, -
надеюсь, вы снимете копии со всех этих документов для нас?
   - Уже сделано, - Забродин достал из папки голубоватый полиэтиленовый
пакет с бумагами.
   - Это первое, - продолжал генерал, - второе, что нас очень интересует -
это перечень вещей, унесенных из дома Сухотина.
   - Из бывшего райкома ДОСААФ, - ехидно поправил Забродин.
   - Пусть так, пусть так, - Кафтанов усмехнулся, - но нас интересует
ценность предметов старины.
   - Ну что же, - Забродин встал и вновь, видимо, почувствовал себя
профессором, читающим лекцию студентам Строгановки.
   - Шесть медальонов работы Лимарева, расписной кафель печки-голландки,
его же работы. Старинная фарфоровая облицовка камина, приобретенная
предком Сухотина на аукционе в Париже в 1814 году, остатки окон-витражей,
также французской работы и, наконец, редкая по своей красоте отливка и
ковка: каминная решетка, основания перил, этажные экраны на лестничных
пролетах.
   - Н-да, - у Вадима настроение испортилось: вещи, взятые в особняке,
выходили из его привычного круга розысков.
   Преступники, которыми занимался его отдел, нападали на инкассаторов,
грабили квартиры, из которых уносили дорогие магнитофоны, золото,
украшения, кожаные вещи, меха.
   Дело об ограблении реставрирующегося особняка представилось ему унылым
и нелегким.
   - Вы, кажется, Вадим Николаевич, - повернулся к нему Забродин, - не
совсем понимаете, почему я и мои коллеги так хлопочут об особняке
Сухотина? Вы москвич?
   - Да, только какое это имеет отношение к делу?
   - Самое прямое. Вы любите Москву? Старую Москву, где прошло ваше
детство?
   - Конечно.
   - Так, - художник хлопнул в ладоши, - а теперь закройте глаза и
вспомните, как вы ходили от Петровки до Мало-Николо-Песковского переулка?
   - Но его же нет!
   - Правильно. Его нет. Так же, как нет многих переулков и особняков, так
же, как нет на Пушкинской площади дома Фамусова, да и сам Александр
Сергеевич стоит на другом месте. Так же, как вместо умного, грустного,
ироничного Гоголя, спрятанного в глубине двора, мы видим на бульваре
писателя, похожего больше на военачальника или передовика производства. Мы
смотрим по телевизору "Клуб кинопутешественников" и восторгаемся красотами
Венеции, Правильно! Это прекрасно, Но стоя на площади Святого Марка в Риме
или, гуляя по Парижской улице в Праге, мы не должны забывать о красоте
нашего города. Пусть о неяркой, но милой русскому серзду красоте Москвы.
   Голос художника, набрав силу, бился о стены кабинета. Звучал красиво и
гулко.
   - Москва - центр России. Какой русский может забыть ее необычайную
красоту. Вспомните, друзья, вац. у молодость. Осенние переулки
Замоскворечья, Арбата, Чистых прудов. Да, я за то, чтобы строить новые
прекрасные и светлые города. Но зачем же уничтожать собственную историю?
Ах, сколько погибло чудесных домов, в которых бывали Радищев, Лермонтов,
Рылеев, Пушкин, декабристы, народники, писатели. На этих домах не было
мемориальных досок, и они попали под страшную линию сноса и реставрации.
Если б вы знали, товарищи, сколько трудов нам, ревнителям русской старины.
стоит отстоять улицу, переулок, дом от сноса. Если б вы знали...
   Генерал проводил Забродина до дверей, вернулся и сел рядом с Вадимом.
   - Что ты такой мрачный? Как дома?
   - По-прежнему.
   - Слушай, я бы ввел в положение о присвоении звания полковника графу -
женат. Холостым бы не присваивал.
   - Во-первых, я разведенный, во-вторых, замуж обычно хотят выйти именно
за полковников, в-третьих, почему?
   - От зависти, Дима, от зависти.
   - Не завидуй, не такая уж легкая должность на этом свете быть холостым.
   Когда никого не было, в редкие минуты неслужебных разговоров они вновь,
как и в те далекие годы, переходили на "ты". Жизнь, прожитая ими, большая
и многотрудная, заставляла забывать о разнице в служебном положении.
   - Знаешь, - Кафтанов взял сигарету, - я Леньку Васильева вчера видел...
   - Ты много куришь.
   - А...Доктор, зав. сектором в институте, книги, лекции. Жизнь.. .А мы?
   - Мы, Андрей, и даем ему материал для диссертации.
   - Слушай, ты мне не нравишься, - Кафтанов подошел к шкафу, снял китель,
аккуратно повесил его на плечики, - что с тоб