смехнулся недобро.
   И исчез, услужливый, заискивающий Семен Яковлевич Липкин. Не было
больше человека смешно и пестро одетого.
   На пороге квартиры стоял зверь. Матерый, опытный, опасный.
   - Что, Юрик, - блеснув золотыми фиксами, ощерился он, - пар выпускаешь,
падло? Не хочешь халатик махровый, парижской работы на бушлат менять?
   А?! Боишься, гнида?
   - Ты, сволочь, - Долгушин шагнул к дверям.
   Он не заметил, как в руке Семена оказался нож.
   Щелкнула пружина, и выскочило из рукоятки безжалостное, заточенное
лезвие.
   - Стой! Не то запорю, как телка.
   Долгушин остановился. Он выдел лезвие ножа и руку видел с синей
татуировкой, которую почему-то не замечал раньше. Не обращал на нее
внимания. А сейчас рука с татуировкой и нож стали единым - угрожающим и
страшным.
   - Ну вот что, Каин, - насмешливо сказал Семен, - кличку же себе
придумал. Ты ею своих фрайеров пугай, а мое слово такое. Попадешься,
продашь - на дне моря найду и запорю. Понял? Надо бы с тебя за Нинку
получить. Но потом.
   Он плюнул и захлопнул дверь.
   Плевок, словно медаль, повис на халате.
   Долгушин брезгливо скинул халат и, как был в одних трусах, бросился в
кресло.
   Все, конец его с таким трудом выстроенной империи.
   Империи, где только он пять последних лет миловал и казнил. Империи,
где жадно ловили каждое слово и боялись его.
   Значит, не было этого ничего. Значит, просто он нужен оказался этим
людям. Они использовали его, а не он их. Использовали его ум, знания,
умение выстроить любую, даже самую сложную комбинацию. Ну что же, может,
это к лучшему. Конец империи. Король умер - да здравствует король.
   Ничего, он еще может кое-что сделать. Нет, Семен, мы с тобой не
встретимся на пересылках и в колониях.
   Мы, Бог даст, больше вообще не встретимся. Долгушин закурил, подошел к
столу, поднял телефонную трубку.
   Постоял, положил ее и вышел в прихожую, там минут десять у зеркала он
придавал своему лицу соответствующее выражение.
   Вот теперь он спокоен. Абсолютно спокоен.
   Он подошел к телефону и набрал номер Забродина.
   - Владимир Федорович, дорогой, простите великодушно, что отрываю от
работы, но хотел бы воспользоваться вашим разрешением и получить
пятиминутную аудиенцию... Спасибо... Спасибо... Через сорок минут я у
вас... До встречи.
   Он оделся, как всегда, тщательно. Выходя в прихожую, увидел валяющийся
халат. Брезгливо поднял его двумя пальцами и, выходя, заткнул в
мусоропровод.
   Забродин жил в старом доме на улице Чехова, рядом с Театром Ленинского
комсомола. Квартира его отличалась от остальных, виденных Долгушиным,
размерами и нелепостью планировки. Непонятно, кому могло взбрести в голову
построить такое количество переходов и коридорчиков.
   Долгушин был здесь первый раз, но он прекрасно знал эту квартиру. Она
была изучена им по рассказам общих знакомых и по фотографиям людей,
снимавших хоть небольшую, но интересную коллекцию Забродина.
   И, проходя по ней, думал о том, что повезло членукорреспонденту, так
как его квартира должна быть следующей.
   Они вошли в большой кабинет, обставленный тяжелой старинной мебелью.
Письменный стол, величиной своей напоминающий саркофаг, кожаные кресла и
такой же диван. Стены закрыли тяжелые шкафы, полные книг. На одной из стен
высело восемь миниатюр.
   Долгушин подошел, посмотрел, вздохнул тяжело.
   - Какая прелесть. Когда я разбогатею, обязательно куплю хоть парочку,
повешу и буду смотреть. Мне кажется, что именно эти прекрасные лица могут
исправить любое настроение.
   - Вы правы, Юрий Петрович, - Забродин надел очки, подошел к Долгушину,
- я смотрю на это женское лицо, вот, справа, неотрывно. Вглядитесь,
насколько оно одухотворено, как будто его внутренний жар заставляет
светиться ее глазза. Жар души, жажда великого сильного чувства. Прошу.
   На столике в углу был сервирован кофе.
   - Я знаю, что вы, Юрий Петрович, знаток и любитель. А я себе позволю
рюмочку ликера.
   - Не знал, что вы его любите. Если бы я поехал в Париж, привез бы вам
"Куантро".
   - Что значит если?
   - Вот поэтому я и побеспокоил вас, Владимир Федорович. Не могли бы вы
уточнить, как моя поездка?
   - А что вас волнует?
   - Многое, от этого зависит, буду я браться за работу о наполеоновской
эпохе или займусь чем-то другим.
   - Я сейчас позвоню.
   Забродин подошел к столу, поднял телефонную трубку.
   - Борис Евсеевич, добрый день, Забродин. Да какие у нас дела? Так, по
мелочи. Я вас побеспокоил по поводу командировки в Париж искусствоведа
Долгушина Юрия Петровича. Да. Да. Понятно. Все оформлено.
   Спасибо. И когда это может состояться? Дней через десять-двенадцать.
Хорошо, я передам ему. Спасибо большое.
   Впервые Долгушин потерял самообладание. Он так сжал руки в кулаки, что
ногти больно впились в ладони.
   Его начала бить мелкая, противная дрожь.
   Забродин положил трубку, повернулся к Долгушину.
   - Эко, батенька, вас скрутило. Нельзя, нельзя так нервничать. Не
впервой ведь за рубеж отправляетесь.
   Долгушин глубоко вздохнул, приходя в себя. Весь ужас сегодняшнего дня,
смерть Алимова, "крушение империи" показались ему копеечными, мелкими по
сравнению с тем, что будет через десять дней.
   - Спасибо, Владимир Федорович. Не знаю, как благодарить вас.
   - Да вы пейте-то кофе. Пейте.
   Уже у дверей, провожая Долгушина, Забродин сказал:
   - Да, кстати, памятуя нашу банную беседу, хочу вас кое-чем порадовать.
   - Весь внимание, - внутренне напрягся Долгушин.
   - Скоро вы сможете написать о кошмарной драме в сухотинском особняке.
Милиция нашла часть пропавших вещей.
   - Как? - искренне удивился Долгушин.
   - Узорную плитку и каминную облицовку работы Жюля Пено.
   - Я-то думал, что там взяли только Лимарева.
   - А разве я вам не говорил?
   - Нет.
   - Склероз.
   Это была третья оглушительная новость за сегодняшний день.
   Садясь в машину, Юрий Петрович понял, что с него хватит и пора навести
порядок.
   Какая плитка? Какой камин? Он же велел взять только медальоны. Ну,
Алимов и Семен понятно, Сережка тоже, но ведь там была Наташа. Неужели она
за его спиной...
   Из автомата у "Интуриста" он позвонил.
   - Кольцову, пожалуйста.
   Трубку положили на стол, и он слышал крики: "Наташа! Наташа! Приятный
мужской голос".
   - Да, - голос у Наташи был торопливый и запыхавшийся.
   - Немедленно выходи, я жду.
   - Но у меня группа.
   - Это твои подробности, я сказал немедленно.
   Она выбежала через десять минут. Такая же, как всегда, прекрасная. Даже
тени беспокойства не было на ее лице.
   - Ты чего, Юра?
   Долгушин с силой распахнул дверь, чуть не ударив женщину.
   - Садись. Поедем.
   - Куда, Юра? Рабо-ш...
   - Я тебе что сказал? - Голос его бтел хриплым и злым, Наташа посмотрела
на него, увидела поджатые губы, выцветшие от злобы глаза, молча села в
машину.
   До самого дома Долгушина они ехали не проронив ни слова, вошли в
подьезд, поднялись на лифте.
   В квартире, едва закрыв дверь, Долгушин ударил Наташу. Коротко, без
размаха - ё печень.
   Она ахнула и отлетела к стене, сползая, схватилась за плащ, висевший на
вешалке, потащила его за собой.
   Долгушин вошел в ванную, налил стакан воды. вернулся и выплеснул его в
лицо Нагаше.
   Она застонала и, открыв глаза, поползла по полу к двери.
   - Ну, счастье мое, расскажи мне про плитку и камин.
   - Юра... Юрочка... Не бей... Мы взяли камин...
   С Борисом.
   Долгушин рывком поднял ее и хлестнул по лицу тыльной стороной ладони.
   Голова Наташи беспомощно закинулась.
   - Дура. Нажить копейку захотела, чтобы потерять миллион. На ваш след
чуть не вышел угрозыск.
   Наташа молчала, глядя на него с ужасом.
   - Поняла ты? Если бы я ради тебя не убрал Алимова и Семена, ты давно бы
спала на нарах.
   - Как убрал? - прошептала Наташа.
   - Как надо.
   - Я боюсь! - закричала она. - Я боюсь! Отпусти меня!
   - Иди раздевайся, останешься у меня.
   Дом, в котором жил Суханов, был знаменитым. Пожалуй, второго такого не
было в Москве. О нем написал роман прекрасный писатель, так рано ушедший
из жизни. Театр на Таганке поставил спектакль.
   Дом этот было видно издалека. Он предворял Замоскворечье, словно
сторож. Огромный, мрачновато-серый, украшенный наградами из мемориальных
досок. Не дом, а целый город в городе. Со своими легендами, прошлым,
тайнами. Если бы могли говорить эти стены!
   Как много рассказали бы они о тех, чьи профили сегодня чеканно выбиты в
гранитных квадратах и овалах.
   Со стародавних времен въезд во двор этого дома ограничивали запрещающие
знаки, в обиходе именуемые кирпичами. Но Филиппыч знал, кому можно
проезжать под знаком, а кому нельзя.
   Во дворе шел ремонт, неистово стучал дизель, лежали огромные кучи
строительного мусора.
   - Вон десятый подъезд, - сказал всезнающий Филиппыч и точно подогнал
машину к нужной двери.
   - Все ты знаешь, Филиппыч, - улыбнулся Вадим.
   - Здесь раньше наш начальник главка жил.
   - Это когда раньше? - хитро поинтересовался Калугин.
   - Когда вас, товариш подполковник, еще в проекте не было.
   Со старшими офицерами Филиппыч всегда говорил на "вы".
   Вадим вылез из машины.
   - Мне пойти с вами, Вадим Николаевич? - поинтересовался Калугин.
   - Не стоит, Игорь, думаю, что вдова профессора Суханова в данный момент
не стоит с обрезом у дверей.
   Вадим вошел в подъезд. В вестибюле как признак былой респектабельности
висели электрические часы. Они навечно показывали одиннадцать часов.
   Вадим автоматически взглянул на свои. Было 15.25.
   У дверей с медной табличкой "Профессор Суханов"
   он позвонил.
   Ему открыла невысокая женщина в темно-синем костюме джерси. На лацкане
висел орден Ленина.
   - Добрый день! Моя фамилия Орлов. Я договаривался с вами по телефону.
   - Доктор биологических наук Суханова Надежда Павловна. Вы из милиции?
   - Да.
   - Проходите, товарищ Орлов.
   - Меня зовут Вадим Николаевич, Надежда Павловна.
   Они вошли в огромную, как показалось Вадиму, гостиную.Потом он понял,
почему комната представилась ему такой большой. В ней почти не было мебели.
   Стол посередине, шесть стульев, низкий поставец для посуды у стены,
старинные часы в углу.
   Они отбили полчаса, как будто здороваясь с ним.
   Звук их был мягок и ненавязчив. На стенах висело несколько картин
русских мастеров, но кого именно, Вадим так и не узнал, он был не силен в
живописи.
   - Садитесь, Вадим Николаевич.
   - Спасибо.
   - Вы пришли по поводу Вали?
   Она спросила именно Валю, а не сына. Спросила таким тоном, будто
Суханов вот-вот войдет в эту комнату.
   - Да, Надежда Павловна.
   - Что вы хотите о нем узнать?
   - Все.
   - Это слишком неконкретно. Для чего это вам?
   - Я смотрел дело по обвинению вашего сына, он; оставило у меня
двойственное впечатление.
   - Вы верите в виновность Вали?
   - А вы?
   - Я нет.
   - Так почему же вы не подали ни одной кассацией ной жалобы?
   - Валя запретил мне это делать.
   - А почему?
   - Он просто запретил.
   - Надежда Павловна, я юрист, а наша наука, кани странно, весьма точная.
Ответьте мне, как попали, - вашему сыну картины и иконы, украденные у
академика Муравьева?
   - Меня тогда не было в Москве. Я работала в на гнем Новосибирском
отделении. Сын ничего не сообщил мне о случившемся.
   - Странно.
   - Что странно?
   - Да так, мысли вслух.
   - Что вас еще интересует? - резко спросила Сухс нова.
   - Откуда взялись дома семь тысяч?
   - Это мои деньги, я оставила их Вале на машину. Вы мне поверите на
слово или принести сберкнид, ку?
   - Лучше сберкнижку.
   Суханова встала, вышла в другую комнату. Через н, сколько минут она
вернулась и протянула Вадиму сбе,, книжку.
   - Не смущайтесь, смотрите, у нас честные деньги. ,, могу отчитаться
перед вашей наукой за каждую копей ку.
   Вадим раскрыл книжку и сразу увидел в графе рас ход сумму семь тысяч. И
чисто увидел, и год.
   - Пойдемте, я покажу его комнату.
   Они вышли в коридор, и хозяйка открыла одну и.
   дверей.
   У Валентина Суханова была прекрасная светлая комната. Солнце врывалось
в нее и сверкало на кубках к медалях, навалом лежавших и стоявших в
застекленном стеллаже.
   Мебель здесь была под стать солнцу, светло-желтая современная, легкая
на вид и удобная.
   На стенах летели куда-то гоночные машины неведомых Орлову марок.
   - Валя добрый, умный и светлый мальчик.
   - Надежда Павловна, что случилось с вашим сыном сод назад?
   - Я знаю только одно - у него появилась женщина.
   - Кто?
   - Я не знаю ни ее имени, ни фамилии.
   - Вы могли бы описать ее?
   - Я видела ее один раз мельком у нашего дома. Она очень красивая.
   - Я прошу вас, - сказал он вслух, - вспомните еще что-нибудь.
   - Он очень изменился тогда. Стал не свой. Валя - ченъ полюбил ее.
   - Он пишет вам?
   - Да. И в каждом письме просит не подавать кассаии.
   - Вы ездили к нему?
   - Да.
   - Он очень изменился?
   Суханова с удивлением взглянула на Вадима.
   - Мой сын не может измениться ни при каких обтоятельствах - он мужчина.
   - Если вы еще что-нибудь вспомните, позвоните мне по этому телефону.
   Вадим положил на стол заранее написанные номера.
   - Второй - домашний, можете звонить даже очью. Я подойду.
   Открывая дверь, Суханова спросила его:
   - Зачем вы приходили?
   - За правдой, - ответил Вадим.
   Кафтанов вернулся из райисполкома в прекрасном настроении. Три квартиры
для сотрудников, остро нуждающихся в жилье, пробить все же удалось. Он
просил пять. Но председатель исполкома, молодой, энергичный, бывший
инженер-строитель сказал ему:
   - Андрей Петрович, я ведь не свои даю. Бери пока гри, а две остальные
твердо обещаю в следующем году.
   - Обещаешь, Сергей Иванович? - лукаво спросил Кафтанов.
   - Твоим обещаю.
   - Смотри.
   Они расстались довольные друг другом. Да и вообще Кафтанов рассчитывал
максимум на два ордера, поэтому считал, что день сегодня задался.
   Он снял форменный китель, повесил его на плечики.
   - Андрей Петрович, - раздался в селекторе голос секретаря, - к вам
полковник Чигарин из Инспекции по личному составу.
   Кафтанов надел китель и подошел к столу. Нажал кнопку:
   - Просите.
   Полковник Чигарин, немолодой, в ладно сидящей зеленой форме, с широкой
планкой наградных колодок, на которой среди боевых орденов имелась и
желто-черная ленточка медали "За победу над Германией", вошел в кабинет.
   - Разрешите, товарищ генерал?
   - Прошу, - Кафтанов тщетно пытался вспомнить имя-отчество полковника.
   - Товарищ генерал, - Чигарин сел на стул. Сел, как положено, прямо, без
лишней расслабленности, всегда помня, в чей кабинет он пришел, раскрыл
папку.
   - Вот.
   - Что?
   - Два заявления на начальника отдела подполковника Орлова.
   - Что же в них пишут?
   - Первое - от некоего гражданина Тохадзе Арчила Викторовича. Он
сигнализирует нам, что подполковник Орлов пригласил их в дом, вымогал
взятку, а когда они ему отказали - вызвал наряд.
   - Так, - задумчиво сказал Кафтанов. - Второе?
   - От жены члена Союза композиторов СССР гражданки Лесоковской Ларисы
Федоровны. Она пишет, что подполковник Орлов ворвался к ним на дачу,
грозил, бесчинствовал, оскорблял.
   - А она не пишет, почему попал на дачу подполковник Орлов?
   - Нет, причина не указана.
   - Он приехал туда вместе с представителем прокуратуры и понятыми для
производства обыска и изъятия краденых вещей.
   - Этого в письме гражданки Лесоковской нет, - сказал сухо Чигарин.
   - А я думаю, ей следовало бы с этого начать. И указать, что против ее
мужа возбуждается уголовное дело за скупку заведомо краденых вещей.
   - Это несколько меняет дело. Но само поведение подполковника Орлова во
время обыска...
   - Товарищ полковник, я знаю Орлова много лет. Он иногда бывает
несдержан, но обязанности офицера милиции помнит твердо, впрочем, как и
права. Вас устроит докладная записка старшего советника юстиции Малюкова о
поведении Орлова на даче Лесоковского?
   - Если вы считаете нужным, товарищ генерал...
   - Да, я считаю. Теперь по поводу Тохадзе. Вы ознакомились с рапортом
Орлова?
   - Да.
   - У вас есть какие-либо сомнения?
   - Видите ли, товарищ генерал, случай настолько необычный, что мы просто
обязаны назначить служебное расследование.
   - Оставьте мне документы и идите, я сообщу вашему руководству свое
решение.
   Чигарин встал.
   - Разрешите идти?
   - Да, конечно, - Кафтанов подождал, когда за полковником закроется
дверь, и набрал номер телефона.
   - У себя? - спросил он, - Доложите, что я просил бы принять меня по
срочному делу.
   Ожидая ответа, он, придерживая плечом трубку, достал сигареты, закурил.
   - Иду.
   Он положил трубку и вышел из кабинета.
   Начальник Главка генерал-лейтенант был старше Кафтанова года на два. Он
умел потребовать, но вместе с тем был чутким и отзывчивым человеком.
   Он внимательно выслушал Кафтанова и сказал:
   - Что касается Лесоковского, то и на меня уже пытались давить некоторые
люди. Но я сказал, что ни профессия, ни популярность, ни звания не
освобождают человека от ответственности перед законом. Что касается
Тохадзе...
   Генерал-лейтенант постучал пальцами по столу:
   - Вы верите Орлову, Андрей Петрович?
   - Да.
   - Что ж, ответ краток и точен. В нем нет полутонов. Хорошо, я позвоню
начальнику инспекции по личному составу и попрошу не назначать служебного
расследования. Кстати, как дела с особняком Сухотина?
   - Часть вещей найдена, один преступник задержан, двое погибли...
   - Я слышал. Мне доложили, что Орлов вел себя в последнем эпизоде
достойно и мужественно.
   - Так точно.
   - Что ж, Андрей Петрович, видимо, ваше представление на замещение
Орловым должности заместителя начальника МУРа соответствует
действительности.
   - Я не стал бы предлагать недостойную кандидатуру, товарищ генерал.
   - Знаю. Верю вам и рад, что мы работаем вместе.
   - Я могу идти? - Кафтанов встал.
   - Да, конечно.
   Кафтанов подошел к двери.
   - Кстати, Андрей Петрович, а как Тохадзе узнал адрес Орлова?
   - Не знаю, Василий Павлович.
   - Странный ответ для начальника МУРа. Я не задерживаю вас больше.
   Кафтанов покраснел. Он прекрасно понял подтекст этой фразы. С багровым
лицом он шел в приемную под пересечение любопытных взглядов ожидающих там
людей.
   Он бегом спустился на третий этаж и, проходя к себе, коротко бросил
секретарше:
   - Губина ко мне.
   Меряя шагами ковер. Кафтанов думал о том, что ему нуж^о было идти к
начальнику Главка уже с адресом того, кто навел на квартиру Орлова
Тохадзе. Тогда не было бы этой фразы, столь обидной для него. Полковник
Губин вошел и остановился на пороге.
   - Вызывали, Андрей Петрович?
   - Вот документы, подробности уточните у Чигарина из инспекции, задача -
найти человека, давшего Тохадзе адрес Орлова. Срок - неделя. Ясно?
   - Так точно.
   Губин повернулся и вышел.
   Марина остановила машину на набережной Москвыреки, напротив Парка
культуры. Улицы были пусты, в домах погасло большинство окон.
   - Пойдем к воде и покурим, - сказала она.
   Они спустились по гранитным ступеням к самой воде.
   У ног тихо плескалась река, редкие огоньки качались в сером свинце воды.
   Вадим обнял Марину за плечи, и она прижалась к нему доверчиво и ласково.
   Со стороны Каменного моста шел буксир. На мачте его горели красный и
синий фонари. Круглые иллюминаторы бортов светились желтым огнем.
   Марина и Вадим видели рубку и человека в ней.
   На расстоянии буксир казался большой механической игрушкой.
   Он проплыл мимо них, и волна, поднятая винтом, разбившись о гранит
ступенек, обрызгала им ноги.
   - Ты хотел бы быть моряком? - спросила Марина тихо.
   - Когда-то хотел.
   - Жалеешь, что не стал?
   - Нет.
   - Почему?
   - Тогда бы я не встретил тебя.
   - Закури, - попросила она, - мы покурим одну.
   - Как солдаты перед атакой?
   - Ага.
   Над городом плыла ночь, плескалась у ног река, вкус сигареты был крепок
и приятен, рядом стояла Марина, и Вади