м.
   - Сейчас увидишь.
   Номер варьете закончился, и к Филину заскользил официант с подносом. Он
споткнулся у самого стола, и мороженое, перевернувшись, потекло по
прекрасно сшитому пиджаку. К столу бежал метр, официант пытался салфеткой
вытереть лацканы костюма.
   Вадим не слышал, что говорил Филин. Он только увидел, как Лосинский
поднялся, развел руками, видимо, извиняясь перед дамой, и заспешил к
выходу.
   - Он в номер идет, переодеваться, - сказал Данилевский, - пошли.
   Они встретили Филина на этаже. Коридор был пуст, слабо освещен.
Лосинский подошел к двери, достал ключ.
   - Руки, - тихо сказал Вадим, толкнув его стволом пистолета в бок.
   - Неплохо, - усмехнулся Филин, - поздравляю вас.
   Потом были долгие допросы и долгие беседы. И Орлов понял, что его
собеседник человек незаурядный.
   Займись Лосинский настоящим делом, он мог бы достигнуть многого.
   Итак, они пили чай и говорили о книгах. Наконец Лосинский, хитро
прищурившись, спросил:
   - Так что же вас занесло в такую даль?
   - Долг, Александр Петрович, дело.
   - И вы хотите, чтобы я помог вам?
   - Хочу.
   - Но вы же знаете мой принцип - я никого не продаю.
   - Но я знаю и другое.
   - Что именно?
   - Вы единственный человек, который как никто осведомлен о моих клиентах.
   - Дорогой Вадим Николаевич, еще Екклезиаст сказал, что знания
увеличивают скорбь.
   - Александр Петрович, расскажите мне о Суханове.
   - Это другое дело. Я очень привязан к нему. Он добрый, смелый и честный
парень.
   - Так почему же он бежал?
   - Вы верите, что он мог ограбить кого-нибудь?
   - Думаю,что нет.
   - Думаете или нет?
   - Скорее нет.
   - Тогда знайте, он даже мне мало говорил об этом.
   Он любил женщину, а она попросила спасти ее дядю, который вырастил ее.
Этот дядя, с ее слов, был жестоко обманут, и если эти вещи найдут у него,
то осудят и ее и дядю.
   - И их привезли к Суханову?
   - Да.
   - Поэтому он не подавал кассацию?
   - Да.
   - Неужели вы, Александр Петрович, с вашим опытом так и не узнали, кто
эта женщина?
   - Я знаю только ее имя - Наташа. Валентин открывался мне не сразу.
Видимо, мое прошлое мешало ему стать откровенным. Но у нас оказалось общее
увлечение.
   Вадим поставил стакан с чаем и с недоумением посмотрел на Лосинского.
   - Вас это удивляет, но тем не менее это так, мы оба любим одного
писателя.
   - Кафку?
   - Ну зачем же столько иронии? Алексея Николаевича Толстого. Да, дорогой
Вадим Николаевич, именно его. И именно от бесед о его познании людей и
мира мы перешли к нашим беседам.
   - Но все же, почему Суханов бежал?
   - Знаю лишь одно; как-то он выяснил, что дядя Наташи - не дядя, а
любовник, и понял - она растоптала его чувства и жизнь. Он бежал, чтобы
мстить.
   - Вы знали о подготовке к побегу?
   - Даже если бы я знал, неужели я повесил бы на себя лишнюю статью,
которая формулируется как недонесение о преступлении? А потом, я не
посоветовал бы ему это делать.
   - А что бы вы посоветовали?
   - Я бы посоветовал написать вам письмо.
   - Мне лично?
   - Нет. Вашей службе вообще.
   - Александр Петрович, кто такой Каин?
   - Подручный этой сволочи Хомутова.
   - Что вы знаете о нем?
   - Ничего. Только имя - Юрий. И знаете, почему я вам об этом говорю?
Узнав, кем был Хомутов, я через третье лицо сообщил о нем.
   - Вы?!
   - Да, представьте себе. Конечно, я преступник, это понятно. Но война
застала меня в Смоленске, и я насмотрелся на таких, как Хомутов. Немцы
были всякие.
   Злые, добрые, снисходительные. А эти... Они выслуживались, соревнуясь в
жестокости и подлости. Но это я говорю только вам.
   - Спасибо, Александр Петрович. Скажите, вы освободитесь через два года
и что дальше?
   - А что я умею, Вадим Николаевич? Только то, что умею.
   - Неужели все по новой?
   - Знаете, если вы опять будете брать меня, обойдитесь без мороженого. Я
не носил и никогда не буду носить оружия.
   Вадим поднялся, протянул Лосинскому руку.
   - До свидания, Александр Петрович. Помните, вернетесь, я помогу вам. С
вашей головой можно принести много добра.
   Лосинский усмехнулся. Он поглядел вслед уходящему Орлову, думая, что
слишком поздно ему менять профессию.
   Корп ждал внизу.
   - Ну как, поговорили?
   - Да.
   - Удачно?
   И внезапно Вадим понял, что этот мастер комбинаций, сам того не желая,
подсказал ему единственный правильный ход.
   - Ермаков у себя?
   - Конечно.
   - Он мне срочно нужен. Мне необходимо связаться с Москвой.
   Ермаков колдовал над картой, расставляя на ней понятные одному ему
флажки.
   - Анатолий Кириллович, нашли Суханова?
   - Да, видите эти флажки, завтра он будет задержан.
   - Анатолий Кириллович, а он не сможет уйти изпод контроля?
   - Исключено.
   - Тогда слушайте.
   И Вадим изложил Ермакову суть дела.
   - Я это не решаю, Вадим Николаевич, мне нужно распоряжение.
   - У вас есть ВЧ?
   - Конечно.
   - Я позвоню в Москву.
   - Пойдемте на узел связи.
   Полковник Губин служил в МУРе давно. Он помнил Осипова, Тыльнера,
Ляадреса, Данилова. Да вообще он многих помнил и со многими работал. Ему
давно уже пора было на покой. Он и сам понимал это и даже два рапорта
подавал. Но его просили остаться. Он ушел с активной оперативной работы и
подключался только к разработке особо сложных операций.
   Когда-то благодаря ему взяли Филина, это его память и ум аналитика
позволили точно и быстро составить план мероприятий по ликвидации
преступной группы.
   Сейчас он работал в архиве, писал книги по истории МУРа, которые с
удовольствием печатал "Юриздат", преподавал в средней школе милиции.
   Он был высок, сухощав, всегда подтянут. После ухода с конкретной
оперативной работы Губин не снимал полковничьей формы, которая сидела на
нем так, что молодые сотрудники постанывали от зависти. Каждое утро
подтянутый, корректный, не позволяющий себе никаких вольностей и требующий
от других безусловного уважения, он появлялся на работе. Но что бы ни
делал полковник Губин, все знали: документы, подписанные им, можно не
проверять. Иногда Кафтанов поручал ему дела, требующие особой деликатности
и такта.
   Так случилось и на этот раз.
   Губин ознакомился с документами, ушел к себе, проверил кое-какие бумаги
и попросил у Чигарина три личных дела уволенных из органов офицеров.
Полдня он звонил по телефонам, встречался со стариками муровцами, потом
попросил дежурного по Управлению дать ему на час машину и привезти в МУР
гражданина Тохадзе, проживающего, как ни странно, в гостинице "Космос".
   В гостинице, куда не каждый командированный смог бы попасть. Но нынче
многое изменилось. Появился термин - деловые люди. Под этой категорией
подразумевались люди, могущие все. Правда, наконец-то взялись за них.
Серьезно, как надо. Сначала за тех, кто патронировал им, а потом и за них.
   Машина привезла Губина к дому 26 по Грузинскому валу. Он вошел в этот
огромный двор и сразу увидел того, кого искал. На лавочке среди мирно
беседующих пенсионеров сидел человек лет пятидесяти пяти, седой, с испитым
лицом. На лацкане его серого костюма разместились три ряда колодок, с
правой стороны отливал эмалью знак "Отличник милиции".
   - Савельев, - окликнул его Губин.
   Савельев поднял глаза и улыбнулся показно радостно, улыбнулся так,
чтобы все видели, как близок он с этим подтянутым полковником.
   - Степан Андревич, - Савельев встал и пошел к Губину.
   Тот словно не заметил протянутой руки. Словно не было ее вовсе.
   - Брезгуешь, - зло спросил Савельев, - ветераном милиции брезгуешь?
   - Во-первых, вы не ветеран. Во-вторых, брезгую.
   В-третьих, при увольнении из органов вы были лишены знака "Отличник
милиции". В-четвертых, за пятнадцать лет и три месяца вы не получили ни
одной медали, даже с собачьей выставки.
   - А тебе что!
   Лицо Савельева стало нездорово красным.
   - Ты зачем приехал, а? Зачем, скажи? Мало, что вы всю жизнь мою
сломали, инвалидом сделали...
   - Свою жизнь вы сломали себе сами, а инвалидом вас сделала водка.
Теперь слушайте меня внимательно.
   Много лет вы позорили звание офицера милиции. Мы терпели, надеясь, что
вы, Савельев, одумаетесь. Потом приняли меры. Мы исключили вас из нашей
среды. Но это не послужило вам уроком. И вы взялись за старое.
   Зачем вы дали Тохадзе адрес подполковника Ор-лова?
   - А ты докажи. Понял, Губин, докажи.
   - Докажу. А также докажу, что вы пытались дважды быть посредником при
даче взятки.
   - Не докажешь, понял, не докажешь, - брызгая слюной, с ненавистью
прокричал Савельев.
   - Через час Тохадзе даст показания, и тогда я сам приеду за вами с
постановлением прокурора о вашем аресте. Вы пытались опозорить трех
человек, которые.
   хотя и были молодыми, не побоялись сказать вам правду.
   Савельев молчал.
   - Зубова, Блинкова и Орлова. Хотели опозорить троих замечательных
ребят. Нс выйдет. И не вздумайте, Савельев, податься в бега. Вы меня
знаете. Найду под землей.
   Вечером Губин докладывал Кафтанову. Как всегда, сухо и конкретно.
   - Адрес Орлова дал Тохадзе Савельев...
   - Тот, которого выгнали в шестидесятых годах? Был еще громкий суд
офицерской чести.
   - Так точно. На суде выступали Зубов, Блинков и Орлов. Четыре года
назад на работу к жене Зубова пришла некая Козлова, предлагая взятку за
освобождение сына, та отказалась. Козлова написала заявление о
вымогательстве. Та же история повторилась с Блинковым, потом Орлов.
   - Эта сволочь взяла деньги у Тохадзе?
   - Да, триста рублей.
   - Где Савельев?
   - В восемьдесят восьмом отделении.
   - Дело возбуждено?
   - Так точно.
   - Спасибо, Степан Андреевич. Вы написали рапорт?
   - Безусловно, - Губин раскрыл папку и положил на стол аккуратно
сколотые бумаги.
   Кафтанов взял их, начал читать, и тут зазвонил телефон.
   - Кафтанов...Так...Так...Понимаю...Молодец, Вадим...Это дело...Сейчас
доложу заместителю министра.
   Жди звонка.
   Кафтанов положил трубку, посмотрел на Губина, улыбнулся.
   - Знаете, Степан Андреевич, а Орлов-то - гений.
   - Будем ждать? - спросил Ермаков.
   - Да, - Вадим достал сигарету и отошел к окну.
   Он смотрел на степь, думая о странности своей работы. Почему он должен
большую часть жизни проводить в бесконечной погоне за кем-то? Почему люди
не хотят нормально работать, жить в ладу дома, смотреть телевизор и ходить
на футбол? Почему?
   - Вадим Николаевич, - спросил Ермаков, - что, Суханов действительно
опасный преступник?
   - В том-то и дело, что он виноват только в побеге.
   - Так его дело пересмотрено?
   - Пока нет, но непричастность его к преступлению установлена точно.
   - Вот олень глупый. Господи, какой же глупый человек. Странная жизнь
пошла. Раньше люди от нужды или голода воровали, теперь от сытости.
Помните статью в "Литературке" про грузина одного? У него сорок костюмов
было. Зачем человеку добра столько?
   - Не знаю, Анатолий Кириллович, сейчас это называют странным словом -
вещизм. Другое ужасно- страсть к накопительству. Бессмысленная и порочная.
Мне как-то один человек сказал, мол, собирает он все это на черный день.
   - Эх, Вадим Николаевич, - Ермаков махнул рукой, - черный день у всех у
нас один. И как он подойдет, никакие вещи не понадобятся и никакими
деньгами ты от госпожи с косой не откупишься. Я лично так понимаю -
одеться красиво надо, квартиру приятно обставить, телевизор цветной
купить, хорошо бы машину приобрести. Человек комфортно должен жить, так,
чтобы радость была. А деньги эти дикие счастья не приносят. Вот я...
   Вадим так и не узнал, что хотел сказать Ермаков, словно колокол,
зазвонил телефон спецсвязи.
   - Вас, товарищ Орлов, - сказал дежурный телефонист.
   Голос Кафтанова был слышен так, словно он говорил из соседней комнаты.
   - Заместитель министра дал добро. Вопрос согласован на всех уровнях. Но
помни, Вадим, какая ответственность лежит на тебе. К операции подключаются
все службы транспортной милиции. МВД высылает в твое распоряжение
специальную группу. Действуй и помни.
   Счастливо тебе.
   Генерал положил трубку.
   - Ну как? - спросил Ермаков.
   Вадим не успел ответить, как вновь зазвонил телефон. На этот раз
подозвали Ермакова.
   Разговор был коротким, подполковник положил трубку и сказал:
   - Я в вашем распоряжении, Вадим Николаевич.
   - Пойдемте к карте, Анатолий Кириллович, вы мне кое-чего покажете.
   Ветер раскачивал огромные звезды. Казалось, что они противоестественно
низко висят над степью, живущей своей особой ночной жизнью.
   Он лежал в ночи, мучаясь от холода, впадая в короткую дремоту, вернее,
забытье. Но и в этом забытьи он видел такие же звезды, только еще более
низко висящие, почти у самого лица.
   Когда-то в институте они с товарищами любили петь старую блатную песню
о побеге.
 
   Мы бежали по тундре.
   Ожидая погони, Ожидая тревоги, Слыша крики солдат.
 
   Тогда его эти песни веселили. Теперь он вспоминал с отвращением их
слова и даже мелодию.
   Он бежал в эту бескрайнюю степь, зная точно, что выберется из нее.
   Суханов в гонке всегда приходил первым. С того самого дня, как в
далекие времена сел за руль машины в клубе юных автомобилистов.
   У него еще не было четкого плана. Он еще не знал, как это случится, но
в одном Валентин Суханов был уверен твердо - до Москвы он доберется.
   Когда в зоне к нему подошел прибывший с последним этапом нагловатый
парень из блатных и спросил:
   "Ты Суханов?", он сначала не понял, зачем мог понадобиться этому
человеку. Валентин вообще всю жизнь, еще с дворового детства, презирал
подобных людей. И в Бутырской тюрьме, на пересылке, на этапе, здесь, в
колонии, держал их на расстоянии. Он знал, что эта сволочь боится одного -
силы. А силы у него хватало на четверых.
   - Ну, - ответил тогда брезгливо Валентин.
   - Слушай, кто сказал - не открою, да и не надо тебе. Но человек верный,
законник. Ты его знаешь, он в Сокольниках в магазине пока пристроился.
   - Семен?
   - Он. И просил тебе этот человек верное слово передать, что баба твоя
никакая тому человеку не племянница, а любовница, и что ты за их дело
здесь срок тянешь, а они, падлы, там красиво гужуются.
   - Ты! - сказал Суханов и рванул парня за куртку.
   - Погоди, - пытаясь вырваться, сказал тот, - дослушай. Человек велел
тебе кое-что припомнить. Ресторан "Архангельское", день рождения Семена и
как быстро к тебе милиция приехала.
   - Ну?
   - А приехала она быстро потому, что тот самый дядя, как к тебе картинки
привезли, так и навел.
   Суханов почти не спал неделю, сопоставляя факты, вновь и вновь
продумывая свои взаимоотношения с Наташей.
   И только здесь, анализируя все, разбирая свою любовь к ней как маршрут
огромной гонки, понял, что прав был этот блатной парень.
   Странная это была любовь. Год он ухаживал за женщиной. Они встречались,
ходили в кино и кафе, она говорила ему о своей любви. Он привозил ей
подарки изза рубежа. В тот год он с командой много выезжал.
   Наташа тащила его в ресторан, и почти всегда там появлялся ее
дядя-отчим, какой-то крупный ученый.
   И обязательно, ссылаясь на недомогание, просил Наташу остаться у него,
не бросать старика, хотя на этом старике можно было вместо подъемника
толкать двигатель от "Мерседеса".
   И разговоры он заводил какие-то странные. О валюте, контрабанде,
провозе ценностей.
   Наташа говорила ему:
   - Ты пойми, у меня, кроме дяди Юры, никого нет.
   Он спас меня, вырастил, помог стать такой, какой ты меня любишь.
   Иногда Валентину казалось, что Юрий Петрович прощупывает его,
проверяет, словно готовит для чего-то.
   Только один раз она приехала к нему. И они провели вместе всю ночь, и
близость их была нежна и прекрасна.
   А утром, рыдая, она рассказала о своем горе и об опасности, грозящей
ей, и он велел привезти картинки к нему.
   В десять их привезли, а в одиннадцать пришла милиция.
   Утром, тем самым прекрасным утром, когда она вдруг рассказала ему о
своем горе, Наташа сказала, что может случиться с ним самое страшное. Но
он должен помнить - она его жена и не бросит его до конца жизни. Пусть
арест, пусть суд, пусть срок. Ей надо время найти виновного и через год,
максимум, он будет на свободе.
   И он прошел все. Арест, следствие, суд. Он взял на себя вину. Только
одно тогда поразило его: как на даче у Муравьева могли найти бутылку
шампанского с его отпечатками пальцев?
   День рождения Семена, странный день рождения, на котором и выпили всего
одну бутылку, а потом уехали.
   Вот, значит, как обошлись они с ним. Ничего, он найдет их в Москве.
Нет, не их. Юрия Петровича найдет и отвезет в милицию. Нет, все-таки и ее,
пусть там она расскажет о той ночи и о том утре. А потом...
   Что случится потом, ему думать не хотелось.
   Ночь уходила, и звезды все дальше и дальше удалялись от земли. Вскоре
они сделались едва различимы и совсем исчезли, а небо вновь стало розовым,
потом ярко-желтым.
   Пришло утро. Второе утро его многодневной гонки. У него был хлеб, а
рядом - озеро. Единственная опасность заключалась в том, что он должен
пересечь дорогу.
   Валентин подполз к ней и долго лежал, прислушиваясь. Звуки степи были
однообразны и звонки. Они слагались из пения неведомых ему птиц и шума
ветра.
   Суханов поднялся, рывком пересек дорогу и скрылся в прибрежных камышах.
   Он умылся холодной, пахнущей камышом водой. Ему хотелось раздеться,
броситься в воду и плыть к другому, далекому берегу.
   О том, что ждет его там, он и не думал.
   Суханов разломил хлеб пополам. Путь не близкий.
   Съел половину и запил водой. Теперь он вновь готовился к гонке. Он
помнил обо всем.
   Вдалеке он услышал рев мотора. По звуку безошибочно определил, что
где-то недалеко прыгает по ухабам "уазик".
   Валентин спрятался в камышах, наблюдая за дорогой сквозь их круглые,
упругие стебли. И почему-то вдруг вспомнил, как в Пицунде в ресторане
"Золотое Руно"
   он впервые увидел Наташу и смотрел на нее сквозь растущий на террасе
бамбук.
   Машина остановилась в нескольких метрах от него.
   На землю выпрыгнул молодой парень в сером вельветовом костюме и
темно-синей рубашке. Он огляделся и начал раздеваться. Оставшись в одних
плавках, он достал с заднего сиденья тренировочный костюм и резиновые
сапоги.
   Потом так же не спеша вынул из машины нечто похожее на резиновый
матрас, приспособил к нему ножной насос, качнул несколько раз, и на дороге
оказалась надувная лодка.
   Парень вынул удочки и, насвистывая, поволок лодку к озеру.
   Валентин глядел, как яркий овал лодки уходит все дальше и дальше, и не
верил своему счастью.
   Машина. Теперь у него машина.
   Он вылез из камыша, подошел к "уазику".
   Зеленый капот еще хранил тепло и пах знакомым запахом автогонок и
многодневных ралли.
   На сиденье лежал костюм. Чужой костюм, рядом с ним валялась черная
кожаная кепка, тоже чужая. Чужим было все - носки, туфли. Он никогда в
жизни не взял ничего чужого. Но голос внутри сьазал: "Помни, все помни".
Валентин взял пиджак, в нем был бумажник. Раскрыл его и увидел паспорт.
Лицо на фотографии чем-то напоминало его, и деньги там были. Рублей,
наверное, двести. Он положил все это обратно.
   Хлопнул по капоту, прощаясь с машиной, и услышал грохот. Где-то вдали
летел поисковый вертолет.
   Тогда он скинул робу, ботинки и серую рубашку, стремительно переоделся,
прыгнул в машину и включил зажигание.
   Ах, как давно он не испытывал счастья движения!
   Как давно. Машина была послушна каждому прикосновению руки.
   Он жал, жал на газ, и степь летела ему навстречу стремительно, как
раньше гоночная трасса. Газу, еще газу!
   Валентин увидел вдалеке маленький домик аэропорта, он все приближался и
приближался. На взлетной полосе прогревал двигатели двукрылый "АН".
   Скорее. Скорее.
   Он затормозил у входа. Выскочил из машины и увидел двух милиционеров.
   Они шли к нему, и все оборвалось, похолодело, и кончилось счастье. Это
был преждевременный финиш его многодневной гонки.
   - Вы, товарищ, здесь оставляете машину? - спросил сержант