а, - Сйлкна улыбнулась печально,
- мне тридцать девять всего.
   Всю жизнь мне этот алкаш поломал. Одна радость - сын. Вон, видите,
телевизор собрал.
   На тумбочке стоял экран. Просто один маленький экран от старого
аппарата КВН. Он, словно глаз, смотрел на Вадима уверенно и гордо. Панель
с лампами и хитросплетение проводов устроились на подоконнике.
   - Он у меня в ПТУ учится, руки золотые. Это, правда, в отца. У того
тоже руки были. Они и погубили его. Мы как поженились, он выпивал,
конечно, по праздникам или гости когда. Но все культурно, тихо, никаких
безобразий. Он на механическом работал. Мастером-наладчиком. Зарабатывал
хорошо. Все умел. Так к нему начали люди из дома приходить. Мол, почини,
Петя, электричество, велосипед, даже мотоцикл. Он все делал. Так ему кто
деньгами давал, а кто бутылку ставил. Начал попивать. Дружки появились. Мы
тогда на улице Москвина жили. А тут сын родился. Я думала, остепенится,
самостоятельным Петя станет. С работы выгнали. Он начал по разным местам
халтурить. Из дома вещи красть. Я поменяться решила. Выменяла эту квартиру
с доплатой. Та у нас больше была. Думала, переедем, дружков старых
забудет. Нет, не забыл. Пить еще больше стал. Подрался, сел на год за
хулиганку. Вернулся, ну совсем никакой возможности не стало. Бил меня, из
лома все пропил. Я на работу ушла, а он мебель вывез. Участковый у нас
тогда был. Хороший человек, душевный...
   - А что, новый участковый хуже? - спросил Вадим,
   - Да нет, - вздохнула Силина, - он человек молодой, строгий, конечно,
только Степан Андреевич лучше был, душевнее. Он его на лечение определил.
Я к нему в этот ЛТП ездила, посылки передавала. Он говорил мне: все, Маша,
заживем как люди. Он там работал...
   Вадим слушал горький рассказ Силиной, замечая, что она ни разу не
назвала мужа по имени. Для нее Силин стал совершенно чужим человеком, о
котором говорят безлично.
   - ...работал, значит. Нам деньги присылал. Я думала, наладится все.
Купили кое-чего, шифоньер, диван раздвижной, телевизор взяли в рассрочку.
Он вернулся, полгода работал, жили хорошо. Сына одели, себе коечсго
справили. Только недолго все ото было. Опять запил. Опять из дома все
вывез и пропил. Я теперь с ним развелась. В этой комнате я с Мишей, а в
той - он.
   - Можно посмотреть?
   - Смотрите, пожалуйста.
   Комната Силина была совершенно пустой. Старый матрас на полу. На нем
рваное одеяло и подушка с закаленной наволочкой. Пустая консервная банка.
   полная окурков, на полу. Под потолком лампочка без абажура.
   - Вот так и живет, ни стыда, ни совести. Хоть бы людей постеснялся.
Утром хлеб на кухне ворует, - вздохнула женщина.
   - Когда вы его видели в последний раз?
   - Ночью, два дня назад. Пришел часов в двенадцать, покрутился на кухне,
н коридоре и ушел. Я утром встала, а колес на Мишином велосипеде нет.
Украл, да пропил, видно.
   "Следы велосипедных колес, - вспомнил Вадим слона Фомина, - ну,
конечно, на тележке были велосипедные колеса".
   - Мария Петровна, - Орлов повернулся к женщине, - с кем дружит ваш муж?
   - Пьет с кем?
   - Пускай так, но чаще всего?
   - С Борькой Ликуновым. Они его "Доктор" зовут, он раньше санитаром в
дурдоме работал, с Андреем, фамилию, правда, не знаю, а кличут они его
Лю-лю. Да они у магазина сейчас на Кропоткинской крутятся, подшибают на
бормотуху.
   - Спасибо. До свидания. Если Силин появится, вы не говорите, что я
приходил.
   - А что, он опять подрался или хуже?
   - Хуже.
   - Довела водка, довела. Пропал человек.
   Кабинет Фомина был узкий, как щель. Он образовался в результате
ведомственных "революционных" ситуации, когда почти ежегодно создавались
новые службы и направления, сливались и дробились отделы. По замыслу
одного из реформаторов, в этой комнате хотели разместить какую-то
автомеханизированную картотеку. Но необходимость в ней отпала, и бывший
начальник отдела ПО ОСОБО ТЯЖКИМ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ сказал:
   - Я в этот кабинет Фомина посажу. Он лучше любой картотеки.
   Фомин привык все делать серьезно и обстоятельно.
   Он сам привел комнату в порядок, добившись чисто военного аскетизма.
Стол, три стула, сейф. На столе портрет Дзержинского, карта Москвы с
понятными только хозяину кабинета пометками. Единственным украшением
кабинета была приклеенная над столом старая литография картины "Сталин и
Ворошилов на про-гулке".
   Войдя в кабинет, Фомин открыл окно, достал из ящика письменного стола
обрезанную гильзу от снаряда, заменяющую пепельницу.
   - Курите.
   Крылов и Стрельцов достали сигареты.
   - Так, - сказал Фомин;- как будем действовать?
   - Я, товарищ подполковник, - Крылов достал из кармана записную книжку,
- уже обошел четыре прачечных.
   - Так, - Фомин достал из мятой пачки сигарету "Прима", аккуратно
разломал пополам, вставил в мундштук. - Это. конечно, хорошо, Крылов, что
ты не поленился и обошел, но мы так действовать не будем.
   Фомин открыл ящик стола; достал телефонный справочник Москвы.
   - Пошив и ремонт... Пошив и ремонт... Ага,..Вот они. прачечные. Все в
порядке. Страницы 355, 356, 357.
   358, 359, 360, 361, 362, 363, 364. Ясно?
   - Пока нет, - сказал Стрельцов.
   Он, как работник МУРа, меньше робел перед Фоминым.
   - Сейчас поймете. Ты, Стрельцов, берешь пять страниц, с 355-й по 359-ю,
а ты, Крылов, остальные пять. И начинайте звонить.
   Стрельцов взял справочник.
   - Павел Степанович, так на каждой странице по сорок два телефона. Всего
двести десять.
   - Ну? - невозмутимо ответил Фомин.
   - Это же...
   - Это работа, лейтенант Стрельцов. Надо будет, все двести десять пешком
обойдем. Ты, Крылов, гость, садись на мое место и звони, а ты, Стрельцов,
иди к себе.
   Начальнику отдела, если позвонит, скажешь, что я пошел с человеком
одним повидаться, узнать кое-чего.
   - Павел Степанович,- Стрельцов умоляюще посмотрел на Фомина, - у вас
есть какие-то соображения, свои. Вы нам скажите, а то чего втемную
работать.
   - А зачем втемную. Я не знахарь, у меня секретов особых нет. Я говорил,
что дело наше напоминает ограбление дачи академика Муравьева. Так вот, я в
архив пойду, к Губину Степану Алексеевичу, посмотрю оперативные документы
да с ним самим пошепчусь. Губин много чего умного подсказать может, он еще
с самим Даниловым работал. Вот такие мои соображения.
   Фомин вышел, а Крылов с тоской поднял телефонную трубку.
   - Это прачечная? Вас из Московского уголовного розыска беспокоят...
   Народу в магазине было немного, только у винного отдела стояла очередь,
человек семь.
   Вадим сразу же заметил в углу двоих, тщательно подсчитывающих мелочь.
Заметная была эта пара. Таких в любом магазине встретишь. Потертые жизнью.
   Потраченные, Опухшие, с жадными просящими глазами.
   Вот и сейчас набирали они мелочь и серебро на бутылку дешевенького
гадкого суррогата, почему-то называемого портвейном.
   Вадим подошел.
   - Здорово, мужики.
   - Здорово. - с опаской и надеждой ответил тот, что постарше, в вытертых
до зеркального блеска, старых, обтрепанных брюках, в грязноватой армейской
рубашке.
   - Вы Хоттабыча не видели?
   - Нет, - ответил второй. Под глазом у него густо налился свежий синяк.
   - А где мне его найти?
   - Слышь, мужик, - с надеждой спросил персонаж в армейской рубашке, -
будь человеком, добавь.
   Он протянул Вадиму трясущуюся ладонь, на которой лежала гора мелочи.
   - Сколько?
   - Полтинник. Мы тогда две плодово-ягодные сообразим. Хочешь, тебе
нальем?
   Вадим достал мелочь.
   - На.
   - А зачем тебе Хоттабыч?
   - Достать обещал одну вещь.
   - Ты во двор выйди, там Доктор и Лю-лю, ждут, они его знают.
   - А где они?
   - Да вон, на яшиках.
   - Ладно.
   Человек исчез и немедленно возник первым в очереди.
   Двор магазина был завален ящиками. Штабеля тары поднимались почти до
окон бельэтажа жилого дома.
   Ящики здесь лежали давно. Минимум с вескы. Они почернели, потрескались,
развалились. Их было так много, что в хаотическом нагромождении уже
образовались улицы, переулки, тупики. В них велась своя жизнь, Здесь пили
водку л дрались. Здесь пьяницы прятались от участкового и жен. Здесь
формировались "летучие отряды" грузчиков-любителей, готовых за бутылку
разгрузить машину с товаром. Это была не просто свалка ящиков. Это был
город. Со своими законами. Со своим населением.
   У его ворот сидели двое. Они были удивительно похожи. Оба в старых
застиранных джинсах и рубашках с короткими рукавами, которые чудом не
разорвались на их оплывших огромных плечах.
   Вадим подошел, оглядел их. Они были разные, но вместе с тем очень
похожие. Оплывшие лица, мутные злые глаза, выражавшие полное безразличие к
происходящему.
   - Тебе чего, мужик? - спросил один и встал.
   Был он одного роста с Вадимом. Но казался больше, массивнее, живот
вываливался за ремень.
   - Ты Доктор? - спросил Вадим.
   - Ну?
   - Хоттабыч мне нужен.
   - А зачем он тебе? - спросил второй.
   - Нужен.
   - А чего ты к нам пришел? - Доктор оценивающе поглядел на Вадима.
   - Обещал он мне кое-что, - Вадим достал сигареты, протянул.
   - Фирма. Рупь с полтиной, - Доктор вытащил две, - богато живешь, мужик.
Так зачем тебе Хоттабыч?
   - Я же говорю, обещал кое-что. Договорились сегодня здесь увидеться. Я
его жду, жду. Слушай, Доктор.
   давай пивка организуем.
   - Несолидно. От пива, если его одно пить, вполне изжога может появиться.
   - А кто сказал одно? - Вадим достал из кармана зесятку и заметил, как
пропало, исчезло с лица Доктора выражение сонной лени. и глаза стали
прицельно-острыми, и как Лю-Лю вскочил с ящика, словно подкинутый. -
   - Похмелиться хочешь? - спросил Лю-Лю.
   - Вроде того.
   - Перебрал вчера?
   - Было.
   - А по тебе не видно, - поставил диагноз Доктор.
   - Давно не пил.
   - Зашитый? - с интересом спросил Лю-Лю.
   - Вроде того.
   - Понимаю. Я и сам когда-то...
   - Кончай мемуары, тоже мне ветеран, - приказал Доктор. - Иди возьми
пива, бутылку и огнетушитель.
   Тебе водку, - повернулся он к Вадиму, - лучше пока не пить. Ты
красненьким освежись. Оно осадку дает. НУ а потом уж и к беленькой
переходи.
   - А пить здесь будем?
   - Нет, на даче освежимся. Пошли. Лю-Лю туда придет.
   Они пошли мимо ящиков, пролезли в щель забора.
   Перед Вадимом раскрылась анатомия закоулков, лазов, проходных дворов.
Миновав узкую щель между двумя домами, они вышли на заросший зеленью
пустырь, рядом со старой монастырской стеной, миновали кусты акации и
оказались на пятачке, закрытом от посторонних глаз.
   Но это была не просто жухлая городская полянка.
   Нет. Это был остров счастья, на который городской прибой выплескивал
вот таких, как Доктор и Лю-Лю, людей.
   Здесь было все: стол дощатый, ящики, заменявшие стулья, и даже из стены
торчал обрезок водопроводной трубы с краном. А главное, здесь было чисто:
ни бумажек, ни бутылок, ни окурков. К стволу дерева чьи-то руки прибили
красивую жестянку от югославской ветчины.
   - Ну как? - спросил Доктор.
   - Хорошо. И порядок здесь.
   - Это нам как дом, а в доме порядок должен быть.
   Продолжая удивлять гостя, Доктор вынул из стены кирпич и извлек из ниши
три стакана, кусок мыла и коробку с зубным порошком. Он вымыл руки. Потом
плеснул в стаканы немного воды и протер их порошком, стаканы хрустально
заблестели.
   - Чистоту люблю, - пояснил Доктор, вынул из кармана "Вечерку",
расстелил на столе. - Вот и скатерть-самобранка наша.
   Вадим сел на ящик, огляделся. Неплохое нашли они место для своего
"клуба". Стены монастыря, глухие стены домов, деревья надежно закрывали
это прибежище от посторонних глаз. А сколько таких горьких мужицких клубов
разбросано по Москве. И находят в них утешение алкаши и просто работяги,
собравшиеся поспорить о футболе, мужья, поругавшиеся с женами.
   А ведь когда-то стояли на углах улиц павильоны "Пиво-Воды". Собирался
там народ степенный, спорили о победе наших футболистов в Англии,
взвешивали шансы Хомича и Боброва, судачили о дворовых новостях. Пили
пиво, жевали бутерброды и шли по домам.
   Тихо, степенно, без скандалов. Кому это помешало? А теперь после работы
человек идет в эти щели и пьет портвейн, потому что за пивом побегать надо.
   Лю-Лю возник стремительно. Подмигнул Вадиму и начал расставлять на
газете бутылки и закусь.
   Стала посередине поллитровка в бутылке зеленого стекла, рядом с ней
пиво, над ними возвышался портвейн с экзотической надписью "Кавказ".
   Ловкими пальцами Лю-Лю разложил колбаску одесскую, порезанную, сырки
плавленые, редисочку, даже помидоры сумел достать.
   - Ну, как стол? - спросил он.
   Вадим восторженно развел руками. Тогда Лю-Лю вытащил из кармана воблу и
победно посмотрел на них.
   - Класс, - сказал Доктор и крепкими пальцами сорвал фольгу с водочной
головки. Потом зубами открыл пивные бутылки и выдернул пробку из портвейна.
   - Ну, поехали, - сказал он.
   - Со знакомством, - добавил Лю-Лю.
   - Чтоб не в последний, - ответил Вадим.
   Выпили и начали закусывать. Хрустели редиской, ломали пополам помидоры.
   - Давай твою фирму, - сказал, отдуваясь, Доктор.
   Вадим достал сигареты. Закурили. Помолчали.
   - Тебя как зовут-то, а то мужик ты вроде наш, леченный, а имени твоего
не знаем.
   - Вадим.
   - А меня Борис, а вон его, Лю-Лю, Сережа. Ты где работаешь?
   - В кино.
   - Кем? - спросил Лю-Лю-Сережа.
   - Сценаристом.
   - Хорошее дело, я тоже работал на научно-популярной студии осветителем.
В ассистенты оператора должен был переходить, да вот... - Лю-Лю-Сережа
махнул рукой. - Запил.
   - Тоже мне Эдуард Тиссе, - Доктор-Боря блеснул кинематографической
эрудицией, - таскал бы ящики за оператором и получал сотню. А сейчас мы
волонтеры.
   Свободные грузчики. Свою десятку в день имеем и на воздухе.
   - Да разве в этом дело? - Лицо Лю-Лю-Сережи стало печальным.
   - А в чем? - поинтересовался Доктор-Боря:- В чем? Я про нашу жизнь так
понимаю. Раз не нашло общество применения моей физической силе ума, то я
деклассировался. Точно?
   Он хлопнул Вадима по плечу.
   - Это как сказать.
   Доктор разлил по новой.
   - Спор наш философский, просто так его закончить нельзя. Поехали.
   Они "поехали" опять.
   Вадим, мысленно матерясь, глотал сладковато-противный портвейн. Он уже
и не помнил, когда ему приходилось пить такую гадость.
   Доктор понял его по-своему.
   - Тяжело идет с отвычки?
   Вадим, жуя колбасу, кивнул.
   - Так всегда бывает после лечения. Ты это дело брось. Пей, живи, а
остальное не бери в голову. Копейка понадобится, приходи в артель, возьмем.
   - А Хоттабыч тоже в вашей артели был?
   - Нет. Он рукастый. Из домоуправления слесаря не дозовешься, а он,
пожалуйста. Ему люди платят.
   - Подвел он меня.
   - Как так? - Доктор начал пьянеть, лицо его побордовело, речь
замедлилась.
   - Обещал достать плитку керамическую, узорную.
   Мне она зачем? Я ее для человека доставал. Нужного.
   Он мне работу дает.
   - От, падла. Трепач паршивый. Ты слышишь, Сережа, такого человека
подвел.
   - Видел я у него эту плитку, - сказал Лю-Лю-Сережа, - видел. Он,
видать, с нее и загулял. Ты вот что, Вадим, поезжай на Пушкинскую, в бар.
Он, когда при деньгах, там гуляет с дружками. Он же жил там. Спроси Батона
или Тараса, он с ними...
   Лю-Лю-Сережа не успел договорить. Раздвинулись кусты акации, и появился
лейтенант Гусельщиков.
   - Так, граждане Бондаренко и Крайнев, вы...
   И тут он увидел Орлова и замолк. Удивление и гнев отразились на румяном
лице лейтенанта. Он осуждающе покрутил головой и ушел.
   - Явление участкового тунеядцам, картина неизвестного художника, -
сказал Доктор, - чего это он, а?
   - Не знаю, - сказал Лю-Лю, - видать, застыдился, что отдых наш нарушил.
   - Смешно, - Доктор взял бутылку с портвейном, - а у тебя осталось,
Вадик. Не возражаешь? - Он разлил остатки вина по стаканам.
   Вестибюль Союза кинематографистов был прохладен и пуст. Только у
журнального киоска толпилось несколько человек. Калугин часто заезжал
сюда. Здесь можно было приобрести книги издательства "Искусство". Особенно
он любил мемуары. Воспоминания старых режиссеров, операторов, сценаристов
о давно снятых фильмах, об актерах, чьи имена незаслуженно забыли.
   Но такой уж мир - кинематограф. Он живет сегодняшним днем. После школы
Калугин поступал в Институт кинематографии. Он хотел стать режиссером, В
мальчишеских грезах он видел необыкновенные конструкции декораций будущего
фильма. Рисовал их. Врожденные скованность, застенчивость не позволили ему
разыграть этюд. Набиравший курс известный режиссер обнял его за плечи,
отвел в угол комнаты и сказал:
   - Приходите на следующий год, только снимите с себя обручи страха и
стеснения. Наша профессия предполагает внутреннюю свободу, без нее нет
режиссера.
   Калугин вышел из института, пошел на ВДНХ и долго сидел на лавочке. Он
точно знал, что обручи ему с себя не снять.
   Он рос в скучном и чопорном доме и с малолетства стал рабом
условностей, впитал в себя определенные понятия о приличиях. Отец,
занимавший высокий пост, дома практически не бывал, и всем руководила мать.
   Откуда, из какой провинциальной тьмы она вынесла свое ханжество и
невежество, прикрытое фразами о непогрешимости старших, Калугин не знал,
но жизнь она ему испортила.
   Игорь не стал поступать в институт на следующий год. Там, на ВДНХ, он
понял, что сейчас нужно вырваться из дома, от материнских нравоучений, из
обставленных дорогой мебелью комнат, из дачного поселка, при въезде в
который висел "кирпич".
   Он пошел в военкомат и попросил забрать его в армию. Три года Калугин
прослужил на границе с Ираном. Получил пограничные знаки и медаль "За
отличие в охране государственной границы". Вернувшись домой, устроился
работать в Останкинский музей, потом поступил на искусствоведческий
факультет МГУ. Через два года женился на однокурснице Нине и ушел из дома
от надоевших нравоучений матери.
   Посте окончания университета Игорь Калугин опять вернулся в
Останкинский музей, но проработал в нем всего полгода. Его вызвали в
горком комсомола и предложили пойти на работу в милицию. Ему так и сказали:
   "Изучать искусство - прекрасно. Но сегодня его нужно и охранять". Он
согласился. Окончил школу подготовки в Риге и стал оперуполномоченным
Московского уголовного розыска. Шли годы. Он получал новые звания, Из
оперуполномоченного перекрестился в инспектора, но старая привязанность к
кино с каждым годом становилась все крепче и крепче. Игорь выписывал
киножурналы, покупал книги. Девочки в киоске его знали и оставляли
новинки. Им нравился вежливый киновед, тем более что Калугин доставал им
"Искатель", издание крайне дефицитное.
   Когда он подошел к киоску, одна из продавщиц, Элла, поманила его рукой.
   - Как вы давно нс заходили, Игорь Владимирович, я уж думала, что вы нас
совсем забыли. Я вам оставила Габриловича, "Вестерн. Эволюция жанра"...
   - Карцевой?
   - Да, и "Зарубежный кинодстектив".
   - Спасибо вам, Эллочка. - Калугин положил на прилавок сверток. - А это
вам "Искатели" и "Подвиг".
   - Ой, вы меня просто спасли. Папа уезжает отдыхать и требует легкого
чтения.
   - Приключения, Эллочка, не всегда легкое чтение.
   - Так уж говорят.
   - И то верно, - Калугин взял аккуратно завернутые книги, - счастливо
вам.
   В нижнем подвальном этаже Дома кино расположились бильярдная, бар и
кафе.
   Двери в бильярдную были закрыты, сквозь плотные шторы пробивалась узкая
полоска света. Бар еще не открыли, а из дверей кафе доносились голоса.
   Калугин понял, что приехал сюда напрасно. Он подошел к дверям кафе,
заглянул. В полупустом зале сидело всего несколько человек. В углу он
увидел Славского, одного. На столике перед ним стоял графинчик, несколько
пустых салатниц и чашка с кофе.
   Художник поднял голову и насмешливо посмотрел на Калугина.
   Игорь подошел и сел на свободный стул.
   - Не совсем вежливо, но делаю скидку на вашу работу. Коньяка хотите?
   - Я за рулем.
   - Значит, и вы боитесь ГАИ, как и мы, грешные.
   - З